И вот после свалившегося на голову девушке несчастья, Зенон приютил дочь своего друга и компаньона у себя в доме.

А вскоре в дом Зенона заявился спафарий Калоподий со своими воинами и сообщил, что участились нападения на венетов и есть подозрения, что в этом замешен его сын Костас, прозванный за вспыльчивый нрав и любовь к дракам Кокорасом(петухом).

– На чём же основываются эти подозрения, кир Калоподий? – спросил Зенон.

– Вчера был убит молодой патрикий Дасий по прозвищу Таврос и несколько его товарищей.

– Это тот стасиот, что убил жену Аврикия?

– Не убил! Госпожа Каллистра сама покончила жизнь самоубийством.

– Что же ей надо было отдаться в руки этих негодяев? Что бы они над ней надругались на глазах у мужа?

– Почему надругаться? И, к тому же, истинная христианка со смирением принимает всё то, что выпадает на её долю. И невольный грех тоже. А так как она воспротивилась этому, то это и доказало, что она тайная язычница, как и её муж.

– Нет! Она была христианка. Правда, из семьи монофизитов. Но и наша несравненная василиса Феодора благоволит монофизитам. А трижды августейший Юстиниан желает объединить ортодоксальную и монофизитскую церковь. Не хочешь ли ты этому воспрепятствовать, спафарий?

– Я не хочу никому и ничего воспрепятствовать, тем более нашему августейшему василевсу. А вот ты, кир Зенон, хочешь воспрепятствовать правосудию. Мы пришли взять под стражу твоего сына Костаса. Он подозревается в убийстве кира Дасия и его товарищей.

– Увы, мой дорогой кир Калоподий, это не возможно. Он выполняет одно моё поручение, довольно таки далеко отсюда. Я деловой человек, я владею множеством торговых судов и под моим началом, много и людей, а это значить, что всегда где-то что-то происходит. А кому я могу доверять как самому себе? Только сыну.

– Хорошо, мы удалимся. Но и ты, кир Зенон, поплатишься за укрывательство преступника!

– Что мой сын преступник – ещё надо доказать!

– Ты сомневаешься в торжестве нашего правосудия?

– Ни в коем случаи.

Зенон сына звать не стал: виноват он или нет в убийстве Дасия, никакого значения не имело. Если префект решил, что виновен, обратное доказать будет не возможно. Если только император заступиться, но Юстиниан покровительствует венетам. И из родного государства не убежишь, хотя империя и большая, но всё равно найдут рано или поздно. Да и дело – как бросишь? А в чужом государстве ты чужой и тебя могут обобрать до нитки.

Но надо было что-то делать. И делать как можно быстрее. После некоторых размышлений он решил собрать у себя димархов – старшин прасинов.

Старшины не замедлили собраться. Изложив им суть дела, Зенон испросил у них совета.

– Все под Богом ходим, – вздохнув начал говорить патрикий Макарий, владелец ювелирных мастерских, самый старый из присутствующих. – Правосудия нет! Стасиоты венедов делают что хотят, а суды их покрывают.

– И покрывают во всём! – сказал Евсевий, аргиропрат. – Вот в прошлом году сенатор Марсалий взял у меня деньги в долг. Кстати проценты василевс указал брать маленькие. Если раньше мы брали двадцать процентов, то теперь только двенадцать. Так вот, этот Марсалий построил на мои деньги дом, переписал его на жену и теперь утверждает, что денег у меня не брал. А в суде надо мной посмеялись, так как договор был устный. А как его было сделать письменным? Марсалий утверждал, что он благородный патриций и ведёт свой род чуть ли не с основания Рима и его слово ценней всяких там договоров на пергаменте или папирусе. Теперь у меня есть слово патриция, но нет денег.

– Разве в деньгах дело, Евсевий? – возразил Макарий. – Нас убивают! В одном только Зевгме двадцать пять убийств.

– Двадцать шесть, – возразил Галасий, владелец ткацких мастерских, – Фалалея, торговца дровами, вчера убили.

– Вот! – продолжил Макарий. – А сына Эпагата, двенадцать лет парнишке было, насиловали до тех пор, пока он не умер. Надо жаловаться василевсу, а иначе нас всех вырежут.

Старшины зашумели, соглашаясь.

– И кто будет разговаривать с августейшим? – хмуро спросил Зенон.

