Джеми замедлил шаг, прислушиваясь к нашему разговору, но я должна была задать свой вопрос во что бы то ни стало.
– Какая девушка? – тихо спросил полицейский.
Спросил так, будто речь могла идти о великом множестве девушек, великом множестве длинных жеребячьих ног и голов с развевающимися по ветру волосами, и я должна была устроить кастинг и выбрать одну из них – ту, которая понравится мне больше других. Он просто проверял меня. Он знал, о какой девушке я говорю.
– Которая жила здесь летом, – ответила я. А затем позволила ее имени впервые сорваться с губ. – Эбби Синклер. Я хочу сказать, Эбигейл Синклер. Исчезнувшая девушка.
Полицейский быстро вел нас к воротам. Когда мы проходили мимо флагштока – его провисшая веревка взметнулась вдруг вверх с порывом ветра, – я увидела, что Джеми обернулся и посмотрел на меня. В свете фонарика его лицо казалось мертвенно-белым. И на нем читалось частичное понимание того, что и зачем я вытворяю. Теперь он знал, почему я остановила фургон, знал: я сделала это намеренно и все от него скрыла.
Полицейский остановился, словно стараясь сообразить, как ответить на мой вопрос. И когда он заговорил, то его голос звучал строго и авторитетно, будто я не имела права называть никаких имен.
– Да, – сказал он. – Эбигейл Синклер. Почему вы о ней спрашиваете?
Мне не понравилось, как он произнес ее имя.
– Это, – я старалась избегать взгляда Джеми, – моя давняя подруга. Я слышала, она была здесь этим летом, а когда узнала, что с ней случилось, решила приехать сюда и попытаться…
Полицейский слегка подтолкнул меня, чтобы я ускорила шаг. Теперь мы шли мимо компостной кучи и подходили к воротам.
– Насколько я понимаю, – сказал он, – вы не там ищете.
Я задрожала под порывом холодного ветра. Ноги онемели, я посмотрела на них и удивилась тому, что на мне по-прежнему ботинки, а не шлепанцы Эбби, поскольку готова была поклясться, что голые пальцы моих ног утопают в снегу.
– Что вы хотите сказать? Почему «не там»?
– Девушка убежала. И ее семье известно об этом.
– Вы ошибаетесь. Никуда она не убегала.
– Откуда такая уверенность?
Да, я была уверена.
Мы добрались до забора, он придержал для меня калитку на уровне моей груди и, казалось, какую-то долю секунды не хотел выпускать меня из нее.
– Я знаю ее, – смущенно сказала я. – Знаю, что она не стала бы этого делать.
Тут вдруг, удивив меня, заговорил Джеми:
– Неужели никто ничего не видел? Куда она поехала? С кем? Известно ли хоть что-нибудь? – Он искоса посмотрел на меня, давая тем самым понять, что мы поговорим обо всем позже, но сейчас он будет мне подыгрывать.
– Вы осматривали местность вокруг лагеря? – добавила я. – Искали в лесу? А ее велосипед? Вы…
– Вот что я вам скажу: вы просто излишне любопытны, – ответил полицейский, глядя исключительно на Джеми. Но не на меня. Он упомянул пару деталей из объявления об исчезновении, и я запомнила, какие именно, чтобы обдумать сложившуюся ситуацию позже.
Бабушка и дедушка Эбби – они были ее официальными опекунами – заявили, что она сбежала. Они сказали это и начальству в лагере, и полиции, потому ее и не начали искать сразу же.
Полицейский показал в направлении старой магистрали, которая теперь называлась Дорсетт-роуд. Свидетель – он не назвал его имени – видел, как Эбби свернула по этой дороге и словно сквозь землю провалилась. Он покачал головой, будто хотел сказать, что сделать что-либо было невозможно. Она поступила так, как поступила, по доброй воле.
Кроме того, читала я его мысли, ну кто она такая? Всего лишь семнадцатилетняя девчонка. А семнадцатилетние девчонки только и делают, что пропадают.
Полицейский закрыл калитку. Удостоверился, что мы сели в разные машины, и отбыл. Он ехал на автомобиле без надписи «Полиция» и без мигалки, и я задалась вопросом: а был ли он при исполнении, когда углядел наши с Джеми машины? Как только задние габаритные огни его автомобиля скрылись из виду, Джеми вышел из своей машины и направился к моему фургону.
– И что это было? – спросил он, садясь рядом со мной. Двигатель прогревался плохо, в фургоне было холодно, и он поднес руки к вентиляционному отверстию.
У меня опять появилась возможность рассказать ему обо всем. Здесь, тихой ночью, спустя несколько минут после того, как я побывала в теле Эбби, или же это она была в моем, и мы с ней катались по сосновым иголкам в объятиях парня, которого, по ее словам, она любила. Теперь Джеми знал о ее существовании, