Помните ли вы повесть Луи Шамиссо (1781-1838) о Петере Шлемиле (1814), продавшем свою тень "человеку в сером" - дьяволу? Вначале Шлемиль весьма доволен тем, что произошло, и полученными за тень деньгами. "Я продал сущую ерунду!" - говорит он. И только по истечении некоторого времени он начинает трагически-болезненно ощущать отсутствие тени. Он не такой, как все остальные люди. Я часто раздумывал над тем, что кроется за этим иносказанием. Есть ли тень Шлемиля на самом деле душа, проданная дьяволу? И что чувствовали мастера искусств от соцреализма, продавшие свои "тени" полуграмотному большевистскому режиму? Быть может, для кого-то из них это было личной трагедией, а для кого-то выгодной сделкой? И вообще, что это такое - "советский деятель искусства"? Об этом обязательно должны быть написаны книги.
Во время моих поездок в Москву в 60-70-х годах я приходил в совершенный ужас, когда известные художники или писатели всерьез говорили, что воспринимают как свою личную судьбу борьбу за освобождение от колониальной зависимости народов Африки. Эти творцы-интернационалисты связывали свои надежды со справедливым будущим для народов Африки или Азии, но при этом им почему-то не разрешали ездить за границу хотя бы даже для знакомства с этими порабощенными народами, которым они так сострадали. Это было еще более странно, чем у Шамиссо. Так сколько же стоит человеческая тень? Не стоит забывать, что все это происходило совсем недавно.
Театр, на мой взгляд, есть искусство, таящее в себе некую магию - и черную, и белую, надо хотя бы вспомнить скучнейшие, конъюнктурные и бездарные пьесы 40-50-х годов и их оформление, триумфальное шествие с барабанным боем тоталитарной драмы и комедии с их так называемой "теорией бесконфликтности", выражающейся в конфликте "хорошего вообще" с "очень-очень хорошим". Полагаю, что Аристофан, Мольер и Чехов переворачивались в гробах, когда кто-то называл это искусство драматургией. Наверное, проще всего было бы воскликнуть - ну и убожество! Но на самом деле - это и есть черная магия театра, так сказать, советская "комедия дель арте".
С одной стороны - маски венецианцев Панталоне, Арлекина, Тартальи, Доктора и других в прекрасной Италии, а с другой - такие же маски передовиков производства, рабочих и колхозниц, железнодорожников и вождей в СССР. Нацепили партийную кепку и бородку, и вот вам "Ленин - всеобщий учитель". Стетсон и ботинки на толстых каучуковых подошвах - американский империалист, "поджигатель новой войны". Коротко стриженная тетка в платочке - "отважная женщина-комиссар". И тому подобное. Вот таким образом действо в масках и становилось беспощадной сатирой на советский режим и идеологию, навязавших театру особые, противоестественные идеологические правила и нормы искусства. И тем не менее музы оставили нам с вами это очень важное, хотя и печальное наследство тех лет. И я как бывший классовый враг этого режима и эстет хорошо чувствую всю закономерность и важность этого несложного процесса происходившей тогда идеологизации искусства. Можно ли все это назвать безнадежными попытками поверить советской алгеброй гармонию?1 Найти "формулу искусства социализма"? С точки зрения культурологии вообще и истории театра в частности, в этом убожестве таятся непреходящие эстетические и философские ценности. В обычном театральном искусстве декоратор черпает вдохновение в музыке или драматургии. Здесь же театр служит задачам тоталитарного государства и вдохновляется им. И с точки зрения истории, не в первый раз. Вспомните Сталина и его ценные и совершенно неоспоримые указания творческим работникам.2
прогресс
Традиция любви к театру в России, слава Богу, продолжается. Хотелось бы, конечно, чтобы театр после всех испытаний социалистическо-сталинской цензурой и сложностями перестройки стал бы немного другим, более уравновешенным, что ли, - театром, где сомнительный поиск не подменяет настоящего театрального мастерства и профессионализма.
