Каждые два дня в поместье приходила почта. Как-то, разбирая письма, Экроланд увидел письмо, подписанное Карминой Улин. В нем девушка ясно и недвусмысленно настаивала на посещении Медовых Лужаек, а сквозь строчки письма ясно прочитывалось желание юной девы поглазеть на ведьму и самого Экроланда. По теплому, почти нежному тону письма рыцарь почувствовал, что она хочет приехать неспроста, но счел это игрой своего воображения. «Чего может хотеть от меня, пожилого скучного праведника, столь прелестное юное создание»?.. — горько осадил он себя и, ответив со всей возможной вежливостью, пригласил ее на ужин послезавтра.
Вскоре письмо совершенно вылетело у него из головы. К Экроланду обратилась одна из деревенских женщин, и, заламывая руки, сказала, что ее ненаглядный сынок ушел в лес за дровами и не вернулся. Рыцарь тотчас организовал крестьян, которые пошли прочесывать лес, и вскоре нашли заблудившегося мальчика, продрогшего, несчастного, зато с целой вязанкой дров.
В тот самый момент, когда Экроланд смущенно отговаривался от подношения благодарной матери, прибыл гонец из Вусэнта.
В письме, поданном учтивым молодым человеком, наглухо затянутом в черную кожу, Рапен требовал, чтобы рыцарь «как можно скорее» выехал к нему в Храм «по спешному и неотлагательному делу, касающемуся некоей знакомой нам обоим особы».
Такую просьбу, а на деле — почти приказ, игнорировать было невозможно, и Экроланд собрался в город, сожалея, что пробыл в Лужайках так недолго.
***
На улице, как всегда, шумела толпа. Только что сошедшие на берег матросы вразвалочку шли на рынок и в кабаки; пугливые, словно лани, юные девушки старательно обходили их, стремясь побыстрее пройти мимо; язвительные старухи во всю мочь клеймили возниц, своими повозками мешающих им перейти дорогу; собранные, молчаливые стражники неспешно патрулировали улицы, кидая орлиные взоры направо и налево.
Стролл покорно плелся за чьей-то каретой, и, повинуясь воле хозяина, не смел прибавить шаг. При всем желании нельзя было попасть на главную площадь Вусэнта быстрее, хорошо хоть, не было заторов.
Медленно проплывая над толпой, Экроланд подмечал, что на месте пустырей видно разметку под будущие здания, которые начнут строиться весной. Надстраиваются многочисленные склады в глубине улиц, а ближе к центру исчезают вездесущие нищие и попрошайки. Твердая рука Наместника чувствовалась везде.
Экроланд не мог не вспомнить, каким был Вусэнт много лет назад, когда он увидел его впервые. Город представлял собой жалкое и пугающее зрелище. Строгой планировки не было и в помине, и каждый строился, кто во что горазд. Так, рядом с пышными особняками знати вырастали зловонные трущобы, а бок о бок с кладбищем находился приют для детей и душевнобольных. Во всем городе процветали воровство, убийства и разврат. Десятки борделей и сотни дам легкого поведения, за медяки готовых скинуть немудреные одеяния прямо на улице, привлекали матросов, и так уже околпаченных в подпольных увеселительных домах, напившихся в стельку в сотнях кабаков. Мужчины все поголовно носили оружие, а женщины ходили по улицам только в сопровождении мужчин. Ни один житель тогдашнего Вусэнта не был уверен в завтрашнем дне.
Орден в то время пребывал в самом плачевном состоянии. Считалось, что рыцари сидят на горбу у населения, и так отягощенного непомерным налогами. Для того, чтобы встретить последователей Секлара, достаточно было выйти на улицу и как следует приглядеться к толпе. Многие, очень многие из Ордена тогда сломались, не выдержали… «Зато, — подумал Экроланд, — остались самые крепкие, самые надежные… Тот же сэр Энсиваль, например».
Но незаметно, исподволь: маленькое улучшение там, небольшое изменение здесь, — и положение в корне изменилось. Стать рыцарями захотели столь многие, что в пору устраивать состязания. Мало где еще можно получить столько славы, денег и уважения, сколько обретали доблестные рыцари Ордена.
«Наместник хвастается перед другими правителями Холлом и Храмом, словно мальчишка искусными и дорогими игрушками», — не в первый раз решил Экроланд, придерживая коня перед площадью и с сомнением посматривая на оплот рыцарства в Вусэнте, переливающийся под полуденным солнцем яркими красками.
