Одновременно почти с первого дня вступления немцев в городе враждебными силами велась усиленная агитация среди широких масс. Агитация велась самая разнообразная: против думы, Центральной рады, украинцев, немцев и буржуазии. Широкие массы питались самыми нелепыми слухами. В центре города почти на всех перекрестках кишели толпы, и мне то и дело приходилось выезжать на места, чтобы рассеивать эти толпы.

Особенное возбуждение вызвал арест немцами, без ведома русских властей (городского самоуправления, украинских властей тогда еще не было в городе), трех лиц из состава коллегии девяти по управлению торговым флотом. Толпа рабочих отбила у немцев всех арестованных, и когда я прибыл на место, где отбили арестованных, то толпа рабочих и эвакуированных воинов была настолько возбуждена, что когда я уговаривал разойтись, то чуть не набросилась на меня с тем, чтобы учинить самосуд. Отряду дружинников, бывшему со мной, пришлось даже дать несколько выстрелов в воздух, после чего только толпа рассеялась на время.

Городской голова Костенко, назначенный управой для сношения с немцами по вопросам охраны города, инженер Малевич и я сообщали немцам, что в городе неспокойно, что среди широких кругов высказывается общее недовольство положением и идет усиленная агитация погромного характера, и в том числе против немцев. Нам на это офицер штаба ответил улыбкой. Наконец в среду 20 марта мне один из бывших старших милиционеров, А. Я. Темишевский, сообщил, что ему негласно известно, что в этот день состоялся в цирк-театре Шеффера митинг большевиков, на котором решено было выступить в скором времени с оружием в руках против немцев. Я доложил об этом городскому голове и управе, и в тот же день на вечернем заседании управы решено было увеличить состав милиции специальной караульной командой в 150 человек, что усилило бы тогда резерв милиции, необходимый для поддержания порядка. Кроме того, в тот же вечер я отдал распоряжение об усилении милицией постовой службы в центре города и других важных местах и распорядился перейти к двухсменной службе, благодаря чему не третья часть, как это было раньше, а половина всего состава милиции была одновременно на службе (на постах и в резерве). Четверг (21 марта) прошел уже совершенно спокойно, и ниоткуда не поступало никаких тревожных сведений. Если на заводе «Наваль» и «Руссуд» и имели место митинги, то, во-первых, там были немецкие же патрули, а, во-вторых, на митингах этих, по имевшимся сведениям, выступали уже меньшевистские вожди – противники каких бы то ни было вооруженных выступлений против немцев. Были основания предполагать, что постепенно наступит нормальная жизнь.

Но в пятницу 22 марта, часа в 2, до меня дошли сведения, что в городе, во 2-й Адмиралтейской части, падают снаряды. По их направлению не трудно было определить, что стреляет кто-то, находясь вне Николаева… Я тотчас отправился к городскому голове и доложил об этом. Городскому голове уже раньше меня кто-то сообщил, и он, как только я окончил доклад, поручил мне послать часть конного отряда милиции для разведки, что я немедленно и исполнил. Часа в 3 дня я направился из комиссариата на обед в Лондонскую гостиницу, но у выхода из помещения я встретил старшего милиционера Темишевского, который доложил мне, что сейчас толпа направилась к городской управе требовать оружия. Я моментально вернулся во двор комиссариата и управы (общий) и, выходя из помещения, встретил городского голову Костенко и Малевича, направлявшихся из управы через двор в помещение комиссариата, а далее во дворе – огромную, человек в 300, толпу народа.

Толпа, увидев меня, сейчас же окружила со всех сторон и стала требовать выдачи ей оружия. Милиционеров в то время при комиссариате было всего лишь человек 10–12, и к тому же револьверов у них не было, так как милиция вопреки всем стараниям и начальника милиции и моим не могла получить револьверов. Насколько мне помнится, я по пути во двор наспех поручил указанному выше Темишевскому вызвать из Одесской части подкрепление (вооруженных милиционеров). Он впоследствии докладывал мне, что передавал по телефону в Одесскую часть, что тогда уже даже нельзя было идти по улице, так как шла беспорядочная стрельба. При Главном комиссариате в казарме милиционеров были винтовки, но те из милиционеров, которые видели, что толпа окружила меня и под угрозами смерти требует оружия, вероятно, лишь смотрели с любопытством. И это вполне понятно, так как руководителя среди них не было, а сами они не знали, что предпринять. Я долго уговаривал толпу не выступать, задержал ее минут 15, но все было безрезультатно… Часть толпы направилась к цейхгаузу (очевидно, кто-то из толпы знал место хранения оружия, мне передавали даже, что этой частью толпы руководил какой-то милиционер Портовой части – эвакуированный солдат). Хотя у цейхгауза и стоял часовой (милиционер), вооруженный винтовкой, однако он не мог противостоять толпе в 100–150 человек. Разбив цейхгауз, толпа тут же во дворе начала разбирать винтовки и проверять, насколько пригодна каждая из них. Сколько было винтовок, точно сказать не могу, так как, во-первых, оружием заведывало специальное лицо, во-вторых, со дня ухода большевистской Красной Армии оружие то прибывало, то убывало, так как шла замена и подбор по системе оружия, находившегося на руках у милиционеров, а в-третьих, количество работы в милиции в это время было настолько велико, что я лично не мог вникать во все отрасли милиции. Полагаю, что винтовок всего в цейхгаузе было не более 300, из коих около половины негодных. В это вот время по городу слышна была уже всюду стрельба. В окрестностях комиссариата я ясно различал, что стрельбой никто не руководит. Стреляли из-за всяких прикрытий (из-за домов, с чердаков, из домов) и стреляли просто в кого попало. В комиссариат был доставлен часов около 4½ убитый молодой человек, при котором не было даже никакого оружия.

Я оставался во дворе комиссариата и неоднократно предъявлял толпе требование покинуть двор комиссариата, надеясь, что удастся хотя бы не допустить ее использовать стоявший у самой входной двери в комиссариат броневик. Правда, с броневика этого магнето было снято и, таким образом, его нельзя было пустить в ход. Однако толпа скоро докатила его на руках до наружных ворот двора (у Соборной) и, установив на нем пулеметы, с наступлением темноты открыла стрельбу…

Как только развернулись события, ходить по городу уже нельзя было. Поэтому я все время оставался в комиссариате и был то в милиции, то в Городской управе. Оттуда я часто справлялся по телефону с некоторыми частями, каково положение в этих районах, но скоро телефонное сообщение было нарушено. Или вовсе было прервано, или телефон действовал, но слишком ненормально.

Так как при Городской управе еще за несколько дней до падения советской власти было учреждено дежурство из состава гласных, то и 22 марта были двое гласных дежурных – Алексеев и Пашковский. Все мы сообща решили сейчас же организовать в санитарном отделе Городской управы перевязочный пункт, который вскоре и был организован. Далее, так как часть толпы, разобравшей оружие, оставалась во дворе и оттуда производила стрельбу из ружей и броневика, то здание управы поздней ночью подвергалось уже артиллерийскому обстрелу со стороны немцев. И с наступлением рассвета по зданию управы был открыт уже систематический артиллерийский огонь, и часов в 5–5½ утра немцы после бомбардировки здания управы ручными гранатами заняли его, а также и комиссариат милиции.

Такова лишь фактическая сторона и история событий, разразившихся 22–23 марта.

Но, разумеется, факты, очевидцем коих я был, лишь отчасти рисуют картину восстания в одной из частей города, не указывают, по моему глубокому убеждению, на причины, послужившие к этому восстанию…