© 2017 Ruta Vanagaite and Efraim Zuroff

© А. Василькова, перевод на русский язык, 2018

© А. Бондаренко, художественное оформление, макет, 2018

© ООО “Издательство АСТ”, 2018

 Издательство CORPUS ®

Перед нами книга, которая должна была быть написана в девяностые годы, когда мы были больше открыты правде, но она появилась только сейчас. И все равно вовремя. Страшная книга. Хотя сказать, что книга о Холокосте страшная, ничего не сказать, но тут приближаешься к невозможному для слова. В маленькой Литве 227 мест – ям, рвов, где расстреливали евреев, где-то есть знаки, где-то нет, а где-то уже земля перешла к частному собственнику. Расстреляли 200 тысяч евреев. Почти всех евреев страны! Об этом хотели бы забыть – и военное поколение, а теперь и их внуки: среди убийц литовцев было больше, чем немцев, немцев сотни, литовцев тысячи. Были там простые деревенские парни, но не только, учителя, пасторы тоже были, потому что убийце надо не просто дать автомат в руки, но и вбить несколько идей в голову. “Откуда у нас в простых деревенских домах хорошая мебель и дорогие вещи, откуда золотые коронки?” – спрашивала писательница. Везде следы преступления… Немногие свидетели, которых она нашла, рассказывали шепотом. “Почему вы говорите шепотом?” – “Убьют”. – “Кто убьет?” – “Литовцы”.

Руте Ванагайте тоже угрожают. Ненавидят многие: родные, знакомые, политики… Все хотят быть жертвами, никто не хочет быть палачом. Мифы нравятся людям больше правды.

Вы будете плакать над этой книгой – плачьте, но плакать мало, надо думать. Думать о том, как быстро расчеловечивается человек, человека в человеке немного, тонкий слой культуры легко смахнуть. Никто из нас, из тех, кто двадцать лет назад радостно кричал на площадях: “Свобода! Свобода!”, не мог представить себе, что на месте коммунистической тирании вырастет много разных тираний. Опять убивать станет работой. Оглянитесь вокруг – отбоя нет от тех, кто готов делать эту работу. И уже делает.

Я не знаю, как спасти человека. Рута Ванагайте отчаянно хочет его спасти…

Мне, немецкому историку, изучающему массовое насилие в Европе в годы Второй мировой войны, приходится время от времени возвращаться к одним и тем же характерным переживаниям. Книга Руты Ванагайте о них напомнила. Если всмотреться в историю Катастрофы, везде – в целых странах, в больших и малых городах, в частных судьбах – мы увидим одно и то же: невероятную жестокость, чудовищное насилие, немыслимые зверства, страдания огромного множества людей. У всех, переживших Вторую мировую войну и Катастрофу на оккупированных территориях Восточной Европы (да и не только там), остались глубокие раны и шрамы. Сегодня мы точно знаем: все причастны, так или иначе вовлечены были все. Власть и выбор – ключевые понятия этого времени. Поэтому так важно взять на себя ответственность за историю своего народа, не ту, какой нам бы хотелось ее видеть, но за невымышленную историю, насколько мы можем ее знать. Часто память нас подводит; задача истории – исправить ее ошибки. Непредвзятый, открытый новому знанию взгляд на исторические события создает куда более надежную основу для собственной жизни и сосуществования друг с другом, чем законсервированные примитивные мифы, в которых мы восхищаемся славными героями, оплакиваем их самоотверженную гибель, скорбим о жертвах и осуждаем злодеев. Реальная история гораздо сложнее и противоречивей, поскольку в ней мы имеем дело с живыми людьми, а не с упрощенной мифологией. Однако это единственная история, какая у нас есть, и она никогда не бывает сплошь черной или белой. Само по себе обстоятельное исследование мифов не ведет к кровопролитию; только когда ложно воспринятый миф побуждает демонизировать непохожих, в результате люди начинают убивать друг друга.

Смысл книги Руты Ванагайте предельно четко обобщен в ее названии – “Свои”. Одна часть населения Литвы уничтожила другую часть. Несколько тысяч литовцев лично причастны к убийству около двухсот тысяч литовских евреев, которые жили на этой земле. Не “они” убили “их”, а “мы” убили “нас”. Да, такое открытие ошарашивает, поскольку посягает на наше представление о себе. Мы ставим себя под вопрос, выходим из “зоны комфорта”.

