– Если залетит, никуда не денешься. От нее не денешься, от этого всего не денешься. Понял? – говорил ему мудрый папа.

– Перестань, – попросил Ильдар.

– Давай без, – уговаривала Юля.

Сука. Сука. Сука! Это она виновата, это она его заставила! Это она! Это она сделала! Это она разрушила всю их жизнь, которая и начаться-то еще не успела.

Ильдар метался на простынях, его душили ярость и страх, злость и вина. Стены сужались, потолок так и норовил задавить Ильдара под собой. Ему нечем было дышать, его сотрясал озноб, спина была липкой от холодного пота. Тошнота плескалась в желудке, горчила во рту.

Сука! Сука! Сука!

Вот они какие, бабы. Вот, что им нужно! Залететь, застолбить себе мужика, начать вить гнездо на камнях, чтобы потом всю жизнь требовать новых веток.

Теперь светлая девочка Юля виделась Ильдару опасной расчетливой бабой. Полтора года она прикидывалась овечкой, чтобы одним махом пришпилить его к себе, как жука прикрепляют булавкой к сукну.

В шесть ноль-ноль телефон завибрировал снова. Экран зажегся, рассекая темноту спящей комнаты. Ильдар потянулся к тумбочке, дрожащими пальцами нажал на квадрат сообщения.

«Дарик, мне очень страшно. Ответь, пожалуйста».

Когтистая лапа перехватила горло. Щеки запылали от стыда. Где-то там, недалеко от ревущего МКАДА, лежала на собранном диване Юлька, смотрела в слепое окно и глотала слезы. Что-то живое барахталось в ней, маленькое, невидимое глазу, но живое. Ильдар даже представить не мог, как жутко ей было сейчас, пока он тут захлебывается от жалости к загубленной своей судьбе.

Руки потянулись набрать эсэмэску.

«Маленькая моя, любимая, все будет хорошо, мы найдем выход…» – написал он и не отправил.

Рыхлый, безнадежно несчастный отец спал за стеной, распластавшись на полуторной тахте, как мертвый кит. Рядом с ним похрапывала мама, которая, наверное, была не счастливее его. И сам он, Ильдар, уже ступил на их путь тотального несчастья. Даже вторую ногу занес вот этим самым сообщением.

Нет. Нет. Нет!

Ему хотелось орать, биться о стены, крушить мебель. Ему хотелось вырваться из клетки, в которую загнала их Юлькина беспечность. В этот самый момент он окончательно и бесповоротно переложил всю вину за случившееся на ее тонкие плечики.

– Я же сказал тебе тогда, не надо! – беззвучно проговорил он в потолок. – Ты должна была хоть таблетку выпить! Дура!

Потолок молчал.

– У меня есть деньги, я переведу тебе, пока можно еще… избавься! – Последнее слово далось с трудом.

Потолок равнодушно белел.

– Я не готов! Я не могу! – почти жалобно зашептал Ильдар. – Мне и так будет сложно выбиться… А если семейный! Да кому я нужен с таким прицепом?

Потолок покачнулся, когда Ильдар вскочил на ноги. Последний аргумент стал решающим. Таким, как он, в Москве непросто. Обрусевших не берут в общины, не считают братьями, перед ними закрыты двери и тех, и других. Но если уж пробиваться, то налегке.

Ильдар натянул штаны и свитер, прикинул, во сколько отходит первый автобус, проскользнул мимо спящих родителей и выскочил в коридор. Обувался он в темноте, боясь зазвенеть ключами. Мать спала очень чутко. Но обошлось. Это показалось Ильдару хорошим знаком.

Уже подходя к остановке, он набрал-таки сообщение, аккуратно удалив прежний текст.

«Встретимся через час в Маке у метро».

Юля ответила сразу же.

«Хорошо».

Ильдар представил, как она гипнотизировала телефон, сжимая его во влажной ладошке. Стало тошно. Но он прогнал эти мысли прочь. В бой идут налегке. Его жизнь будет боем, который он выиграет. И уж потом наступит время для семьи и детей. Он же, по сути, не против детей. Просто все хорошо в свое время. Юля поспешила. Это ее ошибка, которую придется исправить. Как можно скорее.

В автобусе тут же началась давка, Ильдар шмыгнул по проходу, забился в угол у окна и притих. Теперь ему казалось, что все девушки кругом смотрят на него с голодным интересом. Оценивают его, заглядываются, обдумывая, а что за генофонд носит он в себе. Была бы возможность, и в трусы бы залезли, чтобы проверить способности. Суки.

