Я застываю. Никакой вечеринки не было прошлой ночью. Не было вечеринок в течение десяти месяцев. Я была в тюрьме.

Вытаскивая голову из– под подушки, я мигаю до тех пор, пока зрение не фокусируется.

Сосновые панели покрывают стены и пол.

Полки, усеянные безделушками, расположенные выше белоснежного тщеславия. Свет сочится сквозь французское застекленное окно на стену, самую дальнюю от двери.

Кто– то храпит подо мной.

Я сажусь, подавляя стон.

Я по– прежнему ношу толстовку с капюшоном и брюки– карго. Мои ботинки у двери.

Передовой Центр.

Потирая запястья, где были наручники, я пытаюсь вспомнить, когда в последний раз бодрствовала.   Была ли я введена в симуляцию? Сбежала ли живой?

Все, что я помню, это поезд и другие преступники. Игла, вошедшая мне в шею.

Мой пристальный взгляд находит темный рюкзак в конце кровати. На нем вышито ЭВЕЛИН.

Я не помню, чтобы он у меня был. Минуту думая о том, что могло быть спрятано внутри, я открываю его.

Футболка, хлопковое нижнее белье, фляга, зажигалка, носки, зубная щетка и на самом дне одеяло.

Аварийно– спасательное снаряжение.

Я не знаю, почему это принадлежит мне. Я даже не знаю, где я. Одна вещь, укорененная во мне с момента тюремной жизни, состоит в том, что я должна следовать приказам: когда оставить свою камеру, когда сменить одежду, когда увидеть своих посетителей, когда есть.

Где охрана, которая, как предполагается, скажет мне, что нужно делать?

Я встряхиваю своим конским хвостом и запускаю пальцы в спутанные локоны, закрепляя их вверху, и свешиваю ноги с кровати. Взяв сумку с собой, спускаюсь по лестнице, чтобы узнать личность своего соседа по койке.

На сумке, стоящей около кровати, гласит ДЖАСИНДА, и девушка с ямочками лежит на спине, её руки прикрывают лицо.

Она девушка– самоубийца, которая использовала свою семью в процессе, и теперь живет, пожиная наказание. Она плакала перед тем, как покинуть тюрьму. Интересно, это потому, что она все еще хочет умереть, или потому, что не может выбраться отсюда.

Я отхожу от нее и подхожу к окну. Передо мной холм, покрытый соснами. Солнце начинает садиться – значит, скоро будет темно. Я нахожусь здесь либо день, либо несколько часов.

Ничего, кроме леса. Никаких зданий, никаких дорог. Лишь толстый зеленый покров тянется к горам вдалеке.

– Где мы, черт возьми? – бормочу я себе.

– Это Передовой Центр?

Я поворачиваюсь к Джасинде, которая приподнялась на локтях. Выражение ее лица меняется, когда она узнает меня, её взгляд начинает метаться по комнате, пытаясь понять – наедине ли мы.

Она боится меня. Можно сказать, что я не удивлена.

– Не знаю, – говорю я.

Когда она замечает рюкзак в ногах ее кровати, она лезет к нему, ее пальцы пробегаются по надписи – Джасинда,– бормочет она, отбрасывая его, будто ткань ее поранила. – Никто не называет меня так.

– А как тебя зовут?

– Джас,– говорит она с опаской. Она изучает меня с ног до головы, бездумно сжимая лямку рюкзака и скручивая ее.

Неловкое молчание заполняет воздух между нами, прежде чем я говорю:

– Ладно, Джас. Я собираюсь осмотреться вокруг. Посмотрим, смогу ли выяснить, где мы находимся.

– Дверь не заперта?

Я даже не подумала об этом. Простое мореное дерево, дверь не похожа на дверь в баре, на которую я привыкла смотреть в течение многих часов подряд. Я иду к ней и кладу руку на медную ручку и поворачиваю. Со щелчком скрипучая дверь открывается.

– Не закрыта.

Я всматриваюсь в холл. Сухой воздух пахнет кедром и пылью.

Светлые полосы видны на полу от единственного окна, чуть левее от меня. Шесть дверей выстроены в линию, две из них открыты. В другом конце лестница, ведущая вниз, откуда доносятся голоса.

– Я вернусь.

– Пожалуйста,– Джас прижимает сумку к груди, – не оставляй меня здесь одну.

То, как она умоляет меня, не имеет никакого смысла.

Мгновение назад, казалось, что она испугалась меня. Возможно, Джас боится всего. И она, как предполагается, является нравственно запятнанным преступником. Да ты издеваешься?

