Самолет тряхнуло, и Сергей, наслышавшись об обстрелах душманскими ракетами наших самолетов, отвлекся, сжался и опасливо глянул в иллюминатор...

Через несколько минут волнение улеглось, и, распаренный духотой, убаюканный мерным гулом моторов, он задремал...

В Ташкент прилетели к полудню, а вечером он уже катил в поезде Ташкент-Москва и пил пиво с соседями по купе, которые ехали в столицу в командировку. Его долго и тщетно пытались разговорить, но Сергей не хотел даже вспоминать обо всем пережитом. Наконец от него отстали, и он, завалившись на верхнюю полку, не раздеваясь, заснул крепким сном гражданского человека.

Дома его не ждали...

Он сознательно не писал и не сообщал о дате демобилизации. Ему до последнего часа казалось, что узнай кто, как он рвется домой, и что-нибудь ему обязательно помешало бы.

Сойдя на станции своего городка, он не торопясь пошел в сторону дома, разглядывая знакомые дома, знакомые деревья и скверы, но совсем не узнавая никого из встречных. Ему повезло, он не встретил никого из знакомых или друзей. Случись это, он не знал бы, как себя вести и что говорить: в душе застыла горьким колом пустота.

Вывернув из-за угла, он увидел мать, сидящую на крылечке в обществе двух соседок, пожилых женщин. Она о чем-то оживленно рассказывала и когда случайно повернула голову в сторону остановившегося Сергея, то не сразу и узнала-то его.

На секунду она умолкла, как бы распознавая фигуру и лицо сына, потом охнула и заплакала, повторяя, как заклинание: - Сереженька! Сыночек! Наконец-то приехал долгожданный!"

И, тяжело поднявшись, вытянув навстречу ему руки, хромая пошла, не веря еще, не осознавая, что ее любимый сын живой и невредимый, заметно подросший и возмужавший, наконец-то приехал домой, навсегда...

Вечером, когда весть, что Соловей вернулся, облетела весь городок, в кухню Соловьевых набились его друзья и приятели. За эти годы они тоже повзрослели. Из трех друзей двое женились, но пришли без жен. Они по очереди радостно хлопали Сергея по широким плечам и, не скрывая зависти, твердили: "Ну, и здоров же стал! Ну, бугай!.."

Вчетвером просидели до рассвета, слушая сдержанные рассказы Сергея, и сами рассказывали о жизни, об учебе - все трое стали студентами единственного вуза в городке.

Выпили несколько бутылок вина, но когда разошлись, то Сергей не чувствовал себя пьяным, может быть потому, что армейское напряжение и самоконтроль давали себя знать. Зато с каким удовольствием он, облившись холодной водой и отворив обе створки своего окна, под щебетанье забытых птичьих голосов, окунулся в блаженную чистоту хрустящих белых простыней и, крепко потянувшись, накрыв лицо заснул, как провалился в черную бездну инобытия...

Первую неделю Сергей ходил по друзьям, пил вино, знакомился с ребятами и девушками, которые успели повзрослеть за время его отсутствия. Через неделю он заскучал. Новизна встречи с Родиной притупилась, знакомые и друзья жили своей жизнью, а перед Сергеем, сквозь туман радости встречи, стали проглядывать неприятные подробности обыденной жизни.

Надо было искать работу, надо было решать, где и как учиться. Время ушло, и начинать с девятого класса вечерней школы было стыдно и унизительно.

Те, кого он считал своими друзьями, заканчивали второй-третий курсы института, писали курсовые и рефераты, гордились этим и важничали.

А у Сергея в душе - пустота, рожденная афганскими переживаниями и напряжениями физическими, не заполнялась новым содержанием.

Жизнь проходила вне его, касаясь лишь внешне того, что было Сергеем Соловьевым.

Всю неделю он пил вино и водку то дома, то в гостях, то с родственниками, то с приятелями, но залить пустоту алкоголем не удавалось. И в мыслях Сергея поселилось беспокойство. Там, в Афгане, все было ясно: кто прав, а кто виноват, кто враг, а кто друг.

