-- И что тогда?

-- Я выйти захотел из здания, но не мог. Не мог открыть ни одной двери. Они все оказались как - будто заперты. А тем, что были открыты, обжигали, как огнем, до волдырей. Так больно...

Мы помолчали. Я был настолько подавлен рассказом Павлика, что не мог ничего ответить.

-- Тогда я вернулся сюда. Первые дни я плакал, места себе не находил. А потом... Потом... Потом стало все равно.

-- А что же ты ел?

-- Я не хочу есть. Совсем... Совсем не хочу.

-- А что же ты делал все это время?

-- Днем сплю, ложусь вот на этом подоконнике и засыпаю. А вечером встаю и иду гулять по больнице. Я привык...

Мне стало так жаль Павлика, жаль от того, что я был бессилен ему помочь, что я сильнее сжал его руку.

-- Я даже внешне не меняюсь совсем, даже не взрослею. Хоть и времени прошло уже много. Просто... Иногда... Иногда так сильно становится плохо, что хочется плакать, чтобы хоть кто-нибудь... Понимаешь, хоть кто-нибудь услышал. А потом... Однажды. Появился ты.

-- Но как ты меня нашел? - поразился я.

-- Я не знаю. Я просто увидел тебя в окне, сидящим на подоконнике и подумал, что вот было бы здорово познакомиться с тем мальчишкой, как ты. Правда, был еще один, кто меня заметил... Еще до тебя. В соседней палате. Он увидел меня ночью... Впрочем, ты рассказывал про него.

-- А, ты про Пашку Колчина.

-- Ну да. Но он меня только мельком увидел через окно. Перепугался он здорово, я до сих пор его испуганное лицо помню. Правда, и я перепугался тоже. А вдруг сюда милиция приедет, искать меня будут.

Я невольно улыбнулся.

-- А разве это было бы плохо?

-- Не знаю... - признался Павлик.

-- Но как же ты решился... ну... понимаешь?

-- А ты не помнишь? В столовой, через несколько дней, после того, как ты появился? Ты шел с кашей по коридору, а я стоял в углу и не заметил тебя, а ты на меня налетел и сказал "Прости".

-- А, точно, - вдруг вспомнил я, - я тогда кашей обжегся еще. Но я на тебя даже внимания не обратил, даже лица не заметил.

-- А я... Представь, как я удивился. Сначала я подумал, что показалось. А потом, когда вечером к тебе пришел. Тогда, я... Я думал... Я боялся, что ты...

Я повернулся к Павлику и дотронулся до его щеки. Теплая... Со следами недавно выплаканных слез... Господи... Я, наверное, схожу с ума.

-- Вот и я не поверил сразу, - снова, как - будто читая мои мысли, ответил Павлик, - а потом и сам поверил, что ты взаправду, ну, понимаешь...

-- Но почему ты мне сразу не признался?

-- Ты меня бы принял за сумасшедшего. Разве не так?

-- Нет, - признался я, - не принял бы. Потому что настоящие друзья все готовы принять и все простить друг другу. Потому что иначе - это не дружба, а самое настоящее предательство.

Январская ночь потихоньку и незаметно отступала. Еще горели на улицах редкие ночные фонари, а на дорогах уже начали появляться первые машины. Пронеслась на полной скорости скорая. По дороге прошел дворник с лопатой. А мы сидели на подоконнике, о чем-то говорили, но оба ждали и одновременно боялись наступления утра. Потому что с наступлением утра выглянет солнце, и, кажется, мы оба перестанем верить в эту сказку, что произошла с нами. Я не знал, что думает Павлик, но верил, что он думает о том же, о чем и я. Павлик рассказывал мне о чем то, я слушал, и к глазам снова подступили слезы. Почему мир наш так жесток? Почему все сложилось так, что мы, находясь рядом, в то же самое время отделены невидимой стеной, разрушить которую мы не сможем. Почему мы, доверяя друг другу самые важные в нашей жизни мысли, мечты, эмоции, не можем вынести за пределы этой клетки, вырваться с ними наружу, чтобы протянуть свои руки другим, таким же мальчишкам и девчонкам, как и мы? Или, все-таки можем?

-- Скоро утро, - задумчиво протянул Павлик, - очень хочется спать... А тебе?

Я промолчал.

-- Лешка, ты что? Леш...

-- Вставай, - ответил я, собравшись с силами, - пойдем...

-- Куда? - ошарашено спросил Павлик.

-- Отсюда... Я не могу оставить тебя здесь одного. Не могу...

