Перед вами удивительное исследование границы между наукой и паранормальным миром. В этой истории наблюдающие издалека медиумы уведут читателя к ледяным просторам Титана.

Космический корабль был старым, невероятно старым, и весь покрыт цветами. Несмотря на резкий метановый ветер, в зарослях растений не шевелился ни один стебелек, ни один лепесток. Непроницаемая защита обеспечивала им не только сохранность от тлена и полный покой, но и неприкосновенность.

— Они живые, — сказал присланный флотом удаленный наблюдатель.

В дни моей молодости за одно только предположение, что в вооруженных силах может служить натренированный и технически оснащенный экстрасенс, легко можно было схлопотать увесистую оплеуху от старших по сроку службы или званию. Хотя еще в прошлом веке ЦРУ запустило программу удаленного наблюдения под названием «Звездные врата», о закрытии которой много говорили, но на самом деле перевели в разряд секретных операций. Этот наблюдатель был слепым, но видел лучше всех остальных при помощи других чувств. Почти так же видел и я, только несколько в ином смысле.

Он стоял у края огромного, украшенного цветами судна, выставив перед собой одетые в перчатки руки. Его пальцы едва заметно подрагивали, словно усики насекомого, улавливающего феромоны.

— Удивительно. Эти цветы еще живы, хотя прошло… сколько миллионов лет? Я пока не могу проникнуть внутрь, но это я вижу даже сквозь стационарный экран.

— Это то же самое, что и, ну… стазис–поле? — спросил я стоящего рядом мастер–сержанта флота.

Повернувшись в ее сторону, я неуклюже покачнулся. Двумя днями раньше я побывал на Ганимеде и земной Луне, а теперь попал в совершенно другой мир, вращающийся вокруг еще одного неизвестного мне мира. Дородный человек, как я, не должен весить так мало, особенно когда желтовато–розовая атмосфера Титана давит на меня всего вполовину слабее, чем атмосфера Земли. Это противоречит природе. Даже в облегающем скафандре и с воздушным резервуаром за спиной я весил всего около восемнадцати килограммов — примерно сорок фунтов. В десять раз меньше, чем дома.

— Стазис–задница! — рявкнула она. — Это чушь, выдуманная фантастами, техноболтовня журналистов. Как и твой… — К счастью, она не закончила фразу. — Здесь только чистая наука.

— Как жаль.

— И прошу, больше не говори, пока тебя не спросят, сенсей Парк. Мы не хотим сбить мистера Мигла со следа.

Открыв поразительно голубые слепые глаза, наблюдатель рассмеялся. Звук пробудил странное эхо в его скафандре и в нашей акустической линии связи. На снежно–оранжевой поверхности Титана так вели себя все звуки.

— Пусть болтает, Марион. Я включился в контур. И чтобы отцепить меня от этой малышки, тебе пришлось бы отрезать мне голову и выдернуть спинной мозг.

В голове мелькнула праздная мысль: как бы они реагировали, если рассказать им, что в некоторой степени мы попали сюда из–за меня. Наверное, сочли бы сумасшедшим. Мою роль в разработке переходного функтора[80] скрывали не менее тщательно, чем создание американского управления стратегических служб в 1945 году, задолго до того, как ЦРУ связалось с провидцами. Возможно, эти люди и сейчас считают меня чокнутым. Да, это я указал место, где искать древний корабль, но свидетельства удаленного наблюдателя у меня не было, так что случай сочли простым совпадением. И правильно.

А я, глядя на звездолет, ощущал его воздействие, чувствовал, как меня притягивает нечто, скрытое под стационарным полем и цветочным покровом.

Корабль на Титане тянул меня за мой абсурдный, причиняющий неудобства, тщательно засекреченный дар еще с тех пор, как я пятилетним ребенком бегал по улицам Сеула, играл в футбол с «Красными дьяволами» и постигал основы английского и математики. Подходящая метафора для случая, когда ребенок сумел обратить внимание на основу безумной Вселенной и вызвать взаимодействие. Мой сын, маленький Сонг–Дэм, примерно в том же возрасте, что и я, когда впервые ощутил зов звездолета, погребенного под тоннами замерзшего метана и этана, начал мучить меня вопросами.

