Клим решил: пешей сотне и обозу выйти сегодня и остановиться на ночь в селе, куда они не дошли в день начала бурана. Конная же сотня выйдет сегодня ночью с тем, чтобы с двумя дневками быть завтра вечером в Костроме

В Костроме, к стыду десятников и сотников, подсчитали: за переход обморозились и заболели два десятка воев и три возчика. Их перевели в строгановское подворье, оттуда с попутными обозами вернутся по домам. Дело для заболевших безрадостное: вои одежду и жалованье получили, грамоты подписали, по которым придется отрабатывать. Пять основных сотен, вместо выбывших, Клим заполнял из шестой, считавшейся воеводской, сотником которой был Савва Медведь. Себе он отбирал наиболее ценных воев и сейчас отдавал с большой неохотой. Про самих воев и говорить нечего!

Два дня Клим дал на отдых, а сам налегке решил выехать в Ярославль завтра. А теперь ехал на подворье еще раз осмотреть больных. Навстречу ему два всадника, по одежке – его вои: полушубок, меховые штаны, сапоги и треух. Однако ж он не помнил в сотнях такого малорослого воя с коротко стриженной бородкой да еще на красавце коне в сверкающей сбруе. Рядом – юный воин с заплечницей, видать, стремянной. По росту их не отличишь.

Боже! Какой же это незнакомец!

Вот они сблизились и молча принялись тискать друг друга.

– Друг мой, Неждан! Не можно узнать тебя! Мне тысяцкого обещали, не ты ли?

– Сто лет тебе здравствовать, воевода Клим Акимович! Не тысяцким, а простым воем к тебе иду. Примешь? Как видишь, и одежкой твоей запасся.

– Придется принять

– То-то… Ты вот, Клим Акимыч, лукавишь, что не признал меня. Я такой же. Только вот не сообразил – коня и сбрую не по чину дали. Ну да ладно. А вот про тебя скажу: облик у тебя мещанина Соли Вычегодской Безымова, воеводы Одноглаза, и никого более! Понял? Я бы не узнал, да мне тебя показали. Исполать тебе!

…За то время как Клим начал встречаться с разными воями и стражниками на Вычегде-реке и на Сухоне, он изменил свой облик. Вои обычно носили короткие волосы на голове, а то и вовсе стриглись наголо. А Клим, наоборот, отпускал волосы. Да и Вере нравились его мягкие, послушные пряди – это, пожалуй, последняя память о ней! Теперь, на иноземный манер, волосы чуть ли не до плеч, посреди головы пробор. На правую часть лица чуб спадает, прикрывает рассеченную бровь и темную впадину пустой глазницы. Волосы белесые и вроде как бы золотистые слегка. И еще одна новая примета – бороду в ширину отпустил, издали голова квадратной кажется. Так что, действительно, узнать его стало непросто…

Клим никуда не спешил, и Неждан пригласил его к своему знакомцу, у которого сам остановился. Скоро они вдвоем сидели за столом в малой светелке, перед ними стояли кубки, но они забыли про вино. Сблизив головы, тихо разговаривали. Неждан с самого начала предупредил, что все знает о воеводе Строгановского удела.

– Сразу видно: хозяин – дошлый мужик! – продолжал Неждан. – И все скверно, ежели он скрыл от воеводы, зачем государю спешно потребовалось ополчение. Должно тебе быть известно, что ныне опричное войско громит новгородские земли, потребовалось подкрепление.

Клим тяжело вздохнул:

– Нет, Неждан, Аника не стал бы скрывать. Он полагал, что вои идут в Ливонию. Что касаемо новгородских дел, то Аника ожидал опалы государевой на Новгород, ибо бродили там людишки Изверга – самозванца нового.

– Так, так, – будто обрадовался Неждан. – Об Изверге слышали! Поведай, до чего вы с Аникой дознались.

Клим передал без утайки разговор в пути и собственное решение идти к Пимену.

– Да-а! Аника много лишнего узнал! – сожалел Неждан.

– Он догадывался раньше… Давал мне понять.

Неждан продолжал размышлять вслух:

– В его интересах, пожалуй, помалкивать… Он советовал идти к Пимену?

– Аника не верит новгородскому архипастырю.

