Брр… Розамунда уже было шагнула назад в дом, но тут ее осенило.
Фудзи-горка. Вот отличный предлог для прогулки. Раз Эйлин, судя по темным окнам, еще не вернулась, прямой долг Розамунды — вывести пса погулять. То есть если он соизволит пойти с ней: кто знает, до чего может дойти их взаимная неприязнь.
Но нет, не таков был Фудзи-горка, чтобы позволить неприязни встать на пути его удовольствий. После целого дня в одиночестве, слегка скрашенном двумя коротенькими вылазками с миссис Доусон и банкой каких-то собачьих деликатесов, до которых, как заметила Розамунда, он и не дотронулся, Фудзи-горка милостиво дозволил пристегнуть поводок к ошейнику и сопроводить себя в декабрьскую мглу.
Медленно шли они по пустынным улицам. Теперь, вдали от постели, Розамунда поняла — возвращение сил и энергии оказалось иллюзией. Снова болит голова, просто раскалывается, и она уже устала. Далеко идти не стоит — только до железнодорожного моста за крикетной площадкой. А оттуда по лестнице, до огороженной дорожки вдоль путей, и — домой. Там нет машин, можно будет пустить Фудзи-горку побегать.
— Добрый вечер!
Незнакомый мужской голос из темноты заставил Розамунду подскочить: она никого не заметила поблизости.
— Добрый вечер, — настороженно ответила она, дергая Фудзи-горку за поводок, чтобы вместе пройти мимо незнакомца без задержки и с достоинством. Однако Фудзи-горка обнаружил в кирпичной стенке какой-то особенно духовитый угол и решительно не желал с ними разлучаться, пока не нанюхается всласть. Оставалось только стоять и ждать.
— Ведь это вы? — осведомился голос.
Довольно-таки бесполезный вопрос. Несколько секунд оба старательно пытались разглядеть в темноте лица друг друга. Знакомый голос… Розамунда рылась в памяти. И это лицо она уже где-то видела, бледное, угловатое юношеское лицо.
— Бэйзил! — воскликнула она. — Я вас сразу не узнала. Как поживаете? Вы к Ли…
Но Линди нет дома. Линди, может быть, в этот самый момент уже мертва. Розамунда в растерянности не знала, как закончить опрометчиво начатое предложение.
— Можно сказать — разузнать насчет Линди, — подсказал Бэйзил. — Слыхал, тут целый бенц. Эйлин поведала. Оказывается, она у нас храбрая девчушка. — Он удивленно покачал головой. — Думал, после того как мы с ней последний раз перегрызлись, она уж никогда больше не позвонит, ни за какой надобностью — кишка тонка. Она всегда была такой трусишкой, после каждой нашей стычки первый шаг всегда приходилось делать мне… Она вроде как повзрослела без…
Очевидно, Бэйзил мог бесконечно развивать эту несущественную и неуместную в данный момент тему, поэтому Розамунда безжалостно вернула его к сути дела:
— Да, мы все страшно беспокоимся о Линди. Никто представить не может, что случилось. У вас никаких новостей? Эйлин что-нибудь узнала?
— Не-а. Я так, на всякий случай, думал, может, есть нужда в сильных мужских руках или еще что. Может, чем помочь… — нерешительно закончил он.
Розамунда находила эти непредсказуемые переходы от развязности к почти детской неуверенности страшно трогательными. Понятно, почему Эйлин влюбилась в Бэйзила и почему не смогла с ним жить.
— По-моему, вы много чем можете помочь, — заверила его Розамунда. — Для начала — морально поддержать Эйлин. А потом, если Линди так и не появится, кто-то рано или поздно должен сообщить в полицию.
Она произнесла эти слова и тут же почувствовала неожиданный укол страха. На Бэйзила они, должно быть, произвели то же впечатление — он вздрогнул:
— В полицию? Зачем? Вы что, думаете?..
— Нет, конечно нет. — Кой черт дернул ее за язык. — Я просто хотела сказать, что если она по-прежнему не даст о себе знать… ну, мы же должны будем что-то предпринять.
Бэйзил, насупив брови, изучал поблескивающий под ногами асфальт. Вид у него был такой, словно в голове у него в эту минуту роилось множество запутанных мыслей и он их сортировал, разбирал, приводил в порядок, прежде чем отважиться снова заговорить.
Наконец он прервал молчание:
— Миссис Филдинг, думаю, нам с вами надо все обсудить до того, как я увижусь с Эйлин. Можно я вас немножко провожу? Расскажите все, что знаете. У вас же такое выгодное положение — прямо за забором.