Многие немцы, родившиеся через несколько лет после окончания войны, росли с убеждением: “Мой дедушка не был нацистом”. Злодеями были другие, но не мы. У Руты Ванагайте – такой же опыт. Узнать о том, что твоя родня причастна к убийствам литовских евреев, – огромное потрясение! История иногда причиняет боль, память ранит до крови. Катастрофа уничтожила не абстрактное “население”, она происходила не где-то, а совсем рядом с нами. Около трех миллионов литваков были убиты неподалеку от их домов. Сейчас в Литве – более двухсот двадцати мемориальных кладбищ, массовых захоронений и отмеченных памятными знаками расстрельных ям и рвов, а всего в Восточной Европе как минимум пять тысяч мест, в которых уничтожали евреев. Города, деревни, местечки – пространство этих событий, жившие поблизости крестьяне, соседи – их действующие лица, и они испытывают вполне реальную, конкретную вину, стыд или гордость. Здесь история перестает быть прерогативой группы исследователей; она обращена ко всем, кто готов ее услышать, задавать ей вопросы, в постоянном размышлении и диалоге искать ответ.

Никто не обладает единоличным правом решать, кому подобает рассказывать. Конечно, потом мы можем спорить об источниках, точках зрения, интерпретациях, но каждую такую дискуссию надо рассматривать в более общем потоке других работ о литовском Холокосте – не только научных, но и публицистических, написанных как в Литве, так и за ее пределами. В противном случае нам грозят “религиозные войны”, в которых разумные аргументы только подливают масла в огонь.

Немецкая история памяти пережила немало горячих споров. Воспоминания, исторические интерпретации никогда не бывают статичными, но постоянно развиваются как ответ на предшествующие утверждения. Задающие формы и определяющие выражение межличностных связей и конфликтов “тексты памяти” постоянно меняются под воздействием социальных, культурных и политических контекстов, в которых мы живем. Они динамичны, многочисленны и многоголосны, разнятся в каждом социуме и в каждой группе. Как и что мы хотим помнить, что хотим забыть, как воспринимаем собственное прошлое, определяется нашим нынешним выбором. Так происходит всегда, независимо от того, какую позицию выбираем и каких политических воззрений придерживаемся.

Катастрофа – страница европейской истории, хотя остальной мир к этой трагедии тоже причастен. Девяносто семь процентов жертв Холокоста не были “немецкими евреями”. Большинство из них уничтожены не в Германии, а на оккупированных или союзнических территориях. Совершенно очевидно, что любой националистический или этнический подход к пониманию происходившего сослужит, скорее, дурную службу. Осмысливать Холокост необходимо в общеевропейском контексте, поскольку упрощенные национально-этнические нарративы обнаружили свою несостоятельность. От исследователя требуется понимание разных языков и культур; представления о действующих лицах, причинах и следствиях предстоит переосмыслить в рамках открывшейся более сложной структуры отношений между оккупантами и оккупируемыми. Уже сейчас очевидно, что это не только история отношений между немцами и евреями, но в ней участвовали и другие народы. Объяснить ее одной-единственной причиной невозможно. Объемную картину того, что побудило разных людей уничтожать своих соседей, может дать только целостное изучение политической, социальной, культурной истории, тогда как любая узко-этническая трактовка трагедии приведет только к нелепому соперничеству, к соблазну меряться бедой. Кто больше всех страдал? Кого сильнее всех мучили? У кого больше палачей, а у кого – жертв? В ответ на эти бессмысленные вопросы, как правило, называют целый народ: “эти немцы”, “эти евреи”, “эти литовцы”, “эти русские”, “эти украинцы, румыны, венгры”. Но что дают такие споры? Эта циничная тяжба нужна разве что тем, кто делает ставку на политику национальной идентичности, поэтому не хочет иметь дело с настоящей историей, но всеми силами пытается превратить ее в “недра”, из которых можно добывать лишь то, что служит нынешним целям. Прошлое, таким образом, превращается в средство, ему не задают честных вопросов, не пытаются услышать правдивый ответ.