— Смотри, не порви её на части.

Мой крик звоном отдаёт в собственные уши. Я едва могу слышать происходящее. Разговоры в другой части комнаты, чей-то смех, сомнения, стоит ли продолжать и вообще находиться здесь.

Я умираю. Кажется, я никогда не смогу смотреть людям в глаза. И то, что мне захотелось сделать (впервые в жизни) ужасает до мурашек по телу. Мне хочется убить каждого в этой комнате. Каждого, кто хоть один раз подумал о насилии над девушкой. А того, кто лишил меня девственности путём насилия — сжечь, предварительно засунув иголки под его ничтожные ногти. Таких людей нужно убивать. Сразу. На месте. Не думая. Я понимаю, что, поставь меня перед этой шайкой, дав в руки пистолет, я не дрогну.

Кто-то начинает ломиться в дверь.

— Помогите, — хочется, чтобы это было криком. Но я едва выдыхаю это единственное слово и теряю сознание. Руки падают со стола и висят в воздухе. Парень, насиловавший меня, достаёт член, и, судя по звукам, отходит к двери. Все в этой комнате замирают. Я даже не слышу собственного дыхания. И сердце едва бьётся.

Мои руки свободны. Меня никто не насилует. Правая рука с огромным трудом поднимается и приспускает повязку на глазах. Парень с членом в руке прислушивается к происходящему за дверью. Музыка на первом этаже не играет. Нас окружает лишь тишина и собственные мысли. Я буквально чувствую леденящий кровь ужас этих парней, их осознание того, что же они натворили, и соучастниками чего сейчас стали.

Секунда. Две. Три.

Резкий грохот — и дверь вылетает из петель, падая на паркет. В комнату врывается толпа людей в сопровождении Исака, Юнаса и того самого двухметрового парня, который целовался с нашим голубым мальчиком на кухне. Мне становится так стыдно — невыносимо стыдно. Ведь я стою раком, без трусов, в одном лишь лифчике. На носу та самая повязка, которая должна была спасти этих парней от наказания. Слёзы катятся по щекам, и у меня даже нет сил, чтобы поднять руки и вытереть лицо.

Примерно шестеро парней набрасывается на толпу Пенетраторов, а те даже не сопротивляются. Кто-то из друзей Юнаса снимает происходящее на камеру в качестве доказательства. Начинается настоящая бойня. Во всей этой суматохе я нахожу свои трусы, трясущимися руками натягиваю их на себя, и в толпе сцепившихся ребят я замечаю свою лучшую подругу. Её зарёванное лицо говорит мне о том, что с ней что-то случилось. Чёрт возьми, Ева, зачем мы здесь? Лучше бы остались дома.

Рыдающая подруга трясущимися ногами подходит ко мне, поднимает с паркета, набрасывает на меня знакомую джинсовую куртку Юнаса, и мы выбегаем из этой чёртовой комнаты. Ева ведёт меня на первый этаж. Я нахожу свою обувь, и мы уходим из этого дома. Внизу я мельком замечаю ошарашенные взгляды девушек, которые ещё недавно купались в бассейне. Читаю в их глазах сочувствие и ужас, который они сейчас испытывают, глядя на меня. А я ничего не чувствую. Кажется, я никогда не стану такой, как прежде. И это, на самом деле, очень пугает.

Ева не перестаёт плакать, а я с окаменевшим лицом выхожу на улицу и замечаю машину, припаркованную у ограды. Такси уже ждёт в двадцати метрах от нас. Дверь чёрной машины Вильяма открывается, и оттуда выходит побелевший от ужаса Магнуссон. Осознаёт, что со мной случилось. Понимает, кто может быть к этому причастен. Быстрым шагом он направляется к нам, но прежде чем я успеваю услышать от него хоть слово, Ева усаживает меня на заднее сидение, сама летит к пассажирскому, закрывает дверь и говорит:

— В темпе, водитель. Не останавливайся.

========== К чёрту социофобию ==========

Дождавшись утра, я решаю привести волосы и лицо в порядок, взять себя в руки, одеться (максимально скромно) и поехать в больницу. Ева поехала со мной, конечно. Но всю дорогу мы молчали. И только сидя в очереди перед кабинетом женского гинеколога, я решаюсь сказать:

— Вчера, когда я увидела тебя возле двери, ты выглядела так, будто тебя побили.

Моя подруга молчит где-то две-три минуты, затем шумно выдыхает, и отвечает, закрыв шею волосами:

— Возле бассейна я увидела Шистада, и он увязался за мной, как бездомная псина. В итоге мы решили уйти с вечеринки и просто прогуляться пешком до парка. Крис рассказывал о себе, и, Нура, честно признаться, не думала, что он настолько… другой. На публику-то он играет, и ведёт себя, как настоящий придурок.

