Откуда он это взял? Вернее, откуда это взял автор той статьи, что попалась на глаза Доусону? Неужели городские власти платят какому-нибудь доброхоту, чтобы он считал червяков? Или, может, университеты дают на это гранты? На какие удивительные занятия, оказывается, при желании можно тратить свое время. Доусон между тем явно ждал соответствующей реакции на свое драматическое заявление. «Правда? Что вы говорите!» — было недостаточно.
— По-моему, это просто замечательно! — внесла свою лепту Розамунда. — Я хочу сказать — когда видишь толпу людей на Оксфорд-стрит, читаешь про бурный рост народонаселения и все такое, невольно утешаешься, узнав, что и у червяков то же самое. Чувствуешь себя частью природы.
Доусон остался не вполне удовлетворенным. Очевидно, несмотря на все старания, Розамунде не удалось взять верный тон. И тут вмешалась миссис Доусон.
— Гарольда всегда привлекала деревня, — спокойным голосом заметила она, словно это служило неким оправданием всего разговора, включая лепту Розамунды. — Когда он был помоложе, и вовсе подумывал поселиться там. Правда, дорогой?
— Подумывал! Да я всегда мечтал об этом! Всегда. Сама знаешь. Хотел стать фермером. Но жизнь поставила передо мной другие задачи, пришлось смириться с тем, что подсолнуховые поля не для меня. — Он вздохнул.
— Если бы ты стал фермером, то очень скоро эти подсолнухи сидели бы у тебя в печенках, — все так же спокойно возразила его жена. — Со всеми фермерами так. — Ее, очевидно, нисколько не смутила коротенькая, но горячая речь мужа, хотя «другие задачи», разрушившие его мечту, разумеется, были не чем иным, как самой миссис Доусон и двумя ее сыновьями. — Тебе не кажется, что становится прохладно, дорогой? — Миссис Доусон выразительно передернула голыми плечами. — Как думаешь, не вернуться ли нам в дом?
— Конечно, дорогая! — В ту же секунду Доусон — сама предупредительность! — подхватил жену под локоть и повел ее через газон к ярко освещенному дому.
И только тогда Розамунда заметила Линди, которая наблюдала за ними, стоя у раскрытых стеклянных дверей. Может, она, из соображений радушия, просто решила взглянуть — как там в саду ее гости? достаточно ли у них выпивки и закусок? Розамунда, однако, предпочла другое объяснение: «Вон она, снова следит за нами, как Большой Брат. Небось хочет застукать чью-нибудь жену, когда та примется ворчать на мужа, или поведет себя как собственница, или еще что. Верно, думает, что миссис Доусон вовсе и не озябла, а тащит мужа в дом, чтобы увести от скучной блондинки, которой о ястребах-перепелятниках и двух слов не связать! Завтра же поутру заявится к нам и именно так и скажет. А я должна буду поить ее кофе и кормить печеньем, пока она распинается. А потом она скажет: как ужасно, что жена не дала Доусону стать фермером. А когда я скажу, что он только рад этому, что на самом деле ему больше нравится жизнь со всеми удобствами, Линди скажет… она скажет…»
Придумать, каким сбивающим с толку замечанием Линди с улыбочкой заткнет ей рот в этом завтрашнем споре, Розамунде не удавалось. К тому времени она уже окончательно забыла, что спор этот происходит лишь в ее воображении. И решительно не желала допускать, что Линди, скорее всего, вообще не слышала ни слова из того, о чем Доусоны говорили на лужайке.
