- Абсцесс, - повторила докторша, - рвать нельзя.

- Доктор, - вежливо сказал Миша Арсеньев, - дело в том, что мы завтра вылетаем на передовую. Мы, доктор, как вы успели заметить, - летчики, а этот несчастный - наш комэск. Комэск, доктор, - это командир эскадрильи. Не можем мы лететь на фронт без своего командира. Получается какой-то абсцесс, доктор, как вы справедливо изволили заметить.

- Рвать нельзя, - повторила докторша, - не имею права. Это не положено. Надо сначала снять воспаление. Вы, товарищи, как маленькие. Это же очень больно рвать зуб в таком состоянии.

- Ну ладно, - вдруг покорно согласился Мишка Семенцов. - Нельзя, значит нельзя. Ты уж прости, Саня, что так получается. Хотели как лучше. Думали, вырвем зуб, полетим завтра вместе. Но - нельзя! Оставлять же тебя мучиться с нашей стороны было бы просто свинством. Как сказал какой-то писатель, загнанных лошадей пристреливают, не так ли? - Семенцов покрутил пистолетом перед моей распухшей щекой. - Ребята, попрощайтесь с товарищем!

Докторша засмеялась и сказала:

- Ну ладно, уговорили. Только учтите, новокаина у меня нет. Удалять зуб буду без обезболивания. Что, капитан, не передумали? Я бы лично советовала вам задержаться денька на два.

- Рвите, - буркнул я. Что мне было делать, не ждать же, когда перестанет болеть этот проклятый зуб. Полк завтра идет в бой, а ты, значит, загорай в тылу! Нет уж, черт с ним, с обезболиванием!

- Рвите, доктор, да поскорее! Сил уж нет никаких!

- Хорошо! - решилась докторша. - Только я попрошу, чтобы двое из вас держали своего командира. Да покрепче.

Виноградов и Арсеньев зажали меня с двух сторон, и докторша поднесла к больному моему зубу ужасные свои щипцы. Но то ли она не рассчитала движений, то ли зуб оказался крепче, чем предполагалось, только щипцы соскочили, описав замысловатую траекторию в воздухе, а я буквально ввинтился вверх от страшной боли. А потом почему-то в моих ушах заиграла тихая музыка, нежно запели птички, и я очнулся на плече у испуганного Саши Виноградова.

Докторша деловито держала у меня под носом ватку с нашатырем.

- Ах, Саня, - донесся голос Семенцова, - ну как же так? Мы еще и Берлин не взяли, а ты уже решил демобилизоваться! Нехорошо получается. Что о нас, боевых орлах, подумают отдельные симпатичные представители медицинской службы?

Не успел я опомниться, как докторша резким движением рванула больной зуб. Никогда до этого, никогда после этого я не испытывал такой ужасной боли! Но дело было сделано. Докторша торжественно показывала зуб в протянутой руке.

- Все, капитан. Вы просто молодец!

Мне уже было все безразлично. Я, как во сне, встал, и пошатываясь, вышел на крылечко. Не чувствуя ни оставшихся зубов, ни скул своих, я, по мере того, как проходил шок, все отчетливее представлял себе картину происшедшего и в конце концов пришел к выводу, что никогда-никогда больше не позволю рвать себе зубы.

- Будете снова в наших краях, приходите, ребята, - раздалось за моей спиной.

Докторша запирала дверь зубного кабинета.

- Доктор, - весело пропел Семенцов, - нам очень горько сознавать, что знакомство с вами произошло при столь трагических обстоятельствах и было таким коротким. Но пусть эти три плитки ванильного шоколада напоминают вам о мужестве и героизме наших летчиков, которые выдерживают лобовую атаку ваших щипцов и хоть и входят в крутое пикирование, но все-таки успевают в последний момент рвануть штурвал на себя. И пусть этот скромный подарок подсластит горечь нашего расставания, - Мишка торжественно вручил шоколад, и мы отправились к себе в часть.

А утром, часов в шесть, мы снова поднялись в воздух. Боль моя постепенно утихала. Да, если говорить откровенно, и не до нее было. Еще через пару часов полк уже дрался над Букринским плацдармом. К концу вылета я совсем забыл и о зубах, и о приключениях своих.

Начались ожесточенные воздушные бои под Киевом.

Пал Иваныч

В восьмой истребительной гвардейской дивизии его знали все, и он знал всех.