Ильдар съежился, уперся взглядом в окно, дожидаясь, когда автобус наконец поедет. На улице было темно, салон отражался в стекле, как в зеркале. Когда между кресел покатился розовый шар, Ильдар сразу понял, что вселенная решила его добить. Очень беременная девица, на вид ровесница Юльки, требовала уступить ей место, остановившись у ряда, где спрятался Ильдар. Его соседка, бледная как смерть, в сером пальто, принялась отбрехиваться, зло дергая плечом, будто под лопаткой у нее засело что-то острое.

Нужно было встать, уступить место и беременной, и бледной. Но Ильдар сидел, старательно не прислушиваясь к ругани. Там уже препирались, зло выкрикивая первые оскорбления. Потом послышался трагический всхлип. Ильдар пошарил в кармане, отыскал наушники и с облегчением отгородился от мира. Играло что-то электронное, случайно предложенное музыкальной сетью. Никакой смысловой нагрузки, ни единого шанса для мыслей. Ритм, синтезированные звуки, полнейшее ничего.

Да только телефон в руках стал бомбой замедленного действия. Руки сами потянулись к поисковику. Пальцы сами погуглили аборт на раннем сроке. Глаза сами пробежались по строкам, изучая возможности и варианты. Никогда еще Ильдару не было так гадко. И страшно так не было. Но самым жутким оказалась слабая, задавленная совестью радость, что все это его заденет лишь по касательной. Не ему садиться в гинекологическое кресло, не ему выбирать, как все произойдет, не ему истекать кровью, не ему выгонять из тела новую жизнь. Не ему. Господи, если ты есть, спасибо тебе.

Когда водитель потребовал оплатить проезд, и все разом зашевелились, Ильдар вынырнул из странной своей молитвы, как из ледяной полыньи. Схватил воздух ртом, огляделся. Бледной в сером пальто рядом уже не было. Теперь соседнее место занимал мужик в плаще как у маньяка. Он сидел вполоборота, разговаривая с кем-то позади себя. Ильдар мельком оглянулся, успел заметить серое сукно и короткую стрижку – ага, вот куда делась бледная. Поискал глазами розовый шар: беременная сидела через ряд впереди, хлюпала покрасневшим носом.

Рокировка успела произойти, пока Ильдар барахтался среди ссылок на клиники, а теперь все искали по карманам мелочь и просили ее передать. Триста сорок девятый маршрут дешевизной не щеголял. Народ всегда жаловался на тарифы, но исправно платил. У Ильдара была скидка по студенческому, но тащиться и показывать его совершенно не хотелось. Он отыскал в кармане мелочь, отсчитал семьдесят шесть рублей и протянул мужику в плаще. Тот сидел у прохода, так что передавать оплату выпадало ему.

Мужик уже отвернулся от девицы в пальто и как-то странно обмяк, упершись затылком о сидение. Лицо его стало серым, как листок дешевой бумаги. В одной руке он сжал два мятых стольника, другой царапал обивку сиденья. Ильдар хотел было ссыпать ему мелочь, но мужика затряс озноб. Точно больной какой-то. Только заразиться не хватало.

Ильдар наклонился вперед, чтобы предложить свои деньги сидящим впереди него, но мужик слабо дернулся, мол, на вот, бери. Пришлось взять. Шершавая, будто стертая кожа чужих пальцев больно царапалась. Ильдар выудил стольники, стараясь не дышать, надеясь, что это спасет его от невиданной заразы, делающей мужика похожим на ходячий труп.

Мысль, что нужно прямо сейчас вытереть руки салфеткой, лучше незаметно, но вообще плевать, стала последней до того, как Ильдара скрутило в морской узел. Что-то вдруг лопнуло внизу живота. Что-то инородное зашевелилось там, забилось, как рыбка, выловленная сачком. Ильдар попытался закричать, но крик не шел. Нечему было кричать. Не было больше Ильдара. Была только боль. Неопознанная, незнакомая, страшная боль где-то под пупком.

Ослепительная волна в одно мгновение заполнила все тело, все мысли, все желания. Не стало автобуса, мелочи в руке, Юльки, ребенка, клиник и абортов. Осталась лишь боль, пульсирующая в такт сердцу, с каждым ударом бьющая все сокрушительней.