– Остальные кандидаты были освобождены досрочно, поэтому ПЦ может быть оценен.

– Кандидаты?

Она наклоняет голову направо.

На противоположной стороне коридора Валери сидит на кровати, ее колени прижаты к груди. Она смотрит на кружку зеленого желе в своих руках.

Она не заметила, что я проснулась, пока моя медсестра не выходит из комнаты. Мы реагируем одновременно, вырывая капельницы из наших рук, и выпрыгиваем из больничных коек. Я чуть не падаю лицом вперед, когда мои ноги касаются линолеума. Она спотыкается и хватается за стенку.

Пошатываясь, мы хромаем друг к другу, и, когда встречаемся, я обвиваю ее руками и начинаю рыдать у нее на плече, увлекая за собой на пол.

Ее кожа липкая, и она пахнет, как я: дешевым мылом и пластиком.

– Мы сделали это, – я произношу слова, утыкаясь лицом в ее волосы.

Ее пальцы сжимают мой больничный халат, комкая ткань. Она задает немой вопрос, и я понимаю его, как будто она говорила вслух.

Почему это чувствуется таким небезопасным до сих пор?

– Все мертвы. – Ее лицо морщится, как будто это новость. Она не может держать себя в вертикальном положении и падает передо мной. Я наклоняюсь над ее рухнувшим телом, ее сломанной душой, когда она плачет, лежа на линолеуме.

Я убила их.

Мы должны были остаться в лагере. Я так отчаянно цеплялась за идею, что мы должны выбраться из Передового Центра, что мне никогда не приходило в голову, какие последствия могли бы быть из– за моего быстро придуманного плана. В реальном мире я должна была быть мертва, в то время как у Джас должен был быть еще один шанс. Я была той, кто снова и снова доказывала в Передовом Центре, что является убийцей.

Джас…Джас наконец– то захотела жить.

Я забрала у нее эту возможность.

И Кейси. Кейси умер.

Я думаю, ты поражена трагедией сейчас, сказал бы он.

Я кладу голову на спину Валери. Я грешник в самом чистом виде. Я собрала надежду в самых темных местах, чтобы потом уничтожить ее.

Я думаю, ты поражена трагедией сейчас.

Кейси был прав, но он слишком рано сказал это. Теперь, думаю, это так.

– Это все моя вина, – шепчу я.

Я сажусь, когда чувствую, что она выпрямляется подо мной. Ее глаза покраснели, но, так или иначе, после всего я все еще вижу решимость.

– Нет, Эвелин, – она берет мои руки в свои, когда ее слезы катятся по щеке. – Единственная вещь, в которой ты виновата, это то, что заботилась о нас настолько, что не хотела видеть, как мы умираем. Обещай мне, что ты никогда не будешь винить себя за их смерти. Ты не убивала их.

Она настойчиво сжимает мои руки.

– Они сделали это.

***

Мне вернули одежду, в которой я попала в тюрьму – цветочную кофту на пуговицах и джинсы, которые слишком велики для меня. Но они скоро подойдут мне.

Федеральный агент надевает мне титановый браслет на запястье, который будет отслеживать мое местонахождение. Может быть, я и выбралась из Передового Центра, но обстановка накалена. Я на испытательном сроке, пока события, которые произошли в ПЦ, не будут тщательно изучены. Затем у меня будет повторное слушание.

Я не знаю, за что меня будут судить, и не узнаю, пока не встречусь с чиновником ПЦ. Я могла бы снова пройти через испытание стрельбой, но вместо ПЦ, мой приговор будет отличаться. Может быть, в лучшую сторону, а может, в худшую.

Или преступления, которые я совершила в Передовом Центре, станут верхушкой моего приговора.

Единственное, что теперь может спасти меня – это данные о мыслях и эмоциях, хранящихся в ПЦ. Если Передовой Центр решит, что я невиновна, возможно, я не буду приговорена к смерти.

Но шансы не в мою пользу. Особенно после того, как я убивала людей в том месте, где должны были судить мою нравственность.

Единственное, что я могу сейчас делать – это наслаждаться моментами свободы, которые у меня есть.

Федеральная больница в Лос– Анджелесе имеет строгую политику на посетителей, поэтому я не видела маму с тех пор, как освободилась.

