Нейтан даже купил краски, пытаясь воспроизвести цвет ее прекрасных волос. Тогда ему это не удалось. Не хватило мастерства. Ему не разрешили брать уроки, чтобы осуществить свою мечту.

– Это занятие для молодых дам и простолюдинов, – фыркнул отец, когда они обсуждали, чем бы Нейтан хотел заняться в жизни, и он не высказал желания последовать за своими братьями, выбравшими традиционные занятия. – Такое времяпрепровождение недостойно сыновей знатного рода.

Зато теперь Нейтан мог заниматься этим сколько угодно. Он научился передавать свет и тень. Цвет и перспективу.

Его рука остановилась. Вопреки тому, что говорил его приятель Филдинг, Эмитист не была просто брюнеткой. Ее волосы по-прежнему отливали теми теплыми оттенками, которыми отливает по-настоящему хороший портвейн в пламени свечи. Когда Нейтан признался в своей страсти, Филдинг со смехом похлопал его по спине:

– Однако здорово же ты не в себе.

Нейтан посмотрел вверх, его рука зависла над незаконченным рисунком. Может, он и был здорово не в себе, но насчет ее волос он не ошибся. Они были так же великолепны, как тогда. Спустя десять лет можно было ожидать, что в этих темных кудрях блеснет серебряная нить. Или уловить признаки краски, поддерживающей видимость молодости.

Но волосы Эмитист не были подкрашены. Они выглядели такими мягкими, такими блестящими, такими естественными и… к ним так хотелось прикоснуться…

Нейтан нахмурился, опустил голову и вернулся к работе. Ему не нужно касаться их пальцами, чтобы почувствовать, действительно ли они такие мягкие, как на вид. Чтобы насладиться красотой, достаточно глаз. В конце концов, он художник. Но он готов был бросить вызов любому, кто стал бы отрицать, что у Эмитист великолепные волосы. И прелестное лицо. И сверкающие глаза.

И, несмотря на все это, она была как яд.

Нейтан поднял взгляд и посмотрел ей прямо в глаза. В глаза, которые когда-то смотрели на него с обожанием. Во всяком случае, так ему казалось. Он хмуро усмехнулся. Теперь, когда он стал старше и мудрей, ему легче было разгадать ее. Эмитист смотрела на него оценивающе, с вызовом, как будто пыталась просчитать, как скоро он потеряет самообладание. Как ловко она скрывала все это от него прежде.

Да, она настоящий яд. Яд в завораживающем сосуде.

Нейтан услышал, как у него за спиной нетерпеливо заерзал на стуле любовник Эмитист. Должно быть, он жалел, что позволил ей так себя вести. Должно быть, его задело, что она так пристально смотрит на другого мужчину, когда он сидит всего в нескольких дюймах от нее. Однако он ничего не делал, как будто не имел власти что-либо запретить ей.

Боже, до чего же она, наверное, хороша в постели…

Сжав губы, Нейтан бросил взгляд на лист бумаги, лежавший у него на коленях, и добавил несколько умелых штрихов, придавших глубину созданному им образу.

– Вот, – сказал он, закончив рисунок, и кинул его любовнику Эмитист.

Мужчина взглянул на портрет, поднял брови и протянул его мисс Делби, которая быстро схватила лист.

– Это… – Она нахмурилась, разглядывая рисунок. – Это поразительно, особенно учитывая, как быстро вы его сделали. – Выражение ее глаз изменилось, теперь Эмитист смотрела на него почти с уважением.

А Нейтан почувствовал, как в лицо бросилась краска, что случалось с ним всякий раз, когда люди признавали его талант. Его дар.

И хотя во всем остальном его жизнь можно было считать неудачной, рисовать он действительно умел.

– Сколько вы хотите?

Мисс Делби смотрела на рисунок, который держала в руках, как будто не могла поверить своим глазам. Нейтан встал, сложил свой стул и небрежно пожал плечами, как всегда поступал со своими клиентами. И ответил ей так же, как отвечал всем:

– Во сколько вы его оцените.

