Не успела Эмитист закрыть дверь, услышав за спиной очередной страдальческий стон, как едва не вздрогнула от удивления, увидев, что чуть поодаль от нее в коридоре стоит месье Ле Брюн.

– Прошу прощения, – извинился он. – Я не хотел вас пугать. Я только насчет мадам Монсорель. Как она?

– Она страшно расстроена случившимся. И чувствует себя очень виноватой.

Месье Ле Брюн опустил голову.

– Надеюсь, вы были не слишком суровы с ней. По правде сказать, это не ее вина. Виноват я. Я не должен был…

– О, только не начинайте, – прервала его Эмитист. – Вчера она допустила ошибку. И всем понятно, что она сожалеет об этом. Но раз уж вы считаете, что это ваша вина, то в будущем должны позаботиться о том, чтобы вино, которое мы заказываем, не было таким крепким. И чтобы ни одной из нас не подавали больше двух бокалов. В Стентон-Бассете мы жили очень просто и никогда не выпивали больше одного бокала мадеры, да и то только в особых случаях.

– Вино, – буркнул он. – Да, да, но…

– Нет, я больше не желаю говорить об этом.

Эмитист вдруг стало не по себе от того, что Ле Брюн так беспокоился о здоровье Финеллы. Она бы скорей подумала, что он будет испытывать раздражение, чем угрызения совести. Если так пойдет дальше, она, пожалуй, перестанет испытывать к нему антипатию. И к чему это приведет? Она станет уязвимой!

– У нас впереди сложный день. Вы уже сходили к месье Хэркорту?

Ле Брюн был в пальто, и, пока она говорила, он все время вертел в руках свою шляпу, как будто только что снял ее с головы. Или, наоборот, собирался надеть ее?

– Да, madame, я сделал это в первую очередь. Видите ли, я не мог заснуть. Я…

Подняв руку, Эмитист заставила его замолчать. Если он не хотел добровольно делиться с ней информацией о встрече с Нейтаном, ее это не интересовало.

– Если ваша комната вас чем-то не устраивает, – отрезала она, – вам следует ее поменять. Потом сообщите мне детали. – Не далее как вчера он заявлял, что домашние дела — это его обязанность. Что же случилось с ним сегодня? – Но что я действительно хочу услышать, – так это как продвигаются наши дела. Вам удалось переназначить встречи, которые мы пропустили из-за того, что опоздали с прибытием?

Ле Брюн выпрямился и дал ей краткий отчет о результатах своих усилий, предпринятых в интересах «Джорджи холдинге».

– Значит, оставшуюся часть дня мы будем свободны?

– Сожалею, madame, но это так. – Он сопроводил свои извинения характерным галльским жестом.

– Хорошо. В таком случае мы можем посвятить время Софи. Бедная малышка так намучилась, пока доехала сюда. Мы можем по меньшей мере попытаться исправить это, сходив с ней куда-нибудь, где она получит удовольствие и не станет беспокоиться о том, что случилось с ее бедной мамочкой. Вы можете что-нибудь предложить?

– Да, madame. Конечно, madame. Но…

– Мы будем готовы через полчаса, – прервала его Эмитист, поворачиваясь на каблуках. – Правильно говорить mademoiselle, – бросила она через плечо, направляясь по коридору в сторону детской.

– Как ты, моя милая крошка? – спросила Эмитист, войдя в комнату Софи. А когда Софи, вскочив на ноги, подбежала и обхватила ее ручками за талию, все раздражение мгновенно исчезло. – Тебе ведь лучше сегодня, верно?

– Да, тетя Эми! У меня такой чудесный вид из окна, – воскликнула девочка и потащила Эмитист к окну, чтобы показать ей вид. – Я видела так много людей, которые проходили мимо. Дамы носят такие громадные шляпки, что невозможно увидеть их лицо. А юбки у них похожи на огромные колокола, плывущие по улице. А дома такие большие и высокие, и заходят в них все, кто попало.

– Кто попало?

