Разве такая жестокость оставит кого-нибудь равнодушным? Может, только королеву-мать. Казалось, она наблюдала за происходящим с тихим интересом. Бесстрастным выглядел и кардинал. Лишь утолки его губ были чуть приподняты. Похоже, он просто доволен, что мучеников истязают и убивают на глазах у королевской семьи. Это послужит уроком и покажет остальным, что случается, когда идут против Гизов.

Взгляд Марии невольно упал на обмякшую на виселице фигуру де ла Ринальди. Тело чуть покачивал мартовский ветер. Как ни странно, это выглядело издевкой, насмешкой над всеми зрителями на балконе. Он умер и, казалось, всем своим видом говорил, что ничего более с ним сделать уже невозможно.

Франциск взял руку Марии и сжал ее. Она жалостливо посмотрела на него; ее глаза молча молили остановить жестокость. Но кем они были, чтобы прекратить это? С каждым днем они все более и более ощущали собственное бессилие. Они носили гордые титулы; люди кланялись им и называли королем и королевой; и это — все. Когда Марии сказали, что она — королева Англии, ей ничего не оставалось, как позволить именовать себя королевой Англии. Когда единомышленников Ринальди вывели из темниц Амбуаза и убили на глазах женщин и детей королевской семьи, говоря, что вершится это именем короля, было не во власти Франциска запретить это зверство.

Им все объяснили. Мятежники собирались украсть короля, королеву и членов королевской семьи, свергнуть Гизов и, если король не примет протестантизм, посадить на трон нового. Но у Гизов есть и враги, и друзья. Заговор состряпали при помощи англичан, а английские католики, прознав об этом, предупредили Гизов. В итоге заговор был раскрыт и многих посадили.

— Ни один из заговорщиков не будет помилован, — заявил граф. — Мы выведем из камер всех. Это послужит уроком для изменников.

Головы, еще недавно соединенные с живыми телами, уродовали теперь чудесную крепостную стену замка. Повсюду стоял кровавый смрад. Некоторых из мятежников засунули в мешки и спустили в реку, и прекрасная Луара покрылась пятнами крови. Кровь была везде…

А весь французский королевский дом, даже маленькие Марго и Генри, обязаны были смотреть на убийство. Они были избраны наблюдать медленную и мучительную смерть.

Герцогиня де Гиз с трудом встала на ноги. Она развернулась и бросилась бежать с балкона. Ее муж, деверь и сын с презрением смотрели ей вслед.

Мария сказала:

— Франциск… Франциск… я просто обязана уйти. Это зрелище будет преследовать меня всю жизнь.

— Они не позволят, Мария, — прошептал Франциск. — Уходить может герцогиня, но не королева Франции.

— Франциск, ты обязан остановить это… Я не могу больше вынести такое.

Граф взглянул на нее холодно, а кардинал с удивлением.

— Сядьте, Ваше Величество, — произнес кардинал. — Вы подаете плохой пример.

Герцог воскликнул:

— Сначала моя жена, а теперь вот племянница! О, святые, да что же это за день для Гизов Лотарингских!

Вперед протиснулась королева-мать и опустила руку на плечо Марии. Она с пониманием взглянула на Гизов.

— Ваше Величество не научится властвовать, не познав, как вершится правосудие.

Франциск бросил пронзительный взгляд на жену, когда та вернулась на свое место.

Он взял ее руку и попытался успокоить. Марию мутило от кровавого зловония. Милый, любимый Амбуаз — она презирала его теперь и знала, что впредь при мысли о нем будет вспоминать этот страшный день.

В этот момент она поняла, что страшится не только Екатерины, но и своих дядей. Никогда еще она не ощущала, насколько пустым звуком был ее титул. Ее унизили. Чудовищные дела вершились ее именем и именем Франциска. Эти несчастные молили ее и Франциска о пощаде, а они, сидя здесь и смиренно взирая, одобряли происходящее.

Она понимала, что не могла остановить убийство. Но она не должна была тихо сидеть и смотреть.

— Я не собираюсь здесь больше оставаться, Франциск, — решительно сказала она.

— Тише! — бросился он успокаивать ее. — Тише, дорогая! Они услышат. Мы обязаны быть здесь — они так говорят.

