— Скоро пойдешь спать, — сказала Марта, — а пока пожелай братику спокойной ночи.

— Спокойной ночи, Ганс.

Марта поднесла Ганса ко мне.

— Ты тоже пожелай Гансу спокойной ночи, папочка.

— Спокойной ночи, Ганс.

— Спокойной ночи, папочка, — сказала Марта за Ганса.

Влажный ротик малыша коснулся моей щеки, после чего Марта унесла его наверх. Прижавшись спиной к моим ногам, Ильзе разделила своих кукол на две группы. Я отпил кофе из чашки и перевернул газетную страницу.

Матерчатая кукла оттолкнула в сторону одну из бумажных куколок.

— Прочь с дороги, гадкий еврей! — крикнула Ильзе низким голосом.

Бумажные фигурки попадали к моим ногам. Потом они стали карабкаться по моим туфлям, но тотчас же соскальзывали вниз. Матерчатые куклы, выстроенные в шеренгу возле кресла, тоже переместились поближе к моим ногам.

— У нас неприятность, — отчеканила Ильзе, подражая мужскому голосу. — Что произошло? Побег. Сколько их? Двое или трое. Как им удалось бежать? Они перерезали проволоку. Возьмите собак! Слушаюсь.

Ильзе изобразила собачий лай, а маленькие бумажные фигурки вспрыгнули мне на ноги, вскарабкались вверх и попрятались у меня за спиной и между коленей. Огонь в камине зашипел, от него полетели искры. Я перевернул еще одну газетную страницу.

— Бах! Бах!

Бумажные фигурки с криком посыпались вниз на деревянный пол. Матерчатые куклы подскочили к ним и стали топтать их ногами.

— Там еще один. Нельзя дать ему уйти. Поймайте того еврея с мальчиком. Бах! Бах!

Две бумажные фигурки стали биться о мою газету. Я поднял ее повыше и допил кофе. Бумажные фигурки по-прежнему налегали на газету. Я положил ногу на ногу, смяв несколько фигурок.

— Умоляю, господин комендант, — воскликнула Ильзе, изображая беглеца. — Помогите нам. Помогите! — И, уже другим голосом: — Теперь поздно просить меня о пощаде, еврейские выродки. Бах! Бах!

Бумажные фигурки тыкались в мои ноги, в газету, мешая мне сосредоточиться. Я принялся читать статью заново.

— Пожалуйста, спасите нас. Спасите нас, господин комендант!

Бумажные фигурки перелетели через газету и упали мне на колени.

— Довольно, Ильзе, — сказал я, собрал куколок и отдал их ей. — Тебе пора спать.

— Но мы еще не поймали всех сбежавших евреев.

— Нет, уже поймали.

Я вытащил у себя из-за спины несколько фигурок и подал их ей.

— А теперь в постель!

Изображая сдавленные крики, Ильзе скомкала несколько фигурок. Подоспевшие матерчатые куклы принялись избивать оставшихся бумажных беглецов, пока те не рухнули на пол.

— Хватит, Ильзе. Отправляйся спать.

Она опустилась на колени перед каминным экраном и бросила бумажные фигурки в огонь, говоря:

— Отправляйтесь в газовую камеру!

Бумажные куклы с тихими стонами стали корчиться в огне.

— Поцелуй папу на ночь.

По всему полу в кабинете были рассыпаны бумаги. Я швырнул портфель в сторону и, не закрывая двери, кинулся к столу. Я посмотрел на девушку. Она сидела в углу и грызла хлебную корку. Ее дыхание было ровным, на лице — ни следа замешательства. И тем не менее бумаги валялись на полу. Я опустился на корточки и стал собирать их.

— Йозеф! — позвал я своего адъютанта. — Кто-нибудь заходил в мой кабинет?

— Не могу знать, господин комендант. Я находился с вами.

— А до этого?

— Я никого не видел. Что-нибудь случилось?

— Нет, ничего. Просто мои бумаги в беспорядке разбросаны на полу.

— Я помогу вам, господин комендант.

— Не надо. Я соберу их сам.

— Прикажете закрыть окно?

— Нет, не надо.

— Вы уверены, что вам не требуется моя помощь, господин комендант?

— Да, ступайте. Я справлюсь сам.

— Слушаюсь. Будут еще какие-нибудь указания?

— Нет, благодарю, Йозеф.

Адъютант поднял с пола мой портфель и поставил его в сторонку, чтобы можно было закрыть дверь кабинета. Я посмотрел на девушку: она не шелохнулась. Затем — на бумаги. Должно быть, я забыл запереть их в стол. Собрав с полу бумаги, я сложил их в стопку, не просматривая, и спрятал в ящик стола. Я подергал ручку ящика, дабы убедиться, что запор вполне надежен. Девушка отгрызла кусочек от другого конца темной корки и стала неторопливо разжевывать его, не сводя с меня глаз. Я подошел к окну и закрыл его.

