– Отдыхай, светозарный. Доброй тебе ночи. Ложись спать, я проверю дозоры и вернусь.
– Не о чем беспокоиться! И скорее вели привести эту красотку прямо сюда…
Царевич взмахнул рукой и, увлекаемый этим движением, рухнул на кровать, не снимая сапог.
– Уже бегу, – пробормотал накх и, закрыв дверь, поглядел вниз, где за освободившимся столом о чем-то между собой оживленно беседовали огнехранитель и Аоранг.
– Хаста! – окликнул его саарсан. – Ступай к царевичу. Хмельное ударило ему в голову. Надо разуть его и снять одежду. Я скоро вернусь.
* * *
– …А я ничуть не удивлен, – произнес Хаста, рассеянно отщипывая кусочки от ячменной лепешки. – Сам знаешь, мы в храме не любим об этом говорить. Делаем вид, что ничего такого нет. Но поверь человеку, который много лет прожил на севере: бьяры повсеместно поклоняются своим богам и даже не особенно таятся. Самое большее, они добавляют к ним господа Исварху. И лучше даже не вникать, в качестве кого. Вон, погляди, у этого тоже висит, видишь? – Рыжий жрец показал на хищную птицу с женским лицом на груди, вырезанную на осевом столбе. – Где у нас священный знак Солнцеворота – у этих то Небесный Лось, то Близнецы, то Тарэн, которую они кровью поят, а то и сам Первородный Змей, не к ночи будь помянут…
– И это в дневном переходе от столицы, – покачал головой Аоранг. Он слушал вполуха – был занят оленьей ногой, которую предусмотрительно попросил отложить для него еще до ужина. – Экое чучело изловили!
Хасту передернуло:
– Скажешь тоже, чучело! Хуже бьяра-оборотня и представить ничего нельзя. У нас на севере ими детей пугают. Таких, как он, кроме огня, ничего не берет…
– Как видишь, берет.
– Ты о Шираме? Тут о чем говорить, ему сражаться – как дышать. Но без твоей подмоги, кто знает, справился бы?
– Оборотень был обуян звериным духом, – ответил Аоранг. – А я со зверями хорошо лажу.
– Ну да, конечно, – не без досады отозвался жрец, – вы, мохначи, умеете обмениваться мыслями и разговариваете со зверями. Могу поклясться, ваши шаманы не слишком отличаются от бьярских.
Аоранг покачал головой:
– Мохначи водятся только с мамонтами, своей родней. Эти же шаманы обращаются к ужасным сущностям… Бьяр носил личину одной из них. Она дала ему силу призвать дух той росомахи…
Он помолчал, глядя прямо перед собой, и вдруг добавил:
– Почти уверен, что при жизни росомаха была бешеной.
У Хасты от его слов неведомо почему мурашки пробежали по спине.
– Мать Тарэн в огненном обличье – богиня войны и безумия, – произнес он. – Зверей-людоедов, одержимых злым духом, медведей-шатунов, убив, сжигают перед ее идолом вместе с костями. Этот обряд называется «отдать Тарэн». Он означает, что в нашем мире для них рождений больше не будет. Кстати, и с людьми время от времени так поступают…
Аоранг содрогнулся:
– Что же надо сделать – или кем надо быть! – чтобы лишить душу возрождения?
– Что бы ты сделал с теми, кто убил твою семью? – вопросом на вопрос ответил Хаста. – Кто живьем скормил Змею твоих детей? Знаешь, что делают поморяне-виндры, когда в их сети долго не идет рыба? Дожидаются отлива, выбирают ребенка, привязывают к скале…
– Ты видел это сам? – нахмурился мохнач.
– Нет, хвала Солнцу! – замотал головой Хаста, косясь на резное изображение в углу комнаты. – Но слухи ходят…
– Надеюсь, это лишь слухи. И что, эта нечисть, Тарэн, так почитаема в народе?
– Даже не представляешь как!
Хаста вновь кинул взгляд на жутковатую птичью личину и спросил то ли в шутку, то ли нет:
– Не боишься, что она затаит злобу против нас?
– Конечно нет! А ты что, боишься?
Огнехранитель рассмеялся:
– Отличный разговор двух жрецов Исвархи. Только не пересказывай моих слов святейшему! – Хаста внезапно оборвал смех, умолк и почему-то заметно смутился. – Ты, наверно, как и все, задаешься вопросом, почему я там, в лесу, не отогнал оборотня именем Исвархи?