Во сколько она его оценит? О! Да он бесценен! За одно то, что он просителем сидел у ее ног, Эмитист была готова заплатить сколько угодно. Десять лет назад Нейтан самодовольно порхал туда-сюда, раздавая улыбки направо и налево, словно молодой бог, снизошедший до того, чтобы явиться в мир смертных. Увидеть, как он работает ради куска хлеба, – это дорогого стоило. Ведь было время, когда он считал, что такое ничтожество, как Эмитист с ее низким происхождением и отсутствием влиятельных связей, можно просто отбросить в сторону. В ее сознании вспыхнула приятная мысль.

– Месье Ле Брюн. – Эмитист поманила своего посыльного, который наклонился ближе, чтобы она могла шепнуть ему на ухо. – Я хотела бы, чтобы этот молодой человек получил сумму, эквивалентную двадцати пяти фунтам. Во французских франках. – Это была годовая зарплата ее дворецкого. – У вас есть с собой столько денег?

Его глаза полезли на лоб.

– Нет, madame, было бы непростительной глупостью носить с собой так много.

– Тогда возьмите их в банке и проследите, чтобы он их получил. Сделайте это завтра утром.

– Но, madame…

– Я настаиваю.

После мгновенного колебания Ле Брюн пробурчал:

– Я понимаю, madame.

Сунув руку в карман, он достал пригоршню монет, которые высыпал в протянутую ладонь Хэркорта.

– Будьте так любезны, напишите мне свой адрес, – произнес он, – и я распоряжусь, чтобы вам доставили оставшуюся сумму.

Пока Нейтан писал адрес на обратной стороне своего рисунка, его губы невольно изогнулись в циничной улыбке. Очевидно, что этот нахальный тип намеревался явиться к нему, чтобы предупредить держаться подальше от красотки, находящейся у него на содержании. Судя по его насмешливой ухмылке, француз решил, что он сидит без гроша. Нейтан знал, что на эту удочку попадались многие люди, поскольку, отправляясь рисовать, он надевал старую одежду, которую не боялся испортить углем и в которой мог спокойно сесть на землю, если попадался интересный сюжет, достойный того, чтобы тут же перенести его на бумагу.

Этот француз собирался сообщить Нейтану, чтобы он не пытался с ним тягаться. Француз был достаточно богат, чтобы удовлетворить ее. Содержать ее. А что мог предложить ей жалкий бродячий художник?

Кроме относительной молодости, привлекательности и манящей улыбки?

Внезапно Нейтан ощутил почти непреодолимое желание отобрать ее у этого мужчины. Овладеть ею, одержать над ней верх, подчинить ее, привязать к себе… а потом бросить.

Потому что, черт подери, кто-то должен был наказать ее за все, что ему пришлось вынести за эти десять лет. Если бы она не положила на него глаз и не превратила почти в раба, он не был бы так раздавлен, когда обнаружил, что скрывалось за этим красивым фасадом. Он не согласился бы на тот ужасный брак, к которому принудила его семья, и не оказался заложником не менее ужасающей политической карьеры, избавиться от которой ему удалось, только совершив то, что окрестили социальным самоубийством.

О да, если бы в мире существовала хоть какая-то справедливость…

Только ее конечно же не было. Тот урок, который преподала ему жизнь, Нейтан усвоил слишком хорошо. Честность никогда не вознаграждается. Миром владели лживые, а не смиренные.

Сунув монеты в сумку вместе со всем остальным, он изобразил на лице улыбку, которой в совершенстве овладел за годы, проведенные в политике, и обратил ее к французу, мисс Делби и неприметной женщине, сидевшей с ними за столиком.

И быстрым шагом направился к двери.

– Боже правый, – выдохнула миссис Монсорель. – Я, конечно, слышала о нем, но никак не ожидала, что он такой… – Она то вспыхивала, то бледнела, продолжая щебетать что-то невнятное.

Но на то и был рассчитан весь этот спектакль, который так часто разыгрывал Нейтан, приводя чувствительных дам в трепет. И если бы не то удовольствие, которое она испытала, видя его склонившимся у своих ног, пристальный взгляд его опытных, все понимающих глаз под тяжелыми веками, мог бы оказать подобный эффект и на Эмитист. Кроме того, сочетание его аристократической красоты и бедной одежды могло бы тронуть ее сердце, если бы только в нем осталась хоть одна струна, до которой он мог дотянуться.