Американские и русские макулатурные, но популярные мюзиклы, конечно, найдут себе вполне заслуженное место на каком-нибудь будущем московском или петербургском Бродвее. Просто очень важно соблюдать пропорции, видеть будущее культуры. И это особенно необходимо в стране, болезненно перепутавшей веру с суевериями и прошедшей через очередной период иконоборчества в своей истории. Культура никак не должна подмениться эстрадой, а живопись и мастерство, тяжкий труд искусства так называемыми новациями и инсталляциями. Мне думается, что нынешней русской культуре во всех ее проявлениях, будь то театр, телевидение или эстрада, пора научиться уважать зрителя или слушателя. Для этого существует превосходная, обширнейшая интеллектуальная база искусства России. Когда меня зовут на какой-нибудь особенно прогрессивный спектакль в декорациях дурного вкуса, где прогресс обеспечивается стробоскопическими прожекторами, я знаю, что уже все это было сделано почти сто лет тому назад Эйзенштейном и Фореггером в Москве. Так что не стоит путать стробоскопическое освещение с прогрессом.
В такой же степени нелепым было бы отрицание вклада футуристов и конструктивистов в оформление спектакля. Считается, что авангардистский театральный декор совершенно лишен намека на фабулу, что совершенно противоречит классическому пониманию сцены. Но, на мой взгляд, в сценографии авангарда есть своя жесткая внутренняя логика, делающая этот жанр искусством маски, искусством высокой условности. В конце концов, как и во всех искусствах, это вопрос интерпретации. Может быть, это было проекцией времени на задники просцениума или его аллегорией.
В мою задачу собирателя не входил анализ художественных качеств или политической окраски тех или иных декораций. Меня интересовала эволюция искусств - и театра, в частности, - в России, которую я имею честь считать своей родной страной.
Кто-то из художников, представленных в моем собрании, сумел проникнуть своим рисунком в идею и замысел произведения. Кто-то считал главным для себя не создание иллюстрации к драматургии, а искал новое ее измерение в цвете, линии и свете. Другие же сделали оформление спектакля самодовлеющим фактором. Я не думаю, что уже ставшие банальностью вечные азбучные истины российского искусствоведения и театра, - "классика", "реализм", "формализм", "декадентство", "соцреализм" - имеют сегодня хоть какое-либо значение помимо описательного. Это не более, чем условности. Но были и другие времена, а искусство, слава Богу, продолжало существовать, было щедрым и сострадающим.
специфика театра
В театре, его декорациях, свете и акустике, как нигде очевидны взаимоотношения зрителя-человека с архитектурой театрального зала, драматургии с ее сценической реализацией режиссером, актерами и художником. Пространственные взаимоотношения подавляющих, уходящих ввысь колонн или конструкций и маленького героя-актера, или же минимум декораций и торжество актера в потоке света. Звук, полифония решения, его эффект, эмоциональное соучастие зрительного зала - все это и есть театр. И здесь нам никак нельзя забывать о специфике русского театрально-декорационного искусства как самостоятельной дисциплины.
Поясню. В традициях западного театра, например английского, существует противопоставление искусства режиссера - драматургии. То есть задачей режиссера становится не проникновение в идею пьесы или замысел ее автора, а обогащение драматургического начала через самораскрытие режиссера. Чем изощреннее интерпретация, тем больше режиссер отнимает места у автора, актеров и художника. Или же традиционный китайский театр, где ничто не меняется веками, и зрители с детства знают пьесы наизусть. И тем не менее они идут в театр наслаждаться искусством - замечательной условностью, иллюзией, создаваемой на сцене. Все это вполне закономерно и заслуживает самого высокого уважения. Vive la difference! Да здравствует разнообразие! Этими параллелями я хочу подчеркнуть особое место русского театра, его традиций и его сценографии.
arslonga...
Несколько раз в моей жизни по окончании спектакля - когда Гяуров выступал в роли князя Гремина в Метрополитен Опера, на балете "Манон" с Нуриевым и Марго Фонтейн в Ковент-Гарден, когда Мария Каллас пела "Тоску" в Гранд Опера, или когда Борис Христов исполнял "Бориса" в Ла Скала, - я чувствовал, что видел само совершенство. Это удивительное, необыкновенное ощущение, которое невозможно передать словами. Но очарование проходит, потому что я знаю, что в Искусстве с большой буквы совершенство не знает предела. Абсолют в искусстве, в известном смысле, - нечто вроде горизонта. По мере приближения к горизонту, в попытке заглянуть за него, он от тебя уходит. Все дальше и дальше. И нет конца этому поиску совершенства. Ars longa, vita brevis. Жизнь коротка, искусство вечно. Доказательств этой мудрости искать не приходится.