Аоранг удивленно взглянул на него:
– И в мыслях не было! Знаешь ли, сложно на миг не ошалеть, встретив такое…
– Но я ведь жрец, – уныло ответил Хаста. – Я не должен был прятаться за спинами воинов. Не то чтобы я боялся бьярской нечисти… Но когда трехликий кинулся на нас из чащи – признаться, я испугался. Не смог даже призвать Святое Солнце, потому что язык примерз к гортани. И какой я после этого посвященный огнехранитель? Такого никудышного жреца свет не видывал…
Аоранг, слушая его, и сам начал краснеть. Он отложил оленью ногу и запустил руку в волосы, будто его мучила какая-то тяжелая мысль.
– Ты прав, – вздыхая, проговорил он. – А я-то хорош! Вместо того чтобы, как ты верно говоришь, взывать к силе Исвархи, что я сделал? Принялся швырять мертвые тела, будто дикий мохнач с ледяных пустошей! Что бы сказал на это мой наставник, святейший Тулум?
– Сказал бы тебе спасибо за спасение царевича и нас всех, – хмыкнул Хаста.
Распахнулась дверь, пахнуло холодом – с улицы вошел Ширам. Он бросил неприязненный взгляд на мохнача, как будто не понимая, что тот делает за господским столом, и изумленно воззрился на Хасту:
– Почему ты здесь? Я же попросил тебя быть наверху, с царевичем!
– Ты попросил снять с него сапоги и одежду, – уточнил Хаста. – Я это сделал. Царевич спит. Даже сказку на ночь ему можно не рассказывать.
– Его что, никто не сторожит?!
– А зачем его сторожить? Он же спит!
Саарсан дернул щекой, закатил глаза и быстро направился к лестнице.
Аоранг проводил его равнодушным взглядом и вдруг на миг замер.
– Что такое? – насторожился Хаста. – Ты что-то услышал?
– Да так, ерунда. – Мохнач вернулся к своей трапезе. – Мне на миг почудилось, что там наверху – не один накх, а два…
* * *
Ширам взбежал на несколько ступенек, когда из-под лестницы его тихо окликнули:
– Почтенный маханвир, можно тебя спросить?
– Что надо? – огрызнулся Ширам и невольно одернул себя. Голос принадлежал дочери хозяина постоялого двора. И пусть даже она не была ему ровней по происхождению, из почтения к молоку собственной матери с ней следовало говорить пусть сдержанно, но приветливо. – Что ты хочешь узнать, девушка?
– Я сейчас поднимусь и спрошу! – таинственным голосом сообщила девица и, не дожидаясь соизволения, быстро взбежала по лестнице, оказавшись прямо рядом с ним.
– Так-то удобнее…
– Что ты хотела узнать? – устало повторил Ширам.
– Мне вот рассказывали, что у накхов есть обычай. Когда парень с девицей женятся, то их в храме вместе связывают крепко-накрепко и так целую ночь они возносят моления Ночному Оку… – нежно касаясь руки накха, прошептала лесовичка. – И говорят, они при этом совсем голые!
– Нет, – с некоторой неохотой отстраняясь от привлекательной девицы, покачал головой Ширам. – Я знаю, о чем ты говоришь, но все проходит не так.
– А как? Ты мне покажешь, доблестный маханвир?
Зеленые глаза оказались совсем близко. В голосе девушки полыхнула жаркая страсть, от которой у Ширама стало горячо в груди. Дочь хозяина вплотную придвинулась к воину, вновь ласково взяла его за руку, потянула к себе…
В этот миг из опочивальни царевича донесся глухой звук удара.
Ширам резко оттолкнул девушку и метнулся к двери опочивальни. Но отчего-то его движение ушло в пустоту, едва коснувшись большеглазой чаровницы. Почувствовать это Ширам успел, а осознать – нет. А уже в следующий миг покрытая узлами веревка захлестнула его шею и рывком затянулась.
Накх прижал подбородок к груди, пытаясь перехватить запястье руки, держащей веревку. Краем глаза он заметил, как дочь хозяина резко упала на колено, чтобы своей тяжестью удавить пойманную жертву. Он с усилием развернулся, и узлы с вплетенными для верности острыми камешками вспороли ему щеку. Боли он не почувствовал, скорее удивление. Но и для того времени не было.
Лесовичка снова была на ногах, и удавка в ее руке немедля превратилась в плеть. Стремительный удар хлестнул саарсана по глазам. Ширам успел подставить наруч и перехватил узловатую веревку. Рывок! Он готов был поклясться, что всякий, будь то арий, венд или какой иной житель державы, постарается удержать свое оружие. Но девушка тут же уступила его противнику. Вместо того чтобы тягаться с ним силой, она отскочила назад и переворотом ушла в сторону лестницы, ударив при этом пяткой Ширама в живот. С тем же успехом можно было пытаться проломить ногой стену, однако накх сбился с шага, чуть замешкался и не успел схватить не в меру быструю девицу.
