Мы с Йеном снова переглянулись.

Как занятно… но, наверное, это и есть любовь?

– Значит, посторонние в вашем доме не появлялись? – уточнил Йен, медленно пройдясь по комнате.

Господин Дроуди покачал головой:

– Практически нет. А если кто и бывал, то Элизабет сразу уходила к себе и не появлялась до тех пор, пока за гостем не закроются двери. Она жила уединенно и очень тихо. Родных у нее не осталось. Друзей и близких тоже. В богов она не верила. И даже молитв из ее уст я ни разу за это время не слышал. Все, что у нее было, это я…

Он вдруг сжал челюсти и отвернулся.

– Простите за беспокойство, господин Дроуди, – вежливо откланялся Йен, цепко ухватив меня за локоть и знаком показав, что за первое же слово убьет меня на месте, причем особо жестоким способом. – Благодарим вас за сотрудничество. Вы очень нам помогли. Как только что-нибудь выяснится, мы непременно вам сообщим.

Опечаленный мужчина кивнул и даже не стал требовать выложить все детали расследования немедленно. Просто отпустил и прикрыл за нами дверь.

Хотя, наверное, его можно понять – почти полвека прожил с теткой душа в душу, берег ее от всего мира. Можно сказать, был ее единственной опорой, а сегодня вернулся домой, и вдруг – бац! Она мертва! Он все утро метался из угла в угол, не зная, что делать, потом носился из Управления городской стражи к нам и обратно, старается держать лицо, хотя сил даже на то, чтобы просто казаться спокойным, не хватало. Тем временем в его доме шарится толпа посторонних, во дворе гадят чужие кони, ухоженный газон топчут грязными сапогами… А потом приходим мы и заявляем, что любовь всей его жизни не просто свернула себе шею на лестнице, а ее, оказывается, могли убить.

Ох и нелегкий денек сегодня выдался у господина Дроуди!

Однако по поводу амулетов я бы не отказался с ним поговорить – это ж золотая жила, если правильно приложить к ней руки и голову! Но Йен был настойчив и явно зол. Причем настолько, что пообещал урезать мне оклад, если я не подчинюсь и не уберусь из этого дома вон.

Пришлось смирить любопытство и уйти, мысленно пообещав себе когда-нибудь сюда вернуться. Потом кучу времени прождать, пока он закончит с осмотром остальных помещений. Затем долго трястись в бричке по пути в Управление. А едва зайдя внутрь, наткнуться на мрачного, как грозовая туча, Готжа и услышать от него раздраженное:

– Не спешите раздеваться: у нас еще один труп…

Всю дорогу до очередного места преступления Йен упорно молчал. Вернее, сперва он все-таки завел неприятный разговор и, не особенно стесняясь в выражениях, высказал все, что думает о моих методах дознания.

Ему, как выяснилось, не понравилось открытое вмешательство в ЕГО дело и тот факт, что из-за моей бесцеремонности мы могли лишиться ценного источника информации. Дескать, если бы господин Дроуди не был так расстроен смертью своей… ну, пусть будет экономки… то после моей выходки он мог вообще отказаться сотрудничать. Огласка отношений в его ситуации нежелательна, а настаивать ввиду отсутствия улик и показаний амулета правды мы не имели права. Так что если бы Дроуди уперся и накатал жалобу бургомистру, всему нашему Управлению грозила нехилая плюха от городского начальства. По мнению Йена, я едва не послужил причиной большого скандала. Не говоря уж о том, что поставил под угрозу тайну следствия, посмел не проявить должного сочувствия к чужому горю и вообще вел себя неподобающе.

Когда я заметил, что Йен несет чушь, он обиделся. Когда я напомнил, что именно тот факт, что мы надавили на свидетеля, помог немного прояснить ситуацию, он обозлился. А когда я спросил, чего же Норриди на самом деле испугался – последствий для Управления или же лично для себя, – Йен и вовсе рассвирепел. После чего ледяным тоном потребовал от меня соблюдать субординацию, а потом демонстративно отвернулся и до самого места назначения не произнес ни единого слова.

Да. Иногда его клинило. Но, как правило, Йен быстро отходил. Поэтому я не стал ничего доказывать. Я поступил так, как посчитал нужным, не думая о возможном скандале, чужом неудовольствии или чьих-то пораненных чувствах. И раз это принесло положительный результат, то все остальное не имело значения.