– Да. Смотришь на тех, кто туда входит, и непонятно, кто из них хозяин. Совсем непонятно. Я думала, что вот этот… – она указала на расположенный с противоположной стороны улицы hotel, – наверняка принадлежит какому-то очень знатному человеку, потому что вчера вечером к нему подъехала большая роскошная карета, и в нее сели люди в очень красивых нарядах. Но сегодня утром из этого дома вышли люди, одетые так, как будто идут на работу. Один дяденька с кожаной сумкой и совсем бедно одетая женщина со свертком…

– Я думаю, что этот дом такой же, как наш, – объяснила Эмитист. – Каждый этаж снимают разные люди. Богатые господа с каретой живут на первом этаже, а бедная женщина со свертком где-нибудь в мансарде.

Софи наморщила брови.

– Значит, мы очень богатые?

– Потому что мы снимаем в этом доме первый этаж? – улыбнулась Эмитист. – Нет. Мы совсем не богатые. Просто… у нас есть кое-какие деньги.

Большие деньги, благодаря отличной деловой хватке ее тети. А потом и ее собственной. Люди, которые знали, что Эмитист единственная наследница своей тети, ожидали, что теперь, когда она встанет у руля, состояние быстро улетучится. Только немногие доверенные лица знали, что тетушка подготовила ее к управлению своими многочисленными активами и что Эмитист обладает в этом деле не меньшими талантами. Своей способностью находить удачные возможности для вложения денег, которых не видели другие, она в значительной степени была обязана тому, что отказывалась разделять общую точку зрения, признаваемую всем мужским финансовым миром.

– Мне просто хотелось, – объяснила она любопытному ребенку, – чтобы в этой поездке у вас с мамой было все самое лучшее.

– А где мама?

– Сегодня она не очень хорошо себя чувствует. Я сказала ей, чтобы она оставалась в постели.

Софи погрустнела.

– Сегодня она не пойдет с нами. Но месье Ле Брюн обещал показать нам много всего интересного.

– И мамочка ничего этого не увидит? Мне так хотелось, чтобы она пошла с нами…

– Да, и мне тоже, – с чувством ответила Эмитист. Провести целый день, осматривая достопримечательности с месье Ле Брюном без успокаивающего присутствия Финеллы, игравшей между ними роль буфера… Это могло закончиться ссорой. – Но ты ведь сможешь рассказать ей обо всем, когда мы вернемся домой. А возможно, даже купить маленький подарок, чтобы порадовать ее.

Личико Софи просветлело.

– Обезьянку. Я только что видела, как мимо прошел человек с обезьянкой, одетой в красную курточку и колпачок.

– Нет, милая крошка. Не думаю, что твоя мама обрадуется, если ты подаришь ей обезьянку.

Софи выглядела озадаченной:

– Да, наверное. Она… любит все спокойное, верно?

– Да. – Это была чистая правда. Софи обладала гораздо большей склонностью к приключениям, чем ее мать. Эмитист не удивилась бы, узнав, что девочка унаследовала эту черту от своего безрассудного отца, хотя внешне представляла собой точную уменьшенную копию матери с ее светло-каштановыми волосами и мягкими дымчато-голубыми глазами.

– Тогда мы купим ей картину. Ей ведь это понравится, правда? Здесь есть лавки, где продают картины?

– Уверена, что есть. – Париж и вправду кишел художниками. Они проникали в рестораны и возбуждали в людях мечты…

Эмитист встряхнулась. Нейтан вовсе не собирался возбуждать ее мечты. Она сама совершила глупую ошибку, с наслаждением вспоминая перед сном то чувство, которое испытала, когда он подошел и попросил разрешения написать ее портрет. А потом представила себе все другие способы, которыми могла бы заставить его раскаиваться в том, что он променял ее на ту женщину с лошадиным лицом только потому, что у ее отца было место в парламенте, а не скромный сельский приход. В мечтах Эмитист Нейтан падал перед ней на колени, молил о прощении и клялся в том, что совершил ужасную ошибку. Что долгие годы он нес наказание за то, что так жестоко разбил ей сердце. И что лишь ее поцелуй может избавить его от мучений…

Проснувшись утром, Эмитист почувствовала себя очень неловко. Господи, она совсем не хотела, чтобы он молил ее о поцелуях или о чем-то еще. Она рада, что избавилась от него. Так она говорила себе каждый раз, когда видела в газетах его имя, сопровождавшееся очередным рассказом о его промахах, о недостаточной преданности партии и людям, вложившим деньги в его карьеру. И потом, когда его склонность к любовным скандалам перешла все границы настолько, что никакое давление со стороны его влиятельной семьи уже не могло их замять, она получила неопровержимые тому доказательства.