— Жаль, — сказал он. — А мне показалось при последней встрече, что я вам приятен.

— И напрасно, — ответила она, заставив себя улыбнуться. — Вы думали, что вели себя правильно. Вам известно, что я не могу сообщить о вашем поведении, потому что мне стыдно. Но не думайте, что мой стыд спасет вас.

— Мадам, не надо делать вид, что вам прошлой ночью было менее приятно, чем мне. Это произошло… неожиданно. Я ничего не рассчитывал, но как я рад тому, что случилось! Ту радость, что мы приносим друг другу, сдержать просто невозможно!

— Мне никогда не доводилось слышать подобного хамства.

— У вас никогда не было достойного вас любовника, Мадам. Поразительно, не правда ли? Будь мы одни, мне было бы проще вам объяснить…

— Надеюсь, мне никогда не доведется оказаться с вами наедине еще раз. Более того, я хочу, чтобы вы поклялись в дружбе графу Мэйтленду, когда он вернется, а вернется он совсем скоро.

Он с поклоном ответил:

— Мадам, Ваше желание для меня закон.

* * *

Несколькими днями позже она возвратилась в мастерскую.

Надо было так много всего приготовить для крещения сына, и, коль уж она сказала себе, что надо сделать, то надо сделать. После той незабываемой ночи ей казалось, что она никогда больше не ляжет в эту постель. Однако было странно: она хотела лечь в нее…

Она не могла сосредоточиться. Она не могла решить, во что должны одеться слуги… Она не могла решить, что надеть самой… Она могла лишь думать о Босуэле.

Я делаю то, что могу, — утешала она себя. — Больше я ничего не могу поделать. Неужели я могла кому-нибудь рассказать о том, что случилось?

В первый же вечер ее пребывания в этом доме пришедшая к ней леди Ререс сообщила, что внизу ее дожидается граф Босуэл.

Она быстро отвернулась, и леди Ререс не заметила выражения ее лица.

— Нет, — кратко сказала Мария. — Я занята.

— Он говорит, что это дело государственной важности, Мадам. Он умоляет вас о встрече.

Она ничего не ответила, но задумалась: «Надо показать ему, что я его не боюсь. Но в этот раз нельзя закрывать дверь».

Она попросила леди Ререс передать ему, что он может прийти и изложить дело, но только если будет краток.

…Он стоял, возвышаясь над нею, как бы напоминая о своей силе.

— Для меня удивительно, — сказала она, — что вы осмелились прийти в эту комнату во второй раз.

— Мадам, я обожаю эту комнату. Я всегда буду помнить, что в этих стенах я сделал величайшее открытие в вас.

— Ваша дерзость несносна!

— Я просто стараюсь говорить правду, Мадам.

— Граф Босуэл, я не потерплю вашу дерзость. Вы не избежите наказания за то, что сделали. Я не могу сообщить о ваших последних выходках только потому, что приняла в них такое неудачное участие.

— Неудачное?! Да вы не знаете сами себя! У вас величайшая способность к любви, Мадам. Вы даже не понимаете, сколь она велика! А я понимаю. Ваше Величество, обратите ваши мысли к той ночи и сами с собой будьте откровенны. Спросите себя, что, когда вы сопротивлялись, а потом сдались, не нашли ли вы, что мое желание было вашим собственным?

Пораженная, она посмотрела на него. Она протянула руки, как бы защищаясь от него. Босуэл приблизился к ней, не обращая внимания на жест, привлек к себе и рассмеялся. Затем он запрокинул ей голову… поцеловал… и она осознала правду его слов.

Было что-то варварское и первобытное в Босуэле, что влекло ее.

— Почему вы вернулись? — прошептал он. — Скажите мне! Почему… почему?!

Она промолчала. У нее перехватило дыхание, потому что ей вдруг стало ясно, почему она пришла в этот дом снова. Она бросала ему вызов. Она звала его вернуться.

Он понимал ее лучше, чем она сама.

Она возвратилась, потому что он раздул огонь, доселе только тлевший. Она хотела его с той же силой, с какой он желал ее. А когда вот такие двое, как эти, осознают свою потребность друг в друге, нет ничего, что может остановить их.

Она почувствовала, что он поднял ее на руки. И вот все повторяется вновь… но не мысленно, а наяву.