Ему командовали, он подчиняясь исполнял. Исполнять был его долг, думать и командовать должны были командиры. А здесь все делилось на тех, кто успел, и на неудачников; на тех, кто наверху, и на тех, кто работает руками, а по вечерам, если есть деньги и время, выпивает вина или водки, ходит в подпитии на танцы и ищет девушку или женщину для того, чтобы с ней спать. Беспокойство стало переходить в раздражение когда он увидел, что тот, кто работает хорошо и ведет себя правильно, по сути ничего не имеет и иметь не может, потому что тот, кто наверху, предназначил им место рабочих, а сам ездит в роскошных машинах, сидит в чистых просторных кабинетах, имеет дачи в лучших, красивейших местах района.

И главное, этим, что наверху, плевать на все, в том числе и на войну в Афгане, на испорченные нервы и плохой характер, доставшиеся афганцам в наследство от этой глупой, жестокой войны...

А зло и насилие, как выясняется, разлились по всей стране, по всему миру.

Неожиданно Сергей стал свидетелем отвратительной сцены в городском парке-сквере.

Он сидел в сквере на лавочке развалившись, вытянув ноги, и смотрел в голубое глубокое небо сквозь зеленые листочки берез. Темно-серая высокая башня заброшенной церкви закрывала половину горизонта слева, и, если чуть отвлечься и смотреть долго только перед собой, то казалось, что кругом расположился мрачный средневековый город.

Сквозь эти полусонные видения извне доносились мелкие обыденные звуки негромких разговоров шахматистов, столпившихся на центральной аллее сквера вокруг двух играющих; щелчки костяшек домино по столу и загадочные слова играющих: "рыба" - пауза, потом шуршание смешиваемых костяных пластинок... "поехал! ", - и короткий стук в подтверждение; резкий удар открытой ладонью с зажатой костяшкой и одобрительный ропот зрителей: - Во, дает!"

Серега вздрогнул, когда от стола с доминошниками вдруг громко раздалось: - А, вы, сопляки! А ну, пошли вон отсюда! Я вас жду уже час, а вы все сидите и ломаетесь. Наша очередь! А вы играть не умеете и людям сыграть не даете!!!

Донеслись возражения сопляков, не совсем цензурные, и вслед новая волна гнева и обиды взрослого человека: - Я вам говорю, пошли вон отсюда! Или я сейчас сына позову. О вас, сволочей... Мне руки марать не хочется..."

Снова бормотание юных любителей домино, и вновь взрыв ярости: - Ну, салаги, я вас предупредил. Берегитесь!

И сердитый мужчина удалился в сторону дома, быстро и широко шагая.

Покой дня был нарушен - шахматисты недовольно оглядывались. Серега приоткрыл глаза и покосился в сторону доминошников.

"И что они делят?" подумалось ему. "Такая погода, такая тишина, и тут вдруг ругань и злость?"

А мозг между тем привычно зафиксировал конфликт и тело напрягшись, ожидало продолжения. Глаза были закрыты, но слух был направлен в ту сторону, где вспыхнула ссора...

Прошло немного времени, и за доминошным столиком произошло движение: сопляки покидали поле конфликта, то ли опасаясь мстителя-сына, то ли посчитав, что необходимая пауза, доказывающая их бесстрашие, выдержана...

Они ушли, и Серега вновь погрузился в мысли о будущей зиме, о будущей работе...

Голос того обиженного мужчины всколыхнул дрему и привлек внимание всех. - Где эти подонки? Сбежали!

Серега через плечо глянул и увидел возбужденного лысого мужчину и рядом с ним здоровенного парня в зеленой штормовке и черных брюках.

Серега отметил: "Ага! Переоделся для драки."

- Где эти щенки - продолжал разгораться яростью лысый мужик. Сын его, как медведь, переваливался с ноги на ногу, вертел головой и подозрительно осматривал присутствовавших...

Кто-то подсказал: - Они ушли недавно! - и тем двинул действие дальше. Папаша сел за домино, сын, потоптавшись, не спеша удалился, а Серега закрыл глаза и вдруг вспомнил фильм Чаплина "Малыш" и комическую сцену ссоры сыновей, перешедшую в драку родителей.

Здесь было немного иначе, но ситуация очень похожа...