«Он говорил, что такова его благодарность за мою храбрость. Моя жизнь».

Тайрэ произнес это без всякого выражения, уже когда «Ласарра» покидала заморские гавани. Пираты не взяли здесь ни самоцветов, ни пищи и воды, ни даже законную плату. Они забрали только головы союзников, чтобы похоронить на Закрайних островах. На самом краю воды, там, откуда особенно величественно и прекрасно море и где, говорят, сама Моуд, Рыжая Богиня, целует доблестно павших мертвецов в лоб и уводит за собой в странствия. А вскоре Багэрон Тайрэ сказал о том, что тоже уходит, и сказал это так, что никто не решился спорить. Те швэ Дуан тоже так и не перестал видеть во снах, каждый раз одинаково ярко.

…Они вернулись в Морской Край, где настал фиирт. Середина Полукруга, время точно между Большим Приливом и Большим Отливом, когда некоторые участки моря покрывает лед, и его же крупицы сыплет сверху Лува, чьи волосы и золотой наряд белеют до холодного слепящего блеска. Никто не любит в Морском Краю фиирт, потому что он – время голода, немощи и расставаний.

«Ласарра» зашла в порт на самом лесистом мысе – полудикий, посещаемый разве что Крысами, когда нужно подлатать свои посудины. Это не случайно любимое их гнездо: здесь тихо, даже некого и незачем грабить. Едва сводящее концы с концами маленькое королевство Нир живет только тем, что продает рыбу, пушнину и древесину. Последняя, редкая и красивая, могла бы быть ходовым товаром, но дело в том, что почти любое здешнее дерево в толщину и в высоту не уступит оборонной башне. Лес намного древнее поселившихся на мысе людей, рубить его почти невозможно, как невозможно даже жечь. Нир – страна на его корнях, в его тени. А корни эти с жадностью пьют не только подземную пресную, но и морскую воду, а порой – не брезгуют и человечьей кровью.

Дуан думал о том, что здесь, в этом холодном глухом покое, можно будет залечить многие раны. Тайрэ, видимо, думал так же.

– Что ж, парни и девчата. Надеюсь, вы пожелаете мне побольше удачи от Светлых богов и будете иногда выпивать за меня.

Он сказал это просто, ведь прежде все оговорили не раз. Но сказанное вновь пригвоздило всех к месту, потому что никто до конца не верил, что решение капитана бесповоротно. Кто-то из женщин заплакал. Дарина зашипела: на «Ласарре» не любили слез; здесь даже умирали, смеясь и сквернословя.

Принц неотрывно смотрел на стоявшую спиной к ветру, закутанную в теплый плащ фигуру. Бесцветные глаза Тайрэ не отражали ничего, а губы сжались в узкую линию. Обе отсутствующие руки были сейчас заменены протезами: правая деревянным, левая – крюком.

– Маар…

– Капитан…

– Багэрон, ты рехнулся?

Голосов было множество, они накатывали друг на друга, как волны. Дуан ничего не говорил; он стоял в стороне от окружившей Тайрэ толпы и с усилием цеплялся обеими руками за край борта. Сжимал до побеления костяшек. Упрямо наклонил голову и изредка зажмуривался.

– Не смейте!

– Мы вас не пустим!

– Да, сожри меня Джервэ, капитан!

Почти все они – эти верзилы, головорезы, воры, юркие женщины, нуц со множеством тайн в прошлом, – знали Багэрона Тайрэ дольше, чем Дуан. Но только принц понимал: никакие мольбы и божбы не помогут. Ему мучительно хотелось попытаться, но он не попытался, и единственным, что он услышал на прощание, было: «Дуан будет вашим капитаном. Я верю ему как себе. Если вы нарушите эту волю, я приведу по ваши головы всех Темных и Светлых богов». Дуан тогда почувствовал на себе разом десятки взглядов. Но, скованный горестной немотой, немотой в очередной раз брошенного, преданного ребенка, он только крепко сжимал кулаки, смотря под ноги.

– Дуан?

– Я… сделаю всё, чтобы «Ласарра» не сбилась с курса.

Прощаясь, он не обнял капитана только потому, что не хотел напоминать: тот не может вернуть объятие. Они взглянули друг другу в глаза в последний раз, и Тайрэ чуть склонил голову.