– Разумно. Это был бы твой бесславный конец. Пимен всю жизнь мечтал стать верховным князем церкви. Потому оклеветал Филиппа, но не вышло. Теперь новый ход… И вдруг ты – искатель правды! С первых же слов он поймет, что в товарищи ты не годишься. И оказался бы раб Божий Клим в подвалах монастырских. А они, поверь мне, обширнее и надежнее подвалов Разбойного приказа! И пытать там умеют.

Клим отрицательно качал головой:

– Не могу согласиться! Архипастырь – как человек – может ошибаться, но умышленно идти на преступление – не верю!

– Да-а… Помнится, раньше уже приходилось от тебя слышать что-то похожее.

– То было иное… А теперь верно, что опричники в Новгороде ловят Изверга?

– И да и нет. Тайный сыск идет, может, год уже, и список виновных у Малюты каждодневно растет. А кого шукают, не ведомо. Говорить о нем заказано и поймать – надежды никакой. Берегут его, видать, люди властные… Государь северным землям никогда не доверял. Потому держит там своих доглядчиков. И вот полгода назад один из них привез из Новгорода дворянина Волынского Петра, кой покаялся государю, что знает, где хранится грамота о тайном сговоре новгородцев с Литвой. В Новгород поскакали верные люди. Петр привел их в новгородский храм Святой Софии, из-за иконы Богоматери извлек свиток, опечатанный печатью архиепископа Пимена. Оказалось – это письмо, где новгородцы просили Великое княжество Литовское помочь низложить Иоанна Васильевича, а великим князем московским поставить князя Владимира Старицкого. В благодарность за содеянное земли новгородские переходят в Литовское княжество! Как видишь, в свитке ни слова об Изверге. Однако ж письмо подписано первыми власть предержащими людьми, числящимися в списке Малюты Скуратова. Накануне Крещения прибыли опричники в Новгород и теперь берут на правеж всех по тому списку и всех других, кто подвернулся. Священнослужителей, купцов, ремесленников, казнят и правых и виновных, грабят и разоряют монастыри и храмы. Убивают торговых людей, передают огню их достояние, кое не смогли увезти с собой опричники…

– Это же кромешники! – воскликнул Клим. – Государь не знает об этом! Он…

– Знает. Сам наблюдает с моста, как сталкивают в Волхов семьи, попавшие под опалу, с бабами и ребятишками. А тех, кто сразу не пошел ко дну, по его приказу добивают опричники с лодок!

– Не верю! Помазанник Божий и так… – возмутился Клим. – Не от тебя бы слышать этот поклеп на государя! Сам ты ничего не видел? Веришь брехунам всяким!

– Новгородские избиения не зрил, но говорили мне люди, коим верю, как самому себе! И верю потому, что насмотрелся на остатки Твери.

– Зачем о Твери? Разговор-то про Новгород!

– Ой, Клим, каким ты недоверчивым стал! Не узнаю! Все ж остынь, а я по порядку расскажу. Так вот, государь завладел грамотой – письмом новгородцев. Был он тогда в Александровской слободе. Туда собралось все опричное воинство, кто говорит две, другие – семь тысяч. Государь вызвал туда князя Владимира с семьей и погубил их. Может, ты и этому не веришь?

– Слышал… Спаси, Господи, души невинных.

– Ну а государь и двор его молились и пировали, а потом вдруг все исчезли, осталась лишь охрана двора. Даже когда, точно никто не знает, вроде – в первых числах декабря. Тысячи всадников – это не пылинка, а затерялись. Где-то появился слух, шепотом передавали: государь возникал то в Твери, то в Торжке – уходил на полночь. Шепчут, дрожат. Почему? Чтоб дознаться, побывал я в Твери, и вот что узнал. Государь прямо из Александровской пошел в Тверь. По пути всех встречных передовой отряд убивал, деревни выжигал. В Твери объявили: не выходить из домов под страхом смерти. Малюта объезжал улицу за улицей, по каким-то известным ему приметам выбирал дома, убивал в них всех, дом поджигал. Кое-кого отводили на допрос, эти люди исчезали. Все так напугались, что хорошо знакомые мне боялись откровенно рассказывать. Хоронить потом пришлось сотни… За Тверью лихая судьба постигла Торжок, Вышний Волочок, Валдай.

– Не пойму, зачем же бить людей? В чем они провинились? Ну, новгородцы провинились, будто бы хотели уйти в Литву. А Тверь, Торжок?