Правда, они уничтожили большую часть Парижа, существовавшего тогда. Невозможно не оценить как катаклизм пожар в Лютеции и падение Алезии. Это была смерть культуры, исчезновение языка. Весь образ жизни с его легендами, историей, божествами, поклонениями, загадочностью потонул в ночи забвения… Незавершенная книга закрылась… Некоторые черты удалось, однако, сохранить – они переданы нам римлянами. Приятно, что последние очень хотели посредством письменных свидетельств оставить нам память о варварах, покоренных их могуществом. Но эта же самая власть уничтожила идентичность галлов. И сделала она это так хорошо, что длительное время историки смотрели на эту древнюю нацию с определенным презрением, ну, или, по крайней мере, с пренебрежительной снисходительностью. Что мы читаем в этих литературных произведениях по истории? Мы видим там буйных людей с длинными усами, одетых в разноцветные штаны и употребляющих в пищу диких кабанов. Еще и счастливых от того, что Юлий Цезарь пришел насадить среди грубиянов цивилизацию. Так думал сам Цезарь. Но современные историки пересмотрели эти взгляды. Действительно, галлы не оставили нам шедевров литературного творчества и не построили выдающихся памятников архитектуры, которыми туристы восхищались бы во втором тысячелетии. Но их нельзя назвать дремучими провинциалами! Они имели свою цивилизацию с ее собственными обрядами, богами, легендами и героями.

Давайте поразмыслим, а что стало бы с паризиями и их городом, если бы римляне не пришли к ним воевать. Сохранили бы люди Сены свою независимость и самобытность? Однозначно нет. На тропе войны была Германия. На севере уже начались другие завоевания. И без Юлия Цезаря паризии превратились бы в немцев! Вот какая альтернатива имелась у них: латинизация или германизация. История и военная сила Цезаря все решили. Галлы оставили место для галлоримлян.

Соответственно, построенный город стал не исключительно паризийским, его отшлифовала римская гениальность. Вот почему, без сомнения, площадь Италии занимает важное место в моем воображении, хотя, казалось бы, здравый смысл мог рассудить иначе…

Для меня ясно, что дорога начиналась именно в этой точке. И какая дорога! Та самая, связавшая галлов с новым истоком. Да, можно сожалеть еще и еще о той катастрофе, которую представляет победа римлян для галльской памяти. Но вместо того чтобы оплакивать прошлое, я хочу посмотреть на латинизацию галлов как на удачу, схваченную за хвост. Из этого полного поражения, из этой проглоченной обиды и унижения появились новая культура и новая нация.

Конечно нет! При Старом режиме история Франции началась в 481 году с коронования Хлодвига, христианского короля франков. Чистота истоков его религии и неоспоримое монархическое происхождение полностью удовлетворяли требования к суверену как носителю божественного права. Все поменялось в XIX в. Наполеон III стремился закрепить свое право на империю, опираясь на хроники, менее всего отмеченные печатью королевского происхождения. Нужен был разрыв. Галлы сыграли ему на руку. Наполеон обожал этих гипотетических предков, он сделал о них исследование в нескольких томах, скромно назвав его «История Юлия Цезаря». Но этот труд императора Франции выходит далеко за рамки простого анализа личности римского диктатора.

На самом деле Наполеон III вернул галлов на их точное место в истории. В 1861 году он отдал распоряжение о проведении археологических раскопок там, где предположительно находилась Алезия, – в Бургундии. Исследователи, в свою очередь, получив на это деньги, сделали все возможное, чтобы его удовлетворить. Император хотел удостовериться, хранит ли земля свидетельства той грандиозной битвы, которая внезапно приобрела статус одного из главных событий в истории Франции. Действительно, ученые искали и ученые нашли… Ровно пять галльских монет, два бронзовых предмета с печатью Верцингеторига, сто сорок четыре римские монеты, канавы, заборы и одну стелу, где, кажется, написано «ALISIIA»… Замечательный урожай. Слишком хороший, по мнению некоторых. Недовольные представляли, что археологи Наполеона III каким-то секретным образом договорились с реальностью… Чтобы удовлетворить императора.