Разве нет?

Дом следующей жертвы располагался на Базарной улице, совсем рядом с Торговой площадью – так называемым «центром города для бедных». Площадь в буквальном смысле была торговой, с самого утра там надрывали глотки продавцы, кудахтали куры, мычали коровы, визжали свиньи и скромно лежали свежие овощи на прилавках.

Я там появлялся редко – зачем, если я питаюсь в дешевых трактирах? А вот госпожа Одди заглядывала частенько и по вечерам любила поворчать на задранные до небес цены, невоспитанных продавцов и мелких воришек, которых на таком хлебном месте всегда водилось в достатке.

Нужный дом располагался буквально в двух шагах от площади – унылое, давно не крашенное здание, один взгляд на которое навевал беспросветную тоску. Зато он был построен из камня, а не простого дерева. И даже в два этажа. Забор вокруг него недавно подновили, немногочисленные деревья в крохотном саду явно подстригли, да и занавески на окнах висели чистенькие. Так что не исключено, что в доме недавно сменились жильцы и просто не успели привести его в порядок.

А еще возле ограды я заметил знакомую фигуру заместителя начальника городской стражи, который отпустил штатный экипаж буквально за миг до нашего приезда и вот-вот собирался войти в дом.

– Опять вы? – устало спросил он, увидев нас и повременив с визитом к хозяевам. – Все трупы в свой «холодильник» собираете? Может, я вообще отзову людей, чтобы они не делали вашу работу?

– Было бы неплохо, – хмуро бросил Йен, выбираясь из брички. Дождавшись, когда из второго экипажа высадится остальная команда, так же хмуро кивнул им и скомандовал: – Рэйш, отправляйся в сад. Осмотри тело. Родерик, ты с ним – оглядишь все и занесешь в протокол. Барни – за мной. Мы пока займемся родителями. Гуго, Вит… вы – как обычно. Все, разошлись.

Он дернул плечом и, едва не толкнув Лардо, прошел в дом. Мог бы, правда, и не ходить – начальнику вообще не обязательно самому везде присутствовать. Но Йен есть Йен. И он пока не избавился от некоторых заблуждений юности. Поэтому мы с парнями понимающе переглянулись и разошлись куда послали.

– Я с вами, – вздохнул Лардо, увязавшись за мной и Гуном. – Заодно, так сказать, введу в курс дела. Родители, как ты понимаешь, сперва обратились к нам…

– Что произошло? – осведомился я, проходя на задний двор и распахивая ведущую в сад калитку.

– Несчастный случай… да-да, очередной! И не надо на меня смотреть с таким скепсисом! Девочка просто играла в саду, забралась на дерево, но не удержалась и…

Я чуть не споткнулся, увидев место преступления: раскидистую яблоню, окруженную забором из коротких, мне по пояс, заостренных кольев. Прислоненные к ним ящики, позволяющие без проблем забраться на ствол даже ребенку. Поломанные ветки, на которых дозревало несколько десятков яблок. И совсем еще маленькое тельце, обвисшее на импровизированном заборе и проткнутое насквозь аж в двух местах.

Глядя на медленно развевающееся платьице, на котором расплывались кровавые пятна, беспорядочно спутавшиеся золотистые волосы, перехваченные на лбу ярко-красной лентой, и остекленевшие глаза на кукольном личике, мне впервые за последние десять лет захотелось выпить.

– Когда? – только и спросил я, изучив труп.

Лардо принялся нервно теребить свой ус.

– Примерно свечу назад. Родители услышали крик, выбежали из дома, а она уже висит… девочку звали Лори. Ей было восемь. Говорят, колья сняли со старого забора неделю назад: решили сделать новую ограду. Выбросить сразу не решились – думали, может, где пригодятся. А она просто играла. День-другой-третий… отец сам помогал их вкапывать… говорил, загородку для собаки сделает. Они ее раньше в доме держали, а тут кто-то повадился яблоки воровать, вот он и решил: пусть какое-то время псина поживет на улице. А теперь у него ни собаки, ни дочки, ни, похоже, яблони больше не будет… с корнями выкорчует, лишь бы никогда не вспоминать. Эх, не зря говорят, что у Фола скверные шутки. Я раньше как-то не верил. А сейчас…