Валери и я выходим бок о бок на лужайку, где ждет моя семья. В одной руке мама держит букет цветов, а в другой – извивающегося Тодда. Она не может удержать его, когда он видит меня, поэтому отпускает его. Я опускаюсь на колени, и он врезается в меня.

Он смеется. Тодд смеется.

– Я никогда не отпущу тебя снова, хорошо? – я целую его в пухлую щечку снова и снова. – Никогда– никогда.

Он дергает меня за волосы:

– Мороженое.

Я ухмыляюсь.

– Каждый день.

Когда я встаю, мама крепко обнимает меня. Я не хочу, чтобы она что– нибудь говорила, потому что этого достаточно. Когда она пропитала своими слезами ткань моей рубашки, я шепчу, утыкаясь в ее волосы:

– Я люблю тебя.

Хлопает дверь машины. Люди бегут по траве, и молодая женщина вскрикивает. Я отстраняюсь от мамы и поворачиваюсь лицом к суматохе, где девушка с золотистыми волосами и лицом, как у Валери, бежит по траве. Она прыгает в объятия Валери. Сестры смеются и плачут, и ее близнец говорит:

– Ты сделала это. Я знала, что ты никогда не оставишь меня.

Лысеющий человек терпеливо ждет, пока девочки не закончат. Он несет на своих руках ребенка.

Когда Валери видит его, она мгновенно приходит в себя. Ее сестра берет ребенка, и мужчина говорит то, чего я совсем не ожидаю:

– Ты в порядке?

Ее лицо морщится, и она моментально превращается из двадцатипятилетней девушки в маленькую девочку.

– Нет, пап.

Он тянется и прижимает к себе дочь, его губы прижимаются к ее лбу. Она сжимает заднюю часть его рубашки, пока костяшки не начинают белеть. Это, должно быть, очень трудно для них, потому что она не в лучших отношениях со своими родителями, и они сомневались в течение месяца и ждали, ждали, ждали, надеясь.

Молясь.

Валери поворачивается к маленькому мальчику и протягивает руки, чтобы забрать его у сестры.

– Скажи привет своей тете, Чарли.

Он обнимает ее за шею, и Валери говорит:

– Он прекрасен, – уткнувшись носом в его белокурые локоны.

Мама хлопает меня по плечу, чтобы я обратила на нее внимание. Она протягивает мне мой планшет.

– Я встречалась с агентом, прежде чем прийти к тебе. Он загрузил какую– то информацию. Сказал, что тебе будет интересно взглянуть.

Я открываю файл. Читаю заголовок. Это информация обо всех смертях в Передовом Центре.

Мои руки дрожат от ярости. Как это жестоко для агента думать, что я должна переживать смерти моих сокамерников еще раз. Салем Рамирез возглавляет список. «Казнен» написано рядом с его именем.

Эрити Лин: Казнена.

Блейз Вилсон: Казнен.

Стелла Девереукс: Казнена.

Мои пальцы сжимают планшет, когда слезы выступают на моих глазах.

– Лжецы, – шепчу я.

Таннер Саито: Казнен.

Гордон Остайм: Убит в Центре.

Джасинда Глейзер: Умерла в результате неисправности.

Я переворачиваю страницу. Планшет выскальзывает из моих рук.

– Эвелин? – спрашивает моя мама.

Ничто не могло подготовить меня к этому.

Я падаю на колени и ничего не держу в себе, ничего. Каждый момент, проведенный с ним, всплывает в моей памяти. Его губы на моих, его руки, обернутые вокруг меня. То, как он начал произносить мое имя, когда союзники превращаются в нечто большее.

То, как он держал меня, когда умерла Меган.

Его выражение лица, когда он сказал, что любит меня.

Рыдания ломают меня, и я падаю на траву.

Валери находит меня. Должно быть, она просмотрела документ. Она должна знать, потому что, когда обнимает меня, тихо говорит:

– Боже мой, Эв.

– Боже мой.

– Боже мой.

***

Я должна быть всегда в сопровождении охранника, куда бы ни пошла. По крайней мере, это бесплатный федеральный охранник, но ему кажется, что я заставляю везде ходить за мной.

Общественность не слишком обрадовалась нашей свободе. Средства массовой информации сделали из нас монстров, уродов, которые злоупотребили системой и вышли живыми. И мир поверил в это.