В любом случае это он, император Франции, правит сейчас Алезией… В 1865 году на поле битвы, ставшем полем археологических раскопок, установили огромную статую Верцингеторига. Скульптор Эме Милле придал вождю арвернов черты Наполеона III.

В Лютеции происходившие изменения нашли отражение в камне. Начавшийся век окажется мирным веком спокойствия и созидания. Для того чтобы стать частью декора берегов Сены, Лютеции нужен покой. Время суеты стихает, рождается новый город. Судьба, кажется, ревниво следит за колыбелью Парижа для будущего. Стихли раздоры между людьми, прекратились стычки и сражения во имя славной смерти на поле боя. Паризии и римляне сложили оружие, они занимаются строительством. Благословенная эпоха – никогда уже больше не будет на этой земле такого долгого периода спокойной жизни.

Я иду по той самой дороге, по которой римские жители приходили в Лютецию. Они проходили там, где сейчас «итальянские ворота» города[2], следовали по проспекту Итали и (аvenue d’Italie), пересекали будущую площадь Италии (place d’Italie), затем шли по современному проспекту Гобелен (avenue des Gobelins) до площади Сен-Медар (place Saint-Médard), потом по улице Муффетар (rue Mouffetard) поднимались на холм Сен-Женевьев (Sainte-Geneviève)…

Римская Лютеция не позволяет себе следовать за капризами реки: особой римской части города было бы неудобно в зыбучих трясинах и болотах. Она, в видении Рима, должна размещаться на заметной скале. Вот почему необходимо подняться по улице Муффетар – этому живому напоминанию о старинном названии горы Сен-Женевьев. Римляне дали холму имя Mons Cetarius – «гора рыбных торговцев»… Вот что значит иметь рядом реку!

Римский мир, установившийся в эту эпоху, сделал Лютецию открытым городом без крепостных стен. Путник, поднявшись на вершину холма, видел перед собой потрясающий вид сверкающего города.

Во II веке Лютеция – это место для любых удовольствий. Здесь веселятся и отвлекаются от повседневных забот. Кроме того, взгляд путешественника сразу же привлекает гигантское строительство – амфитеатр. Его воздвигают между холмом и рекой, чуть в стороне от города; трибуны на 15 тысяч мест образуют дугу по окружности. Расположение здания выбрано из-за особой топографии местности: архитекторы строят конструкцию таким образом, чтобы выгодно использовать освещение восходящего солнца. Ко всему прочему, зрители наслаждаются прекрасным видом на реку Бьевр (Bièvre), несущую свои воды на фоне двух лесистых холмов, которые станут затем станциями «Менильмонтан» («Ménilmontant») и «Бельвиль» («Belleville»). Место просто роскошное.

Этот амфитеатр, самый красивый и самый богатый во всей Галлии, может похвастаться каменными барельефами, мозаичными колоннами, статуями богов для поклонения. Не забыта ни одна техническая деталь: ниши, выдолбленные в глубине сцены, обеспечивают великолепную акустику. Что касается комфорта, то он выше всяких похвал: тканевое полотно натягивается сверху над рядами с целью оградить зрителей от жаркого солнца или досадного дождя.

Галлы и римляне перемешались между собой и куда-то бегут, последуем и мы за ними. Давайте спустимся с холма по лестнице на улицу Роллен (rue Rollin)…

Когда вы подходите к амфитеатру, кажется, что вся мощь Рима собралась и представлена в этом импозантном фасаде и элегантных арках. Пройти через стену можно через два больших входа, поддерживаемых кариатидами, чьи каменные взгляды бесстрашно, но с нежностью наблюдают за человеческой суетой.

Приобщение к римской моде происходит в Лютеции в радости вакханалий, однако жители испытывают равное удовольствие и от спектаклей трагических актеров. Колонизаторы и колонизированные разделяют одинаковое чувство поклонения перед древними авторами. Когда они хотят смеяться, они смотрят комедию Плавта. Его пьеса «Золотой горшок» – гарантированный успех у публики. Любому зрителю нравится следить за приключениями старого скряги, нашедшего горшок, полный золота. Но такая удачная находка становится для старика источником мучений: навязчивая идея, что какой-нибудь вор украдет его сокровище, до смерти тревожит его.