– Ты! Ты, Зенон, судовладелец. У тебя льготы. Если ты перестанешь подвозить зерно в Город, то вспыхнет бунт. Тебя не тронут. Жалобу напишем вместе и пойдём с тобою, но говорить будешь ты.

– Эдикт Константина, – сказал Пахомий, он был успешным юристом, – по аккламациям гласит: «Мы предоставляем всем возможность прославлять в общественных местах наиболее справедливых и усердных правителей, с тем, чтобы мы могли соответствующим образом вознаградить их, и, напротив, предоставляем право обвинять несправедливых и негодных правителей путем возглашения жалоб, с тем, чтобы сила нашего контроля воздействовала на них, ибо, если эти восклицания действительно отражают истину, а не являются инспирированными возгласами клиентов, мы тщательно будем расследовать их, причем префекты претория и комиты должны доводить таковые до нашего сведения». Наш император сам юрист и, надеюсь, знает этот эдикт и должен следовать ему. Если можно выкрикивать, то можно и сказать.

Зенон согласился, и димархи до глубокой ночи составляли жалобу.

После того как Калоподий покинул дом Зенона, Элпис сказала Костасу:

– Зря вы напали на этого Дасия. Как бы хуже не было.

– Не будет, моя хорошая, не бойся, – сказал Костас. – За твою мать и отца отомстить надо было.

Костас – девятнадцатилетний крепыш, черноглазый, гладко выбритый, с короткой стрижкой чёрных жёстких волос – смотрел серьёзно и спокойно на свою невесту.

Она доверчиво прижалась к нему и произнесла:

– Что-то мне как-то тревожно.

– Всё будет хорошо, – ответил он, ласково гладя её по чёрным волнистым волосам. – Господь нам поможет.

– Ты не всё знаешь, Костас.

– Что я не знаю?

– За несколько дней до смерти мамы, – тут Элпис всхлипнула и из её глаз покатились слёзы, но она справилась с собой и продолжала:

– Меня приходил сватать Калоподий. Он хотел, что бы меня отдали за его сына Ликариона. Отец отказал потому, что я засватана за тебя. Уходя, Калоподий сказал, что отец ещё пожалеет.

– Думаешь, Дасий не случайно напал на твоих родителей?

– Думаю – нет.

– Ну, вот! А ты его жалеешь.

– Я его не жалею. Мне страшно за тебя.

– За меня бояться не надо. Только для них уже поздно: твоё приданное записано за василевсом.

– Василевс взял, василевс может и вернуть! Пусть даже половину! Всё равно это много.

– Но ты не единственная наследница.

– Единственная. Братья уже бесправны!

– Возможно, ты права. Я поговорю с отцом по этому поводу. Может быть, что-нибудь придумаем.

2

В воскресенье 11 января 532 года на ипподроме всё было почти как обычно: люди следили за скачками, делали ставки. И только на трибунах зелёных царила тишина, чувствовалось напряжение, тревога и некоторое волнение, все знали, что должно произойти.

И вот димархи прасинов встали со своих мест и направились к ложу василевса. Впереди шёл Зенон Ситос.

Со своих мест венеты заметили шествие прасинов.

– Что бы это значило? – спросил, не к кому не обращаясь, сенатор Ориген, мужчина около пятидесяти лет, лысый, только на висках и на затылки виднелись седые волосы. Происходил он из старой римской знати. Его предки перебрались во Второй Рим два или три века назад. Он сидел на трибуне с сыном Проклом, парнем лет восемнадцати, в окружении других сенаторов-венетов.

– Жаловаться идут, – сказал сидящий рядом с Оригеном сенатор Фотий.

– Да, довели прасинов до отчаянья.

– Хорошо, что их, а не нас, Ориген.

– Рано или поздно и до нас доберутся, – возразил Ориген.

– Не дай Бог, – Фотий перекрестился.

– Автократор считает, что мы созданы только для того, что бы платить налоги. А налоги брать они умеют и новые придумывают с дьявольской изобретательностью. Вон Каппадокиец, что придумал? Новый налог – аэрикон – цинично окрестив его «деньги из воздуха». Он померил расстояния между домами и с одних берёт налог за то, что дома стоят слишком близко друг к другу, а с других, что слишком далеко. А дома-то не передвинешь!