Паровой сезон истёк. Смрадную дымку над пустошами развеяло. До зари Ильс поплёлся на котлован. Каждый день он стирал руки в кровь на добыче дэфры. Вот и сегодня каторжники понуро ковырялись вилами в трупном озере. Выуживали останки из ямы с биологическим компотом. Острыми шпателями счищали с тел наросшую за ночь гущу с радужным отливом. Фильтровали жирную субстанцию марлевыми полотнищами, а затем сливали в заплечные баллоны. Жижа фосфоресцировала в темноте, подсвечивая лица рабочих красноватыми бликами.

Ильс трудился вместе с другими пленниками. Многие были такими же эмигрантами с Земли, волею случая застрявшими на колониальной планетке под названием Тананда.

Изоляты, хозяева здешних мест, обычно подключались к рассвету. Они забирали у рабочих баллоны, добавляли в них эфирные масла, красители. Разливали желе по флаконам, придавая товарный вид.

Дэфру капали под язык, чтобы снять боль, а ещё – пили, чтобы покуражиться. Она довольно быстро вызывала привыкание. На ней сидели все изоляты, а втайне и многие городские. Но лишь некоторые умели извлечь из этого выгоду.

Хонем по прозвищу Мякиш, живший за кордоном пятый год, сколотил на дэфре целое состояние. Он держал под собой три окрестных котлована, где впахивали пленные из городских. Поставил надсмотрщиками младших братьев.

Каждый день к обеду он загружал партию разноцветной благоухающей дэфры в челнок и летел в город. И хотя её употребление у цивилов жестоко порицалось, к вечеру Мякиш всегда возвращался с выручкой. Он поднял на двойных стандартах горожан столько, что отгрохал себе коттедж у Северного котлована и даже установил на крыше флюгер. Диктовалось это скорее данью пафосу, чем необходимостью следить за ветрами.

«Другой берег почти не видать. Дэфра здесь нарастает быстро, а уж какая густая! За такую в любом цивильном городе заплатят не меньше сотни за литр!» – Ильс одёрнул себя, сознавая, что мыслит как изолят, хотя провёл с этими диковатыми ребятами всего пару месяцев.

Безотчётным движением он сбросил обмылок, потерявший человеческий вид, обратно в котлован. Тот с чмоканьем всосался в розоватый кисель из мяса и сукровицы. Ильс уже без отвращения заметил, как быстро привык к этой работе. Затравленно всмотрелся в горизонт.

Необъятная голова Чломмы отсюда, из пустошей, казалась вспухшим в рельефе пузырём. Впечатление это было обманчиво. Ильсу довелось пожить прямо под её боком, слышать её пульс и дыхание. Он помнил её величие и успел проникнуться любовью к этому феноменальному существу. В городах Чломму почитали как Высший Организм.

В этих же краях отношение к ней было совсем иное. Ни преклонения, ни пения мантр, ни ритуальных плясок в пустошах не практиковали. Изоляты просто брали от Организма дэфру. Чтобы смягчить боль приступов, в которых он же и был виновен. Чломмой здесь её почти не называли. А если слышали цивильное «Первоматерь», то и вовсе сплёвывали, закатывали глаза. Обходились жестами или говорили «ну, эта».

Когда солнце распалилось, и от озера трупов повалил пар, Ильс надел респиратор. Даром что сухой сезон, а к полудню Организм просыпается и дышит активнее. В такие часы из ртов-котлованов жутко воняет.

Ближе к обеду явилось двое конвоиров. Шеренга рабочих строем потопала в бараки. Ильс сделал круг почёта вокруг стоянки и оказался в своих «покоях». Кожаная палатка стояла на отшибе кочевого лагеря. Его содержали в особых условиях, полагая, что пленник с собственным челноком – персона важная. Его можно будет при случае обменять у городских на продукты цивилизации.

Первые дни в плену Ильс лежал в полузабытийном кровавом мареве – с двумя сломанными рёбрами и разбитой головой. В редкие моменты, когда он очухивался от горячечного бреда, к гамме ощущений добавлялась ещё и ломка. Тело тосковало по гелям, ставших привычными за полгода в столице. Гели заменяли ему воду, как и любому жителю большого города на Тананде. Но в пустошах презирали гели.

