Туфли Клэр были на танкетке, да еще на жесткой подошве. Поэтому пройти на цыпочках в них было невозможно, тем более попадая в прежние следы.
– Что и требовалось доказать, – проговорила стоявшая рядом Пета.
– Да. А поскольку у Клэр самая маленькая ножка в семье, ее следы не могут перекрыть чьи-то еще, даже если бы она этого хотела.
– Не понимаю, к чему клонит Коки, – проговорил Эдвард, находящийся в плену новой идеи, что инспектор вряд ли заподозрит его в сумасшествии или убийстве, если он в его присутствии будет тихо и невнятно бормотать, не блистая при этом умом.
– Он думает, что я оставила следы вчера вечером, когда ушла от вас, чтобы заняться ребенком, а утром прошла по дорожке, ступая в свои вчерашние следы. Но даже если бы я смогла это сделать, идя очень медленно и осторожно, а именно так я и шла, поскольку у меня в руках был поднос, то на обратном пути мне это вряд ли бы удалось, потому что, увидев деда, я сломя голову побежала к дому. Я ведь не индеец, который может ходить след в след, – сказала Клэр, уже обращаясь к инспектору.
– Это вполне очевидно, мисс. Благодарю вас.
Со стороны Клэр было очень неосмотрительно иметь такие маленькие ножки, потому что это означало, что она и только она проходила по посыпанной дорожке, причем только утром, когда и оставила следы. Все другие дорожки были девственно нетронутыми, а дверь в павильон была заперта. И сквозь розы пройти никто не мог – это очевидно. Вчера Пета только чуть задела их рукой, и с них сразу посыпались лепестки.
А итог получается такой, горестно думала Пета: без четверти семь клерк Стивена видел деда живым; после того как без четверти девять дорожки были посыпаны песком, к домику никто не подходил; значит, убить его могли только в течение этих двух часов. В семь часов десять минут она, Пета, вместе с Беллой приходила к нему, после них его видела Элен, а потом – потом Эдвард двадцать минут где-то пропадал. Коки все посматривает на Эдварда блестящими глазками-бусинками, а противный злой Стивен думает только о том, как бы соблюсти дурацкие законы, вместо того чтобы защищать людей, которых он вроде бы любит, и ничуточки не заботится о человеке, который, кажется, любит его. И вообще все жутко и отвратительно, а самое ужасное то, что дедушка мертв – и лежит скрюченный и невыносимо жалкий в каком-нибудь холодном бездушном морге, где его располосуют, чтобы узнать, не прикончили ли старика любящие родственники. Дед, властный, но бесконечно доброжелательный, покинул этот мир, а его семья озабочена лишь тем, кто, как и почему помог ему в этом. Мир сошел с ума, и в нем не осталось места для обычного человеческого горя, нежности, сострадания и угрызений совести. Дед был убит и сразу же забыт всеми близкими. Горевать по нему никто не собирался – и это было страшнее всего.
Белла сидела в доме, горестно пытаясь справиться со всеми формальностями, сопровождающими смерть: письма, телеграммы, телефонные звонки, объявление в «Таймс» – как сообщать о смерти человека, который, по подозрению полиции, был убит? – уведомление властей о вскрытии, дознание, вероятность задержки похорон. Беспомощная, вся в слезах, она неожиданно обрела мощную поддержку в лице Элен, чья бескомпромиссная нетерпимость ко всякого рода сантиментам и проволочкам словно косой прошлась по ее трепетной нерешительности.
– Просто напиши «умер в собственном доме, в кругу семьи». Ведь это же правда, именно это и произошло, он действительно умер в собственном жилище. Дата похорон? Ее лучше не указывать, потому что похороны могут задержаться. Да и зачем? Все равно придется менять. Обед? Ну, конечно, старая карга должна приготовить нам обед. Мы же толком не позавтракали, а есть все равно надо, дорогая. Без этого не обойдешься. Да, я понимаю, что ты даже думать не можешь о еде, но… Нет, они не бессердечные, просто… О господи! Опять этот телефон!
Филип мрачно слонялся рядом, пытаясь помочь, но только всем мешая. Клэр, возвратившаяся вместе с остальными из павильона, небрежно предложила ему:
– Почему бы нам не прогуляться по саду и немного не отвлечься? Мы можем спуститься к реке.