Я закрыл окно и задернул шторы. Я запер дверь своего номера в мотеле на ключ и на цепочку и спинкой стула заблокировал дверную ручку. Впрочем, все это было бесполезно. Дрожащими руками я включил лампу на ночном столике. В комнате стоял удушливый запах табака. Ковер был в нескольких местах прожжен. Стена рядом с дверью ванной заляпана грязными пятнами, обои у кровати отстали от стены. Когда я сел на кровать, матрас подо мной прогнулся. В соседней комнате постояльцы приступили к ежевечернему выяснению отношений. Я вертел в руках конверт — это было письмо от издателя. Ее издателя. Затаив дыхание, я надорвал конверт, медленно и осторожно развернул письмо.

«Мы получили Ваш запрос и благодарим за проявленный Вами интерес к книге «Стоящие вдоль улиц мертвецы». Вынуждены, однако, уведомить Вас о том, что в соответствии с принятыми в нашем издательстве правилами мы не сообщаем адресов наших авторов. Корреспонденция на имя наших авторов может быть направлена по адресу…»

Я повалился на кровать. За окнами с ревом проносились машины. За стеной переругивались мои соседи. Кто-то из них запустил в стену чем-то тяжелым, и лампа у моей кровати замигала. Я снова поднес к глазам письмо.

«Сожалеем, что лишены возможности выполнить Вашу просьбу. Прилагаем к этому письму рекламный листок, извещающий о выходе в свет новой книги интересующего Вас автора под названием «Уцелевший: тот, кто выжил».

Мужчина в соседнем номере что-то кричал. Хлопнула дверь. Женщина заплакала. Я скомкал письмо в руке.

— Раз этих писем здесь нет, у меня в руках, Йозеф, я вынужден заключить, что вы их не подготовили.

— Я положил их вам на стол, господин комендант. Они были в бумажной папке.

— Я не вижу никакой папки, Йозеф, не говоря уже о письмах и документах, которые я велел вам подготовить.

Адъютант стиснул зубы и поднялся со стула. Он вошел в мой кабинет, бросив многозначительный взгляд на девушку, сидящую на койке в углу.

— Я сложил все документы в папку. А папку положил вот сюда, сверху. Чтобы вы сразу видели ее.

Я подошел к столу и скрестил руки на груди.

— Где же она?

— Она была здесь. Я сам ее сюда положил.

— Я не вижу никакой папки.

— Я знаю, что это очень важные документы, и отнесся к вашему поручению с должным вниманием.

— У меня складывается противоположное впечатление, Йозеф.

— Но ведь в вашем кабинете бываю не только я один.

— Что вы хотите этим сказать?

— Только то, что сказал, господин комендант.

— В ваши обязанности входит следить за тем, чтобы сюда не заходил никто из посторонних. Кто здесь был?

— Никого, — ответил он.

— Значит, остаемся только мы с вами.

— Не только.

— Кто еще? Моя жена? Дети? Больше, кроме нас, сюда никто не входит. И тем не менее бумаги исчезли.

Он впился в меня глазами, тяжело дыша.

— Куда же они делись, Йозеф? Не хотите ли вы сказать, что у них есть ноги?

— Никак нет.

— Мне нравится ваш тон, Йозеф.

— Я напечатаю их заново, господин комендант.

— Нужно найти оригиналы. Не могли же они испариться в самом деле!

— Хорошо, я постараюсь их найти.

— Непременно, Йозеф. Это не тот случай, когда можно ограничиться дубликатами.

— Я их не терял, господин комендант.

Я пристально посмотрел на своего адъютанта.

— О вашем поведении мы поговорим позже. А пока соблаговолите разыскать все документы. И письма в том числе.

Это был не первый раз, когда у меня пропадали важные документы. Поначалу я относил это на счет собственной беспечности или забывчивости. У меня исчезали документы, папки, оружие, даже мой именной кортик, правда, спустя несколько дней я нашел его на полу в спальне рядом с комодом. Но я чувствовал, что кто-то пытается скомпрометировать меня, подорвать ко мне доверие партии. Это началось сразу же, как только меня назначили комендантом лагеря, а позже приобрело просто-таки катастрофические масштабы. Но я дал моим скрытым недругам понять, что так просто им это с рук не сойдет. Что уничтожить меня не удастся. Никому! Ни Рейнхарду, ни Эрнсту, ни евреям. И тем не менее у меня постоянно что-то пропадало.