Розамунда была не против, но после того, как она тщательно отсеяла собственные потаенные тревоги, мало что осталось рассказывать. Тогда она сама начала задавать вопросы:
— Скажите, вы ведь знаете Линди гораздо дольше нас, она что, такой человек, который походя способен совершать подобные безответственные поступки? Взять и исчезнуть ради смеха, потому что левая нога захотела? Спрашиваю, потому что это идея моего мужа. Он говорит, раз она сама такая беззаботная и невозмутимая, то, наверное, считает, что и все остальные точно такие же. Ей, может, он говорит, и в голову не пришло, что мы будем с ума сходить.
— Ваш муж так считает? Он что, в самом деле купился на все это? Нет, без дураков?
Что он имеет в виду? Очень уж смахивает на собственное мнение Розамунды о характере Линди. Хорошо бы он уточнил…
— Так в действительности она не такая? Вся эта беспечность и беззаботность — только наигрыш? Ох, послушать меня, так она законченная лицемерка!
— Точно. Потому что именно так вы о ней и думаете. Да это неважно. Кто такой, в конечном счете, лицемер? Человек, который прикидывается, что обладает всевозможными добрыми чувствами, каковых у него отроду не водилось. А что такому человеку делать, спрошу я вас? Ну нет у него этих чувств! Разве он в этом виноват? Что ж теперь поделаешь? Ну-ка, скажите — что?
Разумеется, Розамунда не стала ему отвечать, поскольку было совершенно ясно, что он сам намерен ей сказать. Она промолчала, и Бэйзил, как и следовало ожидать, продолжил:
— Лицемеры, как их называют, это просто люди, которые честно пытаются компенсировать собственную эмоциональную неполноценность. Они подбирают для истинного чувства самую лучшую замену, какую только могут найти. Разве это грешно? Разве грешен слепец, когда учится вести себя, как все нормальные люди, и развивает в себе всевозможные чувства, заменяющие ему зрение? Грешен ли калека, если…
Вновь красноречие Бэйзила унесло их далеко от первоначальной темы разговора. Розамунда перебила его:
— И все же скажите — из того, что вы знаете о ней, — могла ли она просто так исчезнуть? Такое в ее характере?
Углубившись в размышления, Бэйзил все замедлял и замедлял шаг.
— Вы, наверное, не представляете, какой трудный вопрос задали. И то, что я знаю ее уже довольно долго, только усложняет его…
Он почти остановился, и Розамунда вместе с ним. Фудзи-горка осуждающе вздохнул и тоже притормозил.
— Что бы вы сказали, — неожиданно выпалил Бэйзил, — если бы узнали, что несколько лет назад Линди была совсем, совсем другой? Невзрачной. Старомодной. Стеснительной. Никуда не ходила, ничем не занималась.
— Очень удивилась бы. Потому что сейчас она ну очень привлекательна.
— Да? — Ответ был так нарочито уклончив, что Розамунда вопросительно взглянула на Бэйзила. — На лицах некоторых старых женщин, — Бэйзила явно снова повело в сторону, — можно заметить следы былой красоты. На лице Линди, если присмотреться, видны следы былой простоты.
Розамунда не знала, что и сказать. Откровения Бэйзила — если это действительно были откровения, а не просто голословные догадки несколько самоуверенного молодого человека — сразили ее наповал. Каких-нибудь сорок восемь часов назад она бы встретила их с восторгом, как желанное подтверждение ее собственного убеждения, что обаяние Линди, ее общительность — всего лишь часть хорошо разыгранной пьесы. Сейчас, когда Линди пропала и тень этого события укрыла их всех, слова Бэйзила, естественно, не могли доставить той прежней чистой радости. Но отчего Розамунду охватило такое смутное, странное чувство? Они с Бэйзилом как раз дошли до моста через железнодорожные пути, Розамунда смотрела через парапет на станционные огни, расплывающиеся в тумане, и ее трясло. Бэйзил все говорил, теперь он рассказывал, как в студенческие годы впервые познакомился с Линди, какой замкнутой, робкой она тогда была. С каждым предложением страх в Розамунде нарастал. Но почему? Почему рассказ о переменчивом характере Линди казался таким зловещим, преисполненным такого необъяснимого ужаса? Будто где-то глубоко в сознании пробуждались леденящие воспоминания. С каждым словом, которое произносил Бэйзил, с каждой промелькнувшей секундой со дна души все выше поднималось нечто пугающее, прокладывая путь сквозь толщу забвения… неумолимо ближе, ближе… Розамунду колотила крупная дрожь. Казалось, дрожь эта передалась асфальту под их ногами, и он вибрировал в такт ее страху.