- К вам вылетает Пал Иваныч, - передавали на КП полка, и молодые летчики, дежурившие по штабу, терялись в догадках: кто такой этот Пал Иваныч, если при известии о его прилете в полк начиналась легкая суматоха - уж не начальник ли?

Павел Иванович Тычинин не был большим начальником. Он командовал звеном связи, которое есть в каждой дивизии и осуществляет связь штаба дивизии с штабами полков. Фамилию Павла Ивановича мало кто помнил, а вот Пал Иваныча любили и ждали в каждом полку. Порой дело доходило даже до курьезов.

Однажды только что назначенный новый комдив полковник Ларушкин позвонил в звено связи и потребовал к телефону Пал Иваныча. Тот как раз находился у аппарата и, узнав голос комдива, доложил строго по уставу:

- Старший лейтенант Тычинин слушает.

Ларушкин нетерпеливо его перебивает:

- Какой Тычинин? Позовите мне Пал Иваныча!

В трубке снова раздается:

- Старший лейтенант Тычинин вас слушает. Комдив рявкнул:

- Я же вам русским языком говорю - дайте мне Пал Иваныча!

На другом конце провода невозмутимо повторяют:

- Старший лейтенант Павел Иванович Тычинин вас слушает.

- Так бы сразу и докладывали, - успокоился Ларушкин.

Пал Иваныч был никогда не унывающим человеком, и после его прилета в полк все свободные от полетов летчики под разными предлогами стремились попасть на КП. Так вот и вижу картинку: в окружении толпы любителей новостей сидит Пал Иваныч и "строго конфиденциально", "между нами" сообщает "абсолютно проверенные вещи". И делает это так внушительно, находчиво и убедительно, что слушатели буквально покатываются от смеха.

- Миша, мне жаль тебя, - говорит он улыбающемуся Семенцову.

- Что так? - удивляется Семенцов, не чувствуя за собой никаких грехов.

- А Танечка?

- Что Танечка? - пугается Миша, известный всей дивизии сердцеед.

- Танечка в 88-м полку уже полюбила другого. Миша притворно хватается рукой за сердце, все хохочут.

- А ты, Саша, крути дырку, - на тебя материал пошел, на орден, не меньше.

- Вроде бы не за что пока, - удивляется Павлов.

- Может, и не на тебя, - соглашается Пал Иваныч, - а может, и на тебя, да только не на орден. Вспомнил, точно, на тебя. Только на выговор. Так что жди.

Хохот. А Пал Иваныч как ни в чем не бывало продолжает:

- Вчера наш комдив...

И дальше следуют одна небылица за другой. Я никогда не видел Пал Иваныча в одиночестве. Всегда окруженный молодыми летчиками, он был неиссякаемым источником самых фантастических историй.

- Когда ты мне летчиков развращать кончишь? - не выдерживал кто-нибудь из комэсков. - Тебя послушать, так...

- А тебе - привет из политотдела, - невозмутимо прерывал его Пал Иваныч.

Впрочем, всерьез на Тычинина никто не обижался. К тому же вся дивизия знала: летал Пал Иваныч только на По-2, но летал он, да и все его звено, великолепно. Работа связных была не из легких. Юркие "кукурузники" с утра разлетались по полкам, развозя приказы и распоряжения командования. Тихоходные фанерные По-2 были легкодоступными объектами для нападения "мессеров". Летчики, летавшие на По-2, были неистощимы на выдумки, на военную хитрость. Дерзость была их отличительной чертой. Были они ребята смелые и бывалые. Знали: уйти от "мессера" можно, если поднырнуть под него, если перейти на бреющий полет. И уходили. "Маленькие да удаленькие", - называли в дивизии Пал Иваныча и летчиков его звена. К ним всегда относились уважительно и дружелюбно.

Ходил Пал Иваныч всегда в кожанке, длинной не по росту, и в шлеме, завязанном под самым подбородком, - так что его невысокую сухощавую фигуру можно было узнать издали. "Пал Иваныч прилетел", - разносилась по эскадрильям весть, и все спешили на К.П.

По правде сказать, после встреч с Пал Иванычем у всех поднималось настроение: умел этот человек к каждому подойти как-то по-особому, по-доброму. И в наши фронтовые будни, не слишком подчас радостные и веселые, умел внести разнообразие. Пал Иваныча любили и везде ждали.