Но сегодня его путь лежал не в Холл, а дальше за площадь, где возносился ввысь шпиль Храма Талусу, а вокруг теснились многочисленные строения: школа, госпиталь, музей…
Когда Рапен не был в отъезде с отрядами, он работал в госпитале, исцеляя больных и утешая родственников умерших. Выкраивая свободные минутки, пытался обучить уму-разуму юных послушников, только-только миновавших нежный возраст. Реже всего ему приходилось заниматься службой в Храме. Рапен долго негодовал по этому поводу, но ничего не попишешь: епископ лично настоял на том, что священник принесет больше пользы в госпитале и школе.
Не найдя Рапена в госпитале, Экроланд направился к одноэтажному деревянному дому, служившему для послушников школой. Открыв тонкую и легкую дверь без запора, рыцарь вошел внутрь.
Коридоры школы были широкие и светлые, и такие чистые, словно послушники ожидали, что сам Талус может заглянуть к ним в гости. На стенах висели выполненные легкими, прозрачными мазками акварели в рамочках золотистого дерева, запечатлевшие окрестные дома, фантастические, яркие пейзажи и святых мучеников с непременной капелькой слезы, застывшей на щеке.
Вокруг было пустынно, только пара совсем юных отроков, воровато стелясь по стенке, спешила куда-то. Завидев рыцаря, они смешно подпрыгнули и, поклонившись, попытались удрать. Не тут-то было.
— Могу ли я у вас узнать, уважаемые послушники, где сейчас обретается достопочтимый священник Рапен? — с легкой насмешкой в голосе осведомился Экроланд.
Один из отроков, пышущий здоровьем толстячок, весь напыжился: как же, такой впечатляющий рыцарь, а заговорил с ними, как с большими! Надувшись от гордости и дернув за рукав товарища, чтоб не убежал, он ответил, стараясь не уронить себя перед рыцарем. Впрочем, впечатление портил ломающийся голосок, иногда срывающийся на фальцет:
— Сэр рыцарь, мы имеем удовольствие сказать вашему… Сказать вам, что к превеликой нашей радости, знаем, где сейчас оретается… То есть, я хотел сказать, обретается, ну, в общем, находится вами вышеупотяпнутый… — тут толстяк сглотнул, чувствуя, что язык его не слушается, а желание не ударить в грязь лицом оборачивается фарсом, и что рыцарь может принять эти оговорки за насмешку в свою сторону… Поэтому, к превеликой своей досаде, он был вынужден закончить по-военному кратко, — он сейчас в классе по коридору направо, дверь аккурат посередке.
Приказав губам не раздвигаться в улыбке, Экроланд с серьезной миной кивнул отрокам, и они с превеликим облегчением поспешили умчаться прочь.
Двери в некоторые классы были распахнуты настежь, внутри за ровными рядами столов сидели послушники, внимающие учителям в белоснежных рясах. Самые шаловливые юнцы, завидев проходящего мимо рыцаря, пихали товарищей в бок и озорно перешептывались, укрывая рот ладошкой, но большинство не поднимали голов от тетрадей.
В том классе, где преподавал Рапен, дверь также была открыта. Стараясь не греметь латами, Экроланд прислонился к косяку, не желая мешать уроку.
Священник, попутно рисуя на доске, рассказывал послушникам о различных травах, особенно упирая на их целительные свойства. Ему помогала невысокая девушка, стоявшая к рыцарю спиной. Можно было разглядеть только пшеничные косы с вплетенными белыми лентами, да длинное платье до самых пят.
Кое-кто из послушников, поднимая голову для того, чтобы срисовать с доски изображения растений, заметил рыцаря, но никто не издал и звука, настолько они были захвачены занятием. В тишине слышался только стук мела о доску, скрип перьев, да звучный, с напевом, голос Рапена:
— … И опасайтесь, дети мои, собирать медвяницу после осенних дождей, когда ее плоды превратятся из алых в коричневые. Впитав воду, ягоды становятся ядовитыми, а вся польза из них уходит. Зато, если осенью выкопать корень медвяницы, засушить, растолочь, а потом подмешать немного обычного масла, то эту мазь можно наложить на поясницу человеку, который жалуется на боли в спине. Однако проследите, чтобы на коже не было порезов, ссадин и царапин, ибо эта мазь, попав в ранку, убивает за несколько часов.