— Папа, если свет — это волны, могу ли я на них покататься?

Милый гениальный ребенок!

— Нет, мой сыночек, — говорил я. — Все немного не так. Свет больше похож на волну мексиканских футбольных болельщиков или даже на взрыв возмущения.

Я вытаращил глаза, поднял руки, а потом резко их опустил.

— Бум!

Сонг засмеялся, но вскоре снова стал серьезным.

— Если это волна, то почему же некоторые люди говорят, что он состоит из пучков?

— Ну, ты же знаешь, что футбольная волна — это огромное множество болельщиков, которые то встают, то снова опускаются на скамейки.

Мой ответ не удовлетворил ни его, ни меня, но ведь ребенку было еще только пять лет.

Позже я долго думал об этой волне, представлял себе, как она появляется, растет к середине и снова сходит на нет. Проследите за ней по всей трибуне, и вы получите модель быстро движущейся частицы. Но вы не увидите движения настоящего фотона, он уже тут как тут, его бортовое время от запуска до затухания дробится и сжимается в одну мгновенную вспышку в бесконечной Вселенной. Да, в один миг вы можете перенестись на Луну, или Ганимед, или даже на Титан. Просто надо знать, как зацепиться за волну (и намного позже я научил их). Точно так же и мистер Мигл издалека рассматривает этот наглухо закрытый космический корабль. Физика — все вокруг буквально пропитано ею!

— В камере релаксации «Гюйгенса» я получу больше информации, — произнес Мигл. Он выглядел абсолютно спокойным, словно только что вышел из резервуара погружения, но слепые глаза слабо подергивались. Я смотрел на его лицо сквозь щиток, как будто на наших головах не было никаких шлемов. Этот человек беспредельно устал. — А скажите мне, мистер Парк, — произнес он, когда мы направились к вездеходу на больших колесах, — каковы ваши собственные впечатления?

Он осторожничал, стараясь не загружать мой мозг своими выводами, и мне это понравилось.

— Кто–то, или что–то, настолько увлекающийся цветами, — рассудительно произнес я, — не может быть абсолютно плохим.

На «Гюйгенсе» мне предоставили снаряжение, изготовленное специально для меня. Дело в том, что я широк в кости, да и вес набрал немалый. Но освобождение от скафандра прошло удивительно гладко, и я облегченно вздохнул. В этих мягких костюмах учтены все потребности простых смертных, но осуществлять некоторые из них казалось мне унизительным, да и запах надолго оставался внутри, поэтому я старался сдерживаться. А мы проводили на поверхности несколько часов подряд. Гигиеническая установка окатила меня водой, потом своим сухим мягким языком промокнула дородное тело, удаляя остатки пота, присыпала пудрой и наконец отпустила меня. Надев свой довольно неприглядный костюм, я отправился в пищеблок. Я жутко проголодался.

Потолочный и настенный экраны, как это ни банально, показывали увеличенное втрое изображение Сатурна, шириной в четыре ладони, повернутое так, чтобы во всем великолепии представить его кольца. А я только что смотрел на этого гиганта в реальности, и между нами не было ничего, кроме защитного слоя скафандра и около миллиона километров открытого космоса над светлой поверхностью Ксанаду[81], где мы стояли. Поскольку наша экспедиция почти достигла экватора, кольцо Сатурна проявлялось в фотоумножителе шлема лишь тонкой мерцающей линией, протянувшейся вправо и влево от планеты, и не производило особого впечатления. Без аппаратуры мы бы вообще ничего не заметили. И даже при полной активации приборов атмосфера оставалась туманной.

А грандиозное изображение на стене, вероятно, поступало с одного из полярных спутников, осуществляющих наблюдение за огромным соседом. Постоянные наблюдатели, видя одну и ту же картину и с «Гюйгенса», и с «Гершеля» на Северном полюсе, не переставали жаловаться на однообразие. Мне всегда казалось это надуманной отговоркой, ведь на протяжении двухнедельного цикла менялись фазы солнечного освещения огромного газового шара: тончайшие оттенки цветов, соотношение света и тени… Впрочем, в основном там работали ученые и военные, чего еще можно от них ожидать?