— Очень за тебя рада, — сарказмом говорю я, на что Ева округляет глаза, вспомнив мои слова в самом начале. Мне не очень хочется слушать, какой Крис на самом деле «хороший» и «милый».

— Ах, да. Мы отходим от дома Вильяма метров на двести и видим кучку Пенетраторов. Человек пять, наверное. В темноте я не смогла разобрать, кто есть кто, но Крис их узнал. Каждого. Боже, Нура. Хорошо, что тебя там не было. Эти ублюдки начали приставать ко мне. Шистад заступился, и завязалась драка. Мне, в общем, тоже слегка досталось. Проблема в том, что Пенетраторы были под наркотой.

— А меня поставили раком, завязали глаза и трахнули в такой позе, лишив девственности. Хорошо, что тебя там не было, — язвлю я. Ева виновато смотрит на меня.

— В чём ты меня обвиняешь?

Задумавшись, я понимаю, что вспылила, и моя подруга не могла предвидеть всего этого.

— Извини. Просто, я так глупо доверилась одному из Пенетраторов. Он сказал, что в комнате, куда он собирался меня отвести, находитесь вы с Крисом. А я как раз тогда потеряла тебя из виду.

— Прости, что ушла не предупредив, — Ева опускает голову, и я замечаю кучу царапин, ссадин и синяков на шее, ключицах, и, ниже, наверняка, под одеждой тоже есть ушибы.

— Мы должны были держаться вместе, — грустно говорю я.

— Это всё мальчишки, — вздыхает моя подруга. — К чёрту их. Стану лесбиянкой. Ты со мной?

Я поднимаю голову и вижу гинеколога, который смотрит на нас ошарашенными глазами.

— Кто из Вас Нура Амалия Сатре?

***

Выйдя из кабинета, Ева взглядом спрашивает, мол, «ну как?». Я молча киваю, что всё хорошо. Я рассказала врачу, что меня изнасиловали и лишили девственности. Хотя женщина уже и сама догадалась, сказав, что плева как-то странно разорвана, словно меня взяли силой. В общем, она посоветовала мне написать заявление на этих ублюдков, а она, как врач-гинеколог, предоставит все улики, говорящие о том, что меня действительно подвергли насилию.

Уже на улице я рассказываю Еве о том, что произошло в кабинете у врача, и она непонимающим взглядом спрашивает:

— Почему же ты отказалась заявить на Пенетраторов?

— Не хочу, чтобы каждый ученик в школе подходил ко мне и молча обнимал. Жалость… ненавижу.

— Но ты ведь понимаешь, что в противном случае этим парням за содеянное ничего не будет? Никакого наказания, понимаешь? — Ева на последних словах почти кричит.

— Понимаю, — спокойно соглашаюсь я. — Хотя, с чего ты взяла? Думаешь, написать вшивое заявление — это максимум, на который я способна? Ну отсидят они полгода, год или два максимум. Им наверняка скосят срок, найдут, за что скосить.

— Тогда, что ты предлагаешь? Изнасиловать их в ответ? Это ведь парни, им только в радость, — возмущается моя подруга.

— Их было пятеро, понимаешь? А я — одна. Это просто напросто несправедливо. Ненавижу, когда какая-то вшивая мразь ведёт себя так, словно имеет право так подло поступать с девушкой. Парни решили, если у них есть член между ног, то им должен отсасывать весь мир, ведь они, мать его, добытчики и повелители мира. Никто из этих маленьких писюнов ни разу не работал. Никто ни копейки в дом не принёс. Они сидят на шеях своих матерей, с радостью принимают в подарок очередной дорогостоящий телефон, и думают, что так и должно быть. Я не хочу отомстить этим парням. Я просто хочу вернуть их с пьедестала туда, где им и место, стащив короны с их тупых головешек.

Первое, что я делаю по приезду обратно в дом к Еве — удаляю Магнуссона из друзей. Всё равно он срать на меня хотел. Ни разу за целый месяц не написал. Этим он разрушил наши дружеские отношения. Хотя, дружба? Ха-ха. Он ведь парень, а парням от девушек нужна только нижняя часть тела. Та, которая не думает, а только берёт. Парням не нужны сообщения, им не хочется лишний раз думать, перегружать свой мозг, ведь, вдруг он лопнет. И от девушек они требуют того же. Может, поэтому Вильям не писал? Понял, что ему не очень-то и хочется общаться со мной.