— Но ты — король, — пробормотала она.

Румянец выступил у нее на щеках, когда она продолжила:

— Если король хочет, он может остаться. А королева не обязана.

Она сделала попытку встать. За ее спиной стоял кардинал, и она почувствовала его руки, заставляющие сесть обратно.

— Франциск, — закричала она, — ведь ты — король!

И в этот момент, впервые в жизни, Франциск ощутил себя королем:

— Монсеньер кардинал, я приказываю вам не дотрагиваться до королевы.

Над балконом зависла тишина. Безмерно удивленный, кардинал снял руки с плеч Марии.

— Не хочешь ли пройти к себе? — обратился к Марии Франциск.

Тут вступила королева-мать:

— Сын мой, — сказала она, и как ядовито смотрели ее холодные глаза, и звучал ледяной голос, — в обязанности короля и королевы входит наблюдать, как вершится правосудие. Помните, вы — король.

— А я помню, Мадам, — сказал Франциск. — И просил бы вас тоже об этом помнить. И вас, кардинал. Пойдем-ка, Мария, ты ведь хотела уйти. Позвольте нам удалиться.

Он взял Марию за руку и повел с балкона, и ни один человек не попытался остановить их. В этот краткий миг Франциск был действительно королем Франции.

* * *

Но у Франциска не хватило мужества удержаться в новой роли. Он победил так просто лишь потому, что повел себя с врагами неожиданно.

Здоровье его все ухудшалось. Он слабел с каждым днем. Нарыв в ухе причинял жуткую боль. Монсеньер Паре старался хоть немного облегчить его страдания, и, временами казалось, его усилия были не напрасны.

По стране ползли слухи.

— Король тяжко болен, — перешептывались люди. — Эта болезнь со страшными последствиями, и вообще чудо, что он еще жив, да и то потому, что пьет кровь только что убитых младенцев.

Где бы король ни появлялся, люди в ужасе звали своих детей, и запирали на замки дома в деревнях, через которые он проезжал.

Франциск понимал, народ не любит его, обвиняя в ужасных делах, творимых Гизами.

— Когда отец был за границей, — с горечью говорил Франциск, — все спешили приветствовать его. И то же самое было с моим дедом. А от меня люди шарахаются и убегают; они ненавидят меня и боятся. Мой отец — неплохой человек, хотя на его совести смерть многих людей; и на совести моего деда тоже.

Они любили этих королей, но убегают прочь от меня, не убившего ни единого. Жизнь так несправедлива! Почему я такой уродился? Отчего я не родился высоким и сильным, как мой отец или дед? Почему я не могу быть королем, если я рожден им… так же как и они? Почему я должен быть орудием в руках кардинала? Я его ненавижу… я его ненавижу…

Дверь отворилась, и в комнату вошел кардинал. Франциск бросился к нему, вцепился в подбитую ватой мантию и затряс, крича:

— Это они вас ненавидят! Я не верю, что они ненавидят своего короля! Они знают, я не сделаю им больно! Это они вас ненавидят… вас… вас! Выйдите на улицу, и мы узнаем, кого они ненавидят… вас или меня…

Голос Франциска сорвался, когда он закричал:

— Лиса, оставь короля!

Он отвернулся и спрятал лицо в ладонях.

Кардинал рассмеялся.

— Это что же, бред сомнамбулы? — обратился он с вопросом к Марии. — Я собирался поговорить с королем Франции, а натолкнулся на сумасшедшего.

— А он вовсе не сумасшедший, — ответила Мария. — Он просто проснулся. Он больше не мальчик, которым можно как угодно вертеть.

— Дикие слова, — печально произнес кардинал, — и к тому же глупые. Вот уж не ожидал услышать такое от тебя.

Мария вспомнила о всей той заботе, которой он окружил ее, но в то же время и о любви Франциска к ней. Она никогда не забудет, как, забыв страх перед теми, чьего недовольства так страшился, Франциск вспомнил, что он — король.

Франциск забился в истерике, выкрикивая:

— Да вы боитесь… вы боитесь больше, чем я. Вы страшитесь вражеского кинжала. Поэтому ваши одежды набиты ватой. Поэтому крой плащей и сапог должен быть изменен. И в этом крое нам видны приметы кардинальской трусости.