* * *

Отныне они любовники. Она едва могла думать еще о чем-нибудь или о ком-нибудь, кроме Босуэла. Последняя встреча… следующая встреча… Время между ними — досадное ожидание.

Флем стала леди Мэйтленд Летингтонской; Битон вышла замуж за Александра Огивье; из всех четырех подруг Марии рядом оставалась лишь Сетон.

Кое-кто уже прознал об их связи. Было просто невозможно держать все в полной тайне. Если знал Бастиан, то, узнала и леди Ререс. Кое-что было известно и Сетон. Некоторые нашептывали, что Босуэл, похоже, станет большим любимцем королевы и вскоре займет место Давида Риччо. При шотландском Дворе был сейчас брат Давида, Джозеф, которого Мария назначила на высокий пост. Но ее мало заботил этот молодой человек. Ее вообще мало что заботило, кроме Босуэла.

Дарнлей пристально наблюдал за нею. Последнее время он жил в замке отца, но, бывало, появлялся при Дворе, настаивая на своих правах. Он вел себя с Марией более отвратительно, чем когда-либо.

Как я вообще могла подумать, что смогу полюбить такого человека, — спрашивала она себя снова и снова.

Объяснений этому не было. Она просто была слепа — слепа в жизни, в страсти и в любви.

И вдруг она чудесным образом прозрела. Вот она жизнь! Вот то, для чего она родилась!

* * *

Дарнлей жил теперь в постоянном страхе. Мэйтленд вернулся, и Дарнлей знал, что теперь граф Меррейский и Мэйтленд начнут уговаривать королеву простить Мортона и молодого Рутвена, вернуть им их земли и разрешить возвратиться ко Двору. А что те сделают сразу по возвращении?

Хоть Дарнлей был и дураком, но ответ на такой вопрос известен любому дураку.

Он был при убийстве Риччо; он поддержал убийц; убийство было совершено его именем. Ко всему, он еще оказался предателем: в самый сложный момент он перебежал из одного лагеря в другой, и тогда заговор не удалось осуществить до конца. Риччо мертв, но королева смогла спастись. Она собрала своих сторонников и с Хантлеем и Босуэлом с триумфом возвратилась в Эдинбург. Убийцы были схвачены и сосланы. А кто во всем виноват? Дарнлей!

Они никогда не забудут и никогда не простят. Все повторится, но на месте Риччо теперь будет Дарнлей.

Он не решится остаться при Дворе, когда все вернутся. А Мэйтленд уже возвратился…

Дарнлей был в отчаянии и начал строить планы. Он наладит связи с Папой Римским… он напишет Филиппу Испанскому… И вообще, разве он плохой католик? Он ведь католик получше Марии с ее разговорами о терпимости. Праведные католики о терпимости не говорят. Неужели он не найдет поддержки в католическом мире? Неужели он не сможет отнять у Марии трон? Однажды он станет королем не только Шотландии, но и Англии. Более того, он — отец наследника английского престола!

Ленокс, его отец, прослышав о планах сына, не на шутку встревожился. Дарнлею обязательно нужно было выговориться, и единственным человеком, кому он мог доверять, был его отец.

— Но, сын мой, — сказал граф Ленокс, — это нелепо. Папа римский не поможет тебе, а король Испании — человек осторожный и не поддержит такого мятежника как ты.

— Мятежника?! Да я король!

— Одно лишь название. Король без короны.

— Это так несправедливо! Мне обещали. Сначала мне помешал Риччо… а теперь вот граф Босуэл с графом Меррейским. Вернулся Мэйтленд… мой старый враг… Он убьет меня. Я знаю наверняка, что он убьет меня. Он позовет убийцу Мортона, и они вместе убьют меня…

Ленокс, в ужасе от истерик сына, написал письмо королеве, сообщив, что Дарнлей собрался в Испанию.

Мария приказала Дарнлею явиться и потребовала объяснений.

— Что это у вас за дикие планы? — спросила она.

— Я не скажу вам.

— Генрих, я настаиваю.

— Зачем мне здесь оставаться? — завопил он. — Кто я такой? Вам нужно, чтобы я остался лишь за тем, что вы боитесь скандала, который вызовет мой отъезд. Примите меня обратно. Я требую этого. Я хочу быть действительно вашим мужем. Позвольте мне остаться с вами и разделить постель и стол. Тогда вы не отыщете слуги более преданного, чем я.