– Я рад, что ты вырос. И что вырос таким. Прощай.

Спрыгнув с трапа, Тайрэ пошел вперед. Он не обернулся – ни разу. И желание побежать за ним тоже застыло в холодном сне, мучительное и щемящее.

Именно тогда Дуану пришлось узнать, что значит быть капитаном. Капитаном, которого к тому же принимают со скрипом, неохотно и настороженно, пытливо оценивая каждый взгляд, шаг, поступок. Принимают, постоянно сравнивая со старым, потому что с таким невозможно не сравнивать. «Почему ты?» «Почему тебя»? Дуан читал эти вопросы у многих в глазах, но только поначалу: вскоре ответы нашлись. Ведь один из первых и самых главных уроков Багэрона Тайрэ пригодился как никогда.

Забыть о средних величинах. Стать лучшим. Быть лучшим.

День мучительно умирал в написании приглашений на Сэлту Большого Отлива. Предвкушение ее уже разлилось в окружающем воздухе; порой казалось, он даже звенел и вибрировал. Время дневных гуляний и ночных прыжков через разведенные на отмелях костры любили все: и народ, и знать. Съезжались со всех концов.

Дуан понимал, что хорошо провести празднества – еще одно испытание, которое ему предстоит. А еще он окончательно укрепился в мысли, что для осуществления нехитрого плана по собственному освобождению от титула настал лучший момент. Еще один старый совет Багэрона Тайрэ – находить дополнительную пользу во всех делах – как и всегда, пригодился Дуану.

За время своего монаршего путешествия по Альра’Илле он успел приметить много сообразительных и галантных молодых кхарров, графов и баронов, гильдийцев, военачальников и купцов, которые – по его мнению – могли бы понравиться сестре. От всех приглашенных они составляли не меньше четверти. Хоть кто-то должен был подойти.

Старший церемониймейстер Вейг уже запланировал несколько балов, морских прогулок и охот, и мысль о расходах, которые предстояло понести, угнетала. Угнетала, несмотря на то, что казна, из которой Талл Воитель почти ничего не тратил и которую регулярно пополнял, легко могла выдержать и не такое. Просто Дуан давно отвык от роскоши и не видел в ней смысла, как и во всех излишних предпраздничных телодвижениях. Поэтому само наличие старшего церемониймейстера, который при новом чрезвычайно оживился, было просто даром Светлых богов.

Дуан придумал несколько вариантов писем знатным семьям – иностранным и альраилльским. В этих вариантах можно было сочетать или менять местами слова, и Дуан старательно менял. А три периодически сменяющихся, тощих как палки и одинаково сутулых писаря, присланных Королевской Канцелярией, записывали каждое послание под диктовку. На самом деле, когда все только началось, Дуан надеялся, что управится быстрее, чем Лува поднимется на четыре-пять ступенек. Но дело затянулось.

«Уважаемый граф Лорак, имею честь пригласить Вас…»

«Достопочтенная кхарра Танкуццино, мне было бы очень приятно…»

«Дорогой барон Коцулье, возможно, Вы и Ваш благородный племянник…»

Язык начал заплетаться уже где-то на тридцать пятом письме. Происходящее казалось очень тоскливым. Дуан, не особенно беспокоясь о королевском достоинстве, уронил голову на скрещенные руки и позволил короне свалиться на пухлую стопку бумаг.

– Перерыв, – вяло сообщил он. – Велите кому-нибудь принести воды. А лучше чего-то покрепче.

Он почти почувствовал, как писари с сомнением переглядываются, но не стал удостаивать их взглядом. Дуан немного жалел, что не поручил составление всех приглашений тому же церемониймейстеру или еще кому-то из ответственных за мероприятия при дворе, но здесь скрывался один нюанс. В некоторых письмах требовалось аккуратно и изящно упомянуть о второй, помимо безудержно пьяного укрепления дипломатических союзов, цели приглашения. О сестре.

Писари Королевской Канцелярии славились своей немногословностью, поэтому им Дуан доверился. К тому же, обслуживая сразу три или четыре ведомства, они писали столько, что, вероятно, давно перестали вообще вникать в смысл того, что им диктуют. А если и вникали, намеки о «возможном совместном будущем» были настолько смутными, что их углядел бы только кто-то более сообразительный.