И все потому, что после сегодняшней поездки к свекрови могущество и хитрость Линди выросли в глазах Розамунды до невероятных размеров — никто и ничто не в состоянии избегнуть ее сетей. Кто знает, может, именно в эту минуту Линди мысленно делает заметку: Розамунда и Джефри, как пришли на вечеринку, не обмолвились друг с другом ни словом. Если же найти Джефри и заговорить, это тоже будет отмечено — как проявление инстинкта собственницы. Взять да уйти пораньше — о чем Розамунда, кстати, сейчас мечтает — сочтут ревнивой выходкой. Если же, напротив, она решит остаться до победного конца, то — исключительно чтобы следить за мужем… чтобы не дать ему слишком уж веселиться в компании с другими женщинами…
Вдруг мысли Розамунды вернулись к мужу Эйлин. Теперь весь их разговор в начале вечера приобрел новый смысл. Когда Бэйзил жаловался, что люди постоянно высматривали в его семейной жизни симптомы разрыва, не подразумевал ли он под «людьми» Линди? Или злокозненная бдительность свояченицы так отравила ему жизнь, что он и вправду начал подозревать в соглядатайстве целый свет? Розамунда легко представила, как внимательная Линди сидит в маленькой квартирке новобрачных и все подмечает: поцеловал ли Бэйзил жену сразу, как вошел, или сначала проглядел письма на столике в прихожей; выбежала ли Эйлин из кухни встретить его…
Она как вампир! — с ожесточением подумала Розамунда. — Живет ошибками чужих браков… высасывает из них живые соки и оставляет пустую, высохшую оболочку того, что прежде было теплыми отношениями. И при этом сама замуж не хочет!»
Или хочет? Хочет? Ей нужен Бэйзил?.. Джефри?..
Теперь главное — убраться с этой кошмарной вечеринки незамеченной. Розамунда, не поднимая глаз, протолкалась через гостиную, через холл, вышла на крыльцо, и тут ей показалось, что она слышит, как наверху плачет Эйлин.
Ерунда, конечно. Не могла она слышать. Даже если Эйлин и плакала. Слишком шумно вокруг. И все же она унесла воображаемый звук с собой, как охапку хвороста, чтобы подбросить в огонь собственной ненависти, когда окажется в благословенном одиночестве, в четырех стенах своего тихого дома.
Глава X
Как Розамунда и боялась, первая же поездка на машине Линди совершенно изменила привычный распорядок выходных дней. Поначалу Линди еще оправдывала свои настойчивые предложения отвезти их к матери Джефри тем, что ей, дескать, самой до зарезу нужно попасть именно в это место и именно в это воскресенье. Но постепенно вымышленные предлоги — если они были вымышленными — отошли в сторону и автопутешествия к матери Джефри стали в порядке вещей. А чуть погодя в порядке вещей стало, что Линди проводила с ними весь этот день, — миссис Филдинг воспылала к ней горячей любовью и неизменно уговаривала заглянуть в гости.
Так что примерно раз в две недели Розамунда, Джефри и Линди вместе уезжали на машине, вместе проводили день у миссис Филдинг и вместе возвращались вечером домой, точь-в-точь как если бы Линди была членом семьи — дочерью, сестрой или еще кем. Женой Джефри, например.
Осень шла своим чередом — неторопливая, золотая, с яркими, идущими на убыль днями. Привычка выезжать с Линди мало-помалу распространилась и на промежуточные воскресенья, те воскресенья, которые раньше они проводили раз и навсегда установившимся образом: поздно вставали, бесцельно слонялись по дому, по очереди читали друг другу интересные или забавные заметки из газет (по воскресеньям газеты приходят в неимоверном количестве, осилить каждую из них от начала до конца выше человеческих сил). День лениво клонился к вечеру, и газеты потихоньку расползались по всему дому, придавая ему удивительно уютный вид. Теперь все не так. Розамунду уже тошнило от этого бесконечного, безоблачного бабьего лета, или как там оно называется. Воскресенье за воскресеньем просыпаешься, за окном тихое туманное утро, но за туманом чувствуется намек на золотой свет, он растет, растет и в десять часов взрывается ослепительным блеском солнца.
И вместе с солнцем является Линди — помашет рукой из-за ограды, или заглянет в кухонное окошко, или просунет голову во входную дверь — и бодрым голосом кричит: «Что за чудесный денек! Не поехать ли нам куда-нибудь?» А вскоре это «Не поехать ли нам?» исчезло и вместо него появилось «Куда поедем?» — такими неизбежными и регулярными стали их прогулки. И начинался оживленный, голова к голове, военный совет над картой: куда ехать, на сколько времени, брать еду с собой или перекусить в пабе? Розамунда заставляла себя принимать участие в этих дискуссиях — а как же! ведь ее мнением непременно интересовались, но ни разу ей не удалось предложить что-нибудь хоть вполовину столь же увлекательное, как маршруты Линди. Воображения не хватало. Оно, ее воображение, пребывало в иных местах, далеко от жизнерадостных посулов утра, в мрачных краях, где небо навсегда затянули тучи и где бесконечно идет дождь, дождь, дождь.