Ведомая своим даром, Жучка прорвала пёсье оцепление и помчалась через пустырь. Псы – увязались. Это было досадно. Прецеденты случались. И мясо в таком случае доставалось вовсе не Жучке, его обнаружившей. Прожорливые, вечно голодные животные тут же забывали про всякую любовь, начинали жадно жрать. Жучка вообще не сомневалась в изначальном скотстве мужской природы.

Стрелка внутреннего мясного компаса указывала достаточно далеко от привычного места обитания. Ведомая наитием, Жучка проскочила гаражи и оказалась в микрорайоне.

Псы не отставали. Их стало даже больше. Оглянувшись, Жучка поняла, что ведёт за собой настоящее полчище, охватить которое взглядом казалось невозможным. Мясо было по-прежнему далеко, и Жучка ускорилась. Вот исчез за изгибом хвоста родной город Видное.

А за ним вдруг начался другой город – старинный, незнакомый, центром его была огромная, протыкающая небеса железяка. Узкие улицы виляли туда и сюда, и Жучка поневоле перешла с бега на шаг. Сбавили скорость и псы-преследователи. Их было так много, что они заполнили все окрестные улицы.

Псы лаяли, но как-то странно. И дружно, словно повторяя за кем-то.

– Жосвиебдо! – брехали старые и молодые. – Жосвиебдо!

Жучка тоже почувствовала, как сознание её поглощает коллективная дурость. Стремительно захотелось стать как все.

– Жосвиебдо! – подхватила она.

И выпрыгнула из сна, сделавшегося вдруг утомительным.

Зомби-фарш

Пробудившись, Жучка обнаружила, что она превратилась в фарш.

Мясная субстанция была распределена по четырём нечистым корытам в тесном помещении киоска «Беляши» у Савеловского вокзала. То, что когда-то было Жучкой, сейчас мяли грубые жёсткие руки в мозолях.

Руки принадлежали женщине пятидесяти четырёх лет по имени Зюзюля.

– Жосвиебдо! – ругалась она, недовольная качеством и свежестью фарша. – Ебдокыхтыхларпистык.

Зюзюля (как и её муж Гунсус-Мунсус) выросла в глухом горном селе на стыке границ Таджикистана, Афганистана и Китая. В селе говорили на своём особом языке, который когда-то понимал только чудаковатый учёный-лингвист из Ленинградского университета, да и тот умер 78 лет назад.

– Пистыккрехтехтежосвиебдо! – согласно возмутился 57-летний седовласый Гунсус-Мунсус.

– Трютютлармококок! – негодовала Зюзюля.

– Ихтыртыщпыщпродрислар, – соглашался Гунсус-Мунсус.

Эти люди наводили на Жучку ужас. И собака решила поступить так, как всегда в подобных ситуациях – убежать.

Жучка стала лепить заново своё тело. Послушные её воле атомы и молекулы устремились срастись воедино. Вот появилась голова, вот лапы, туловище.

– Ай, ай, грюхтюхтюк! – закричала Зюзюля.

– Кыщпередыщ? – спросил Гунсус-Мунсус.

– Бебец! – жалобно простонала его жена.

Жучка без особой уверенности поднималась на мягкие лапы, пытаясь выпрыгнуть из корыта.

Да, можно было предвидеть, что её побегу будут не рады. Но нападение всё равно оказалось неожиданным.

Зюзюля ударила Жучку по свежеслепившейся голове деревянной лопаткой. Голова собаки разбрызгалась по углам и стенам.

Но и Жучка имела опыт драк. Она немедленно вырастила себе новую голову – чуть в стороне от предыдущей – и цапнула Зюзюлю за руку. Жучке повезло – как раз в районе новой головы находился острый осколок кости, каким-то чудом миновавший жернова мясорубки, который и вошёл в запястье Зюзюли. Брызнула кровь.

– Аааа! Бишмиртакбаеун! – разразилась тётка ругательствами.

Жучка приготовилась к прыжку, но тут Гунсус-Мунсус нанёс ей страшный удар огнетушителем по хребту. Фарш разлетелся по внутреннему пространству ларька.

Жучка не сдавалась и решила схитрить. Она воспользовалась тем, что Зюзюля с Гунсус-Мунсусом отвлеклись на первое корыто, быстро слепила себе тело в самом дальнем, четвёртом по счёту, чане, сосредоточилась и как можно незаметней перевалилась через край и шмякнулась на пол.