Жизнь и остатки рассудка Ильсу спасла дэфра. Между омерзительным лекарством и бесславной смертью он избрал первое. К тому же изоляты особо не церемонились, заливая ему, обездвиженному, в рот пахучее желе.

На этой планете многие процессы протекали быстрее земных. Эта особенность касалась и регенерации.

Начав приходить в себя, он заметил, что рядом постоянно крутился щуплый ребятёнок лет пяти. Иногда парень садился рядом и подолгу глядел на Ильса. Когда боль отпускала, он пытался разговорить малыша. Но тот всегда молчал и продолжал бесстрастно таращиться.

Лишь когда Ильс стал его поддразнивать и корчить рожи, тот, словно удивившись такому поведению взрослого, распахнул чёрную дыру рта. В ней не оказалось ни зубов ни языка. Мутанты на Тананде не были редкостью, и всё же Ильса на секунду охватил ужас.

По меркам пустошей, с ним обращались даже ласково. Приставили девчулю, которая делала перевязки. По собственной инициативе подстригала ему бороду, ибо ножниц Ильсу не доверяли. Свою полезность она компенсировала пассивной, а иногда и не слишком пассивной агрессией.

Она с апломбом называла себя правой рукой главы сопротивления изолятов. Статус позволял ей разгуливать с пультом управления токовыми ошейниками. И взбадривать разрядами слишком ленивых работников.

Её можно было назвать симпатичной, с точки зрения земных стандартов красоты. Но только не на Тананде! Антрацитово-чёрные волосы и смуглая кожа здесь суеверно считались признаками бездетности. К тому же левый глаз у неё не всегда поспевал за правым. Словно бы западал внутрь, как у доисторических кукол. Он нередко слышал, как её поддразнивают сверстники и даже пожилые мужчины.

Пару раз она прибегала к Ильсу в слезах, распознав в нём хорошего слушателя. В этих краях он и сам не считался красавчиком, но мирился с этим куда проще девчонки. Здесь, в пустошах, не было ни компилятора эмоций, ни гипнокамеры для модификации убеждений. Однако Ильс вспомнил ранний этап своей психологической практики. И провёл ей небольшую терапию по старинке. Правда, эффективность оной была сомнительна. Трудно стать авторитетной личностью для того, кто держит тебя в рабстве. А клиент едва ли поверит в помощь терапевта без авторитета.

Сегодня она явилась раньше обычного и продолжила вчерашний разговор, будто лишь отходила на минутку:

– Ты обещал, Землянский! Давай, доставай свой дневник.

Слово «землянин» и фамилия Жартовский слились в причудливой речи изолятки в дурацкое прозвище, от которого он уже не чаял избавиться. Своё имя девчонка говорить отказывалась – у местных не было принято раскрывать имена цивилам.

– Какой ещё дневник? – утомлённо вздохнул Ильс. – Уж не бредишь ли ты?

Солнце пекло всё активнее, и запах с котлована добрался до лагеря.

«Когда духота спадёт, они соберут свои манатки, погрузят в единственный на группу челнок и погонят нас к следующему котловану…» – подумал Ильс, окидывая взглядом стоянку. Из полусонной задумчивости его вывел болючий пинок в бок.

Девчонка скривила лицо и угрожающе занесла пальчик над тумблером в кулаке:

– Ты мне наскучил! Сейчас же читай свои письмена, как обещал! Или получишь разряд!

Рука Ильса рефлекторно дёрнулась к металлическому обручу на шее. Эта штуковина удерживала его в лагере изолятов целую вечность. Он уже знал – выход за радиус действия, как и любое неповиновение, сулит ему целую радугу болезненных впечатлений. Причём хлестать эта радуга будет изо всех отверстий. Даже тех, о существовании которых он предпочёл бы не знать.

– Я-то, наивный, решил, мы уже давно подружились, – с притворным разочарованием отреагировал на угрозу Ильс.

– Да-да, ты мой лучший друг! Давай, я жду! – возбуждённо поторопила она. Запрыгнула на жёлтую, поеденную ржавкой бочку. Умостилась в полулотос так, что Ильс мог лицезреть её трусики.

Пару дней назад она увидела Жартовского за чтением собственной рукописи и с тех пор не давала ему покоя.

– Я обязан предварительно озвучить, что эта история может тебя шокировать, дитя, – заявил Ильс почти серьёзно.