-- Но я не смогу уйти, - с какой-то непонятно болью в голосе ответил Павлик, - я пробовал открыть, входную дверь, там, внизу... Но я не смог... Я не могу...

-- А я не смогу жить, чувствуя, что ты тут один, понимаешь, - в отчаянии крикнул я Павлику в самое лицо, - я не смогу... Пойдем вместе за руку и у нас все получится. Мы пойдем домой и вместе придумаем что-нибудь. В мире знаешь сколько хороших и добрых людей? Они помогут тебе, обязательно помогут... Ты снова станешь таким, как был, снова...

-- Я не... не... - со слезами на глазах прошептал Павлик.

-- Ты мне веришь? Скажи, веришь? - я схватил Павлика за плечи, - если нет, скажи, и я уйду один. Но... Тогда ты будешь... Ты...

-- Я верю тебе, Алеша. Просто мне так страшно, что... Мне никогда не было так страшно... Никогда в жизни...

-- Мне тоже страшно... Просто... Понимаешь, - вдруг вырвалось у меня, - я просто не хочу видеть у тебя на глазах слезы. Никогда... Понимаешь меня...

-- Да, - ответил Павлик и улыбнулся.

Держась за руки, мы пошли по коридору. Павлик совсем ослаб и я его взял под руку. Мы дошли до лестницы и двинулись вниз. Только сейчас я вспомнил, что оставил свой фонарик там, в дальней комнате, но возвращаться уже не хотелось. Поддерживая Павлика я осторожно ступал по ступенькам, боясь оступиться. Под ногами предательски хрустела старая штукатурка и осколки стекла. Стоило оступиться и... Господи, сколько же здесь этажей...

Наконец, первый этаж. Можно перевести дух... Впереди пугающим пятном чернел вход в коридор. А в конце его спасительное окно. Каким же долгим показался этот путь. Ежесекундно казалось, что сейчас потолок впереди нас обвалится и преградит нам путь дальше. Сердце буквально выскакивало из груди. Я не видел лицо Павлика, но по его холодным как лед ладоням я чувствовал, что и ему сейчас так же страшно, как и мне. И вдруг... Впереди, по полу коридора, скользнул луч света. И раздались чьи-то шаги и бормотание...

-- Это сторож, Иван Иванович, и у него фонарик, - шепнул Павлик, сжав мою руку с такой силой, что я сжал зубы, - дальше нельзя...

Путь к спасительному окну был закрыт... Что же делать?

-- Идем, - прошептал Павлик и потянул меня в обратную сторону, в небольшой ход под самой лестницей. Тут должна быть дверь... Та дверь... Может, ты сможешь ее открыть?

Мы скользнули в небольшой коридор. Звуки наших шагов, казалось, отдавались сильным эхом и нам казалось, что сторож нас услышит. Но нам повезло. Мы медленно, наощупь, пробирались по темному коридору, пока не уперлись в металлическую дверь. Я нащупал ручку и дернул ее. Дверь не поддалась. Может, заржавела? Павлик стоял позади меня и хоть в темноте я не видел его глаз, я чувствовал, что он волнуется не меньше меня.

-- Заржавела, наверное... - прошептал я, - давай, попробуем толкнуть вместе.

-- Я... не могу... мне запрещено это делать, - прошептал обреченно Павлик.

-- Почему? - растерянно ответил я.

-- Смотри, - ответил он и протянул руку к двери.

Яркая вспышка и грохот, заложивший уши. От боли я сжал зубы и обеими ладонями закрыл уши, сильно зажмурившись, как - будто ожидая еще одного удара. Но удара не посдедовало... Тем не менее, прошла, казалось, целая вечность, когда я, наконец, решил убрать ладони от ушей. Было тихо. Только где-то рядом, немного в стороне от меня, раздавался стон.

-- Павлик, - бросился я в ту сторону.

Он сидел возле стены. Его всего трясло.

-- Что с тобой?

-- Я не могу касаться ни дверей, ни окон, которые ведут наружу. Я пробовал уже не раз.

-- Очень больно? - наклонился я над ним.

-- Я привык уже... Ничего...

-- Тогда... Я сам...

Я сделал несколько шагов назад, разбежался и ударил плечом в дверь. Удар отозвался тупой болью в плече и грудной клетке. Но дверь даже не поддалась. Не обращая внимания на боль я разбежался и ударил в дверь еще раз, потом уже... плевать на сторожа, плевать на шум. Мы должны выйти отсюда. Любой ценой.