Она бы и убежала, но от удара об пол зомби-фарш деформировался, и Жучка потеряла несколько драгоценных мгновений на то, чтобы снова собрать себя воедино.

– Ноднагкыщкыщларбдыдыщ! – подняла тревогу Зюзюля.

Вторая из Жучкиных эманаций также получила сокрушительный удар огнетушителем.

Впрочем, борьба продолжалась. Хотя Жучка и слабела.

Гунсус-Мунсус был трезв и бдителен. Теперь он смотрел на корыта, и стоило только фаршу зашевелиться, как Гунсус-Мунсус обрушивал на него огнетушитель.

Зюзюля тем временем раскатывала тесто, и попутно выдёргивала из ближайшего чана кусочки зомби-фарша и тот оказывался в липкой холодной ловушке. А затем и в печи, на ужасающего вида противне.

Ларёк заполнился мясным духом. Проникнув на улицу, он стал приманивать покупателей. К ларьку с мелочью в руках тянулись проголодавшиеся бедолаги. Гунсус-Мунсус бойко торговал, ухитряясь незаметно для покупателей пресекать попытки фарша к бегству.

Спустя час и восемнадцать минут 43 % бывшей Жучки уже было съедено и, урча в желудках, термически обработанные остатки собаки распространялись по Москве.

– Фу-уф! Салебаязькыщтыщлар, – произнесла утомившаяся Зюзюля.

– Киштык-шмирштык, – сказал ей Гунсус-Мунсус, указывая на веник.

– Брекекеупспрдрыбф, – согласилась его жена и стала подметать кусочки фарша с пола.

Того, что удалось соскрести с пола и стен, хватило ещё на 18 беляшей.

Тем временем Беляш

Призрак вора в законе, конечно же, не мог не заметить кипиш, который происходил на его территории. Беляш наблюдал за схваткой ориентального семейства с зомби-фаршем. И симпатии авторитета были на стороне мясной продукции, поскольку и Гунсус-Мунсуса, и Зюзюлю с их отвратительной кухней Беляш знал уже очень давно. И не с лучшей стороны.

Но было ещё одно обстоятельство. В какой-то момент призрак понял, что попал в ловушку – как железный терминатор у электромагнита. Он понял, что мясная масса не является чем-то заурядным и обыденным.

Фарш словно говорил Беляшу: «Иди сюда, ты нужен мне! Ко мне!» Да что там говорил! Приказывал!

И Беляш не мог ослушаться.

«Сюда! – безмолвно, но отчётливо звал фарш. – Иди сюда!»

Фарш засасывал унылую субстанцию призрака, как осеннее болото – тело пьяного грибника. Как Лизкины порочные губы оливку из бокала мартини.

А ещё мгновением позже Беляш обрёл плоть. Новое тело было перемолото в мясорубке, нашпиговано не самым свежим луком, густо наперчено, смешано с мусорной дрянью с пола и веника.

Встреча № 3

После двух десятилетий призрачного бытия ощущение плоти, ощущение наличия телесной массы стало пьянящим.

«Я живу! – ликовала душа Беляша. – У меня есть тело!»

Корыто оказалось восхитительно прохладным. А сквозняк с улицы казался освежающим дуновением (хотя, признаем, в затхлой атмосфере беляшного ларька морозный сквозняк как раз и являлся таковым).

В то же время, блаженствуя в фарше, Беляш понимал, что рядом, в той же субстанции живёт ещё один обитатель.

«Псина! – догадался авторитет. – Ну, так мы её подвинем».

Жучка уступала место неохотно, огрызалась. Неизвестно, чья бы взяла, если бы собака не ослабела в сражении с Гунсус-Мунсусом и его женщиной. Ворча и отбрехиваясь, она удалилась на задворки сознания.

А Беляш, вселившись в кучку сомнительного перемолотого мяса, ощущал себя Александром Македонским на пике славы. Но затем мозолистая рука Зюзюли выскребла остатки мыслящего фарша из котла, швырнула в липкое тесто, проворно запечатала края и швырнула в печь.

Огненные врата

Кому-то пребывание в печи могло бы показаться адом, несусветной и нестерпимой мукой. Но только не Беляшу, который, обретя плоть, наслаждался каждым ощущением вновь явленного бытия. Раскалённая печь мнилась ему, скорее, банькой. А париться на верхней полке, да с веничком, Беляш уважал.

«Ох, хороша банька! – мысленно прикряхтывал он. – Ох, жарку даёт!»