— Зачем водил? — придвинулся к нему Федя.

— Туристы!

— Ну и какие они? — спросил Кирилл.

— Люди. Все как у нас. Только арбуз ели не по-нашему. В Сухуми пришли, купили арбуз на базаре. Так они шляпку срезали, а мякоть, клянусь, ложками доставали!

— Любопытно получается, — усмехнулся и покачал головой Кирилл, — у меня почти все как у тебя. Нас сразу в прожектористы определили. Красота, все время в Москве. Раз в неделю дома, это как закон. А потом на наше место девчат прислали, ну а нас кого куда. Меня, например, в училище направили в Среднюю Азию. Короче говоря, прибыла наша команда в Ташкент, а в штабе округа выясняется: пока мы добирались, училище это на фронт отправили. Целиком, с потрохами. Курсантскую бригаду сформировали там, что ли. Вот так я и попал сюда, на мандарины…

После ужина, захватив с собой шинель, Кирилл выбрался из блиндажа и стал подыскивать место, откуда удобнее было бы вести наблюдение. Быстро темнело, но еще было видно, как снизу седыми космами выползал туман. Обширный ледниковый цирк, образованный отрогами северного склона, уже не вмещал его, и он переливался через край, подступая вплотную к перевалу.

Кирилл передернул плечами и стал надевать шинель. В такую муть, сколько ни таращи глаза, все равно ни черта не увидишь. Оставалось слушать. И он напрягал слух, но, кроме тихих голосов в блиндаже, так ничего и не услышал. Тишина настораживала. Из головы не шла пачка из-под румынских сигарет, найденная у лесного завала.

Время текло медленно, как капля за каплей. Ближе к полуночи, когда надо было будить Силаева, туман начал постепенно отступать. Наверху стали просвечивать отдельные звезды. От холода у Кирилла не попадал зуб на зуб. Спать не хотелось. Он присел на подстилку из сухой травы под самой скалой, засунул руки поглубже в рукава шинели, зажав между коленями автомат.

В этот момент из тумана до него явственно донесся тяжелый хриплый вздох и следом за ним протяжный трубный рев. Он состоял всего из трех-четырех постепенно повышающихся нот. Даже расстояние не могло ослабить его мощи. Но, прежде чем Кирилл успел вскочить на ноги, звук оборвался органным аккордом.

Спотыкаясь, Кирилл бросился к блиндажу. Путаясь в плащ-палатке, которой был завешен вход, он крикнул:

— Вы! Вставайте! Здесь барс ходит.

— Дурак ходит, — послышался недовольный хрипловатый голос Шония. — Какой барс? Где ты тут барса видел?

— Не веришь? Ну честно, сам слышал, как рычал. Совсем близко!

Заскрипели нары. Сержант хоть и злился, что его разбудили, тем не менее решил встать. Поднялся и Силаев. Молча зажег коптилку, стал не спеша обуваться, накручивать обмотки. Костя остался в нижнем белье. Он только натянул сапоги и набросил на плечи шинель. Шея его была повязана красным шерстяным шарфом.

Все трое подошли к скале и остановились, прислушиваясь. Стояла такая гробовая тишина, что, казалось, слышно было, как пульсирует кровь в собственных жилах.

— Спать на посту не надо, — не выдержал в конце концов сержант. — А то, клянусь, не такое приснится.

Костя достал из кармана шинели кисет и стал вертеть цигарку. Однако не успел он еще поднести ее к губам, как из глубины провала снова долетел низкий раскатистый рев.

— Ну что? — зашептал Другов. — Я же говорил — барс.

— Э-э, сам ты барс, — и Костя прикурил, накрывшись полой шинели. — Олень ревет! Дурной, молодой. Такой, понимаешь, как ты. Глаза вылупил… Умный олень только в сентябре реветь начнет.

— А чего реветь-то? — .спросил Федя.

— Как чего? Ты охотник или не охотник? Свадьба у него, да? На свадьбе всегда много шума. Он, понимаешь, джигит, ему соперник нужен. Сейчас в ствол ружья задуди — ответит. У нас, когда звери с гор в леса сходят, олени даже на паровозный гудок откликаются.

— Северный олень не ревет, — пояснил Федя. — Похрапит, бывает.

— А этот красиво трубит, — заметил Кирилл. — Как в боевой рог.

— Грохнуть бы, однако, — вздохнул Федя. — И сами бы наелись, и вся рота была б с мясом.

— Жалко, — отозвался Кирилл. — Война и так, наверное, все зверье распугала.