Я не хочу, чтобы за мной ходили по пятам, но мне ее жаль, чтобы сказать нет.

– Пошли.

Она спешит ко мне, прижимая рюкзак близко к себе. Оказавшись в зале, я забрасываю свой рюкзак на плечи и регулирую ремни до тех пор, пока они плотно не вжимаются в спину. Джас и я идем к лестнице.

Эрити стоит в центре гостиной, пристально смотря на камин с каменной подкладкой, огромные кожаные диваны, нависающую люстру, сделанную полностью из оленьих рогов. У нее тоже рюкзак.

На кухне Стелла открывает и закрывает каждый шкафчик.

– Здесь есть еда! И ликер. Много и очень много спиртного.

Тихий писк выходит из Джасинды.

– Черт возьми.

Валери крадется к нам. Она смотрит через мое плечо.

Мы проснулись в горнолыжном комплексе с едой и кучей выпивки. Похоже на секретный, злой план правительства – вознаградить нас за плохое поведение.

Салем выходит из комнаты. Это шестеро из нас. Еще четверо спят.

– Здесь есть кто– нибудь, – спрашиваю я. – Кто– то кроме нас?

– Не то, что я могу сказать, – говорит Салем. – Никакой охраны?

– Не– а. – Он заводится лихорадочным блеском. – Похоже, они оставили нас одних.

Холодок бежит по моей спине. Застряла здесь с парнем, который изнасиловал тринадцать девушек, я бы не назвала это отпуском.

– Он тебя не тронет, – бормочет Валери, но это не заставляет меня почувствовать себя лучше. –Ты знаешь, что я делаю с мудаками, которые не могут держать руки при себе.

Я знаю. Не только от ее преступления, но и от подлостей в нашем тюремном крыле.

– Разве мы когда– нибудь разговаривали?– спрашиваю я. – В тюрьме?

– Я не разговариваю. Я выбиваю дерьмо из людей. – Она пожимает плечами. – И у тебя... у тебя вышибли достаточно дерьма. Выбивание из тебя дерьма не удовлетворило бы меня.

– Ох, спасибо,– отвечаю я сухо.

Кривая улыбка появляется на ее губах .

– Может быть, мы должны поговорить. Ты знаешь... тюремные BFF или еще что– то.

– Тебе вскоре надоело бы. Я слишком ванильна для тебя.

– Где ваниль? – шепчет Джас. Она вылупилась на нас.

Рот Валери дергается так, будто она сдерживается от смеха. Когда она протягивает руку и гладит плечо Джас, Джас вздрагивает. Не ответив ей, Валери оборачивается ко мне.

– Слишком ванильна, как друг или как трахать приятеля?

Я прикрываю глаз.

– Оба.

Она резко вздыхает.

– Да, ты права. Я, вероятно, очень быстро бы заскучала. – Она делает шаг вперед, опершись на балкон. – Ты была хорошей заключенной, позволяя всем тем девочкам выбить сопли из тебя без борьбы. Но здесь... мы имеем некую свободу. Я слежу за тобой, Ибарра.

Я поднимаю бровь. – Ты боишься меня?

Она врывается смехом и спускается вниз по лестнице.

– Я не понимаю,– произносит Джас, когда Валери уже вне слышимости. – Она флиртовала с тобой?

– Я так не думаю. Кажется, мы заключили союз.

Она замолкает на некоторое время, потом спрашивает:

– Могу ли я быть в союзе?

Я внутренне улыбнулась и киваю. – Конечно.

В тюрьме союзы созданы для того, чтобы заключенные могли наблюдать друг за другом и за потенциальными атакующими. Но я не знаю, что союз означает здесь.

Я изучаю Салема и пространство между нами, отсутствие решеток или цепей, или стекла.

Отсутствие любой формы защиты.

Возможно, здесь нам нужны люди, наблюдающие за нашими спинами.

***

Кроме огромной крыши, выходящей на лес, больше ничего нет, чтобы изучить из каменного домика. Воздух снаружи чистый и прохладный, с запахом хвои и почвы.

Нас выбросили в центре «ничего».

Остальные проснулись. Кейси ходит с гримасой на лице, будто хочет выбить жизнь из кого– то. Я начинаю задаваться вопросом: всегда ли он похож на злую собаку?

Стелла входит в кухню. Она открывает свой рюкзак и копается в шкафах, собирая различные консервы и бросая их в сумку.