Филип застыл в нерешительности.
– А как ты, Нелл? Не хочешь на свежий воздух?
Но Элен, занятая надписыванием конвертов, едва взглянула на него.
– Нет, благодарю. Я не собираюсь играть роль сводницы для собственного мужа.
А про себя с горечью подумала, что вполне в духе Клэр явиться из сада, блистая свежестью и красотой, и великодушно спасти Филипа от всех этих ужасных формальностей, в которые его вовлекла она, Элен. А заодно привлечь внимание к ее мятому желтому платью и неизменному бессердечию. В этом она была несправедлива к Клэр, которая, занятая собственными переживаниями, не слишком заботилась о том, какое впечатление производят на окружающих ее действия. Она сделала вид, что не слышала слов Элен, но Филип, последовавший за ней к реке, был явно раздражен.
– Не знаю, зачем тебе это понадобилось. Ты только расстроила Элен.
Клэр остановилась как вкопанная.
– Да что ты говоришь! Может, мне вернуться? Пойти и сказать ей, что мы без нее никак не обойдемся? Это сущая правда, потому что мне так хотелось с ней погулять…
Филип схватил ее за руку.
– Ради бога, не устраивай сцену.
Но Клэр была настроена агрессивно. Ее нервное возбуждение требовало выхода.
– Ты так щадишь чувства Элен. С чего бы это вдруг?
– Если она смеется и не закатывает истерик, это еще не значит, что она ничего не чувствует.
Клэр обиженно закусила губу.
– Когда ты… когда у нас все начиналось, ты говорил по-другому. А сейчас уже поздновато.
– Да, слишком поздно.
Они вошли в лес, и дом пропал из вида. Остановившись, Клэр повернулась к Филипу:
– «Слишком поздно». Что ты этим хочешь сказать? Ты уже жалеешь о том, что произошло? Стыдишься нашей любви?
Ее красивый рот задрожал и искривился, и Филип вдруг понял, что имела в виду Элен, когда говорила, что Клэр «гримасничает». Но ощущение это быстро прошло.
– Клэр, дорогая, не будь так жестока, все и без того хуже некуда…
Белокурая головка прижалась к его груди.
– О, Филип, я так люблю тебя!
По телу Филипа пробежал огонь, и это было не просто физическое влечение; его охватили нежность и желание защитить ее, такую ранимую, жаждущую любви и сострадания и щедро дарящую их в ответ.
– Ах, Клэр, мы оба просто несчастные люди, не знающие, что нам делать дальше.
– Когда все это закончится, дорогой, весь этот кошмар с дедушкиной смертью, мы сможем уехать и быть вместе.
Филип легонько отстранил ее от себя.
– Это вряд ли получится: все слишком запутано, непонятно и трагично. И потом завещание могут так и не найти.
– Тогда в силу вступит старое, мы оба получим свою долю и сможем обеспечить Элен. В любом случае этот дурацкий новый текст не имеет силы. Но как все-таки странно, – задумчиво произнесла Клэр, отойдя от Филипа и глядя на реку. – Куда он мог деться? И кому понадобилось его прятать?
Филип тревожно оглянулся, словно деревья могли иметь уши.
– Конечно, если… если Эдвард… если он имеет к этому какое-то отношение, то здесь вряд ли можно ожидать какой-то логики, – произнес он, понизив голос.
Клэр долго молчала. Потом спросила:
– А ты и вправду считаешь, что это был Эдвард? Ты веришь, что у него не все в порядке с головой?
– А какое еще может быть объяснение, Клэр? И самое ужасное то, что у него мог остаться этот проклятый стрихнин. Это страшно, потому что парень в любую минуту может им воспользоваться без всякой на то причины, и от этого никто из нас не застрахован. Не знаю… Может быть, надо, чтобы его признали невменяемым.
– Невменяемым? Эдварда? – в ужасе вскричала Клэр.
– Да, моя дорогая, ситуация безвыходная! Нельзя пускать все на самотек.
– Но признать сумасшедшим его – нашего Эдварда?
– Я лично не считаю его невменяемым, если, конечно, это не он убил старика. О господи! Прямо не знаю, как поступить. Но он по крайней мере должен находиться под присмотром.