Костя сходил за блиндаж, вернулся, плотнее запахиваясь в шинель. Подымил в кулак.

— На пост Силаев заступает, — объявил он. — Другов, ты свободен.

— Да здравствует свобода!

— Э-э, что ты, городской житель, понимаешь в свободе?

— Ладно, я пошел спать, — махнул рукой Кирилл.

Уже несколько дней стояла ясная безветренная погода. И это новое утро не обмануло их надежд. Не успел Кирилл сменить на посту Шония, как туман стал таять на глазах, устремляясь вниз по долинам. Остроконечный четырехтысячник справа от перевала как бы светился изнутри, словно исполинский кристалл, и только мерцающие льдистые грани его чуть розовели в лучах утреннего солнца. Блестели скалы от обильной росы.

Внизу раздавались звонкие удары и хруст. Это Федя Силаев колол дрова. У входа в блиндаж над жестяной трубой уже курился дымок. Значит, скоро завтрак и, стало быть, жить можно.

Заступать в наряд днем было одно удовольствие. Так или иначе северный склон все время оставался в поле зрения и просматривался достаточно далеко.

За завтраком, который на этот раз готовил сержант, а делал он это всегда с охотой, Кирилл спросил:

— Почему здесь ничего не пахнет?

— Что не пахнет? — поднял выцветшие брови Силаев. — Чему положено, то пахнет…

— Цветы, говорю, красивые, а не пахнут.

— Наверно, дорогой, вся сила ушла в красоту, — предположил Костя. — Два хорошо сразу не бывает, как говорит мой дед Ираклий. Если сапоги новые, они обязательно жмут, если девушка красивая, она чаще всего дура.

— Ну? — недоверчиво посмотрел на него Федя.

— Зачем уж так категорично? — возразил Другов. — Можно подумать, что жена у тебя не очень красивая.

— Хэ, она и красивая и умная. Но она не-е девушка, понимаешь? Она женщина!

— Не знал, что они умнеют после замужества, — усмехнулся Кирилл.

— Нет, они не умнеют, дорогой. У нас на Кавказе они становятся красивей. — Он положил руку Силаеву на плечо. — Федя, у тебя есть девушка?

— Не-е, — по обыкновению протянул Силаев и вытер нос рукавом шинели.

— Никогда не вытирай нос рукавом, — укоризненно заметил сержант. — Он у тебя и так обгорел, лупится. Здесь ультрафиолет, дорогой. Нос беречь надо.

— До восемнадцати лет дожил, и никого не было? — недоверчиво переспросил Кирилл. Себя он уже готов был выдавать за бывалого человека. — Ну хоть нравился кто-нибудь?

— Да вот тут… недавно ехал в машине с одной, — и он вздохнул. — Красивая тоже. Рядом сидели. Ей нехорошо стало…

— А ты бы пересел, — посоветовал Кирилл.

— Зачем пересаживаться? — не уловил подвоха Силаев. — Дороги такие, на любом месте укачает. Потом, сколько ехали, она как голову мне на колени положила, так и просидела до самого конца.

— Хорошо? — полюбопытствовал сержант.

— А чего плохого? Адрес оставила. В Хосте живет, в госпитале работает.

— Писать будешь?

— Написал. Еще на заставе.

— В стихах?

— Не-е, я стихов не пишу, — покраснел Федя.

— Теперь будешь, — пообещал Костя. — Обязательно. — Он закончил завтрак и лениво полез за своим великолепным замшевым кисетом. — Закуришь?

— Ты же знаешь, не курю я, — покачал головой Федя и, помолчав, добавил: — Старшина обещал дней через десять с харчами приехать, может, письмо привезет.

— Может, и привезет, дорогой, — сказал Костя. — Почему не куришь? Этому тетя не разрешает, а ты что?

— Может, он из этих, из староверов? — предположил Другов.

— Не-е, — мотнул головой Федя и улыбнулся.

Костя понюхал кисет.

— А цвет какой, да? Золотое руно!

— Эту, что в Хосте, Людой зовут, — сказал как бы про себя Федя. Ему не хотелось менять тему разговора.

— Мой совет тебе, Федя, — потрепал его по плечу сержант. — Ты эту девушку, понимаешь, сразу не балуй. Как там Пушкин сказал: чем меньше… тем больше, да?

— Тем легче, — поправил Кирилл. — Тем легче нравимся мы ей и тем ее вернее губим… Сам-то небось шарфик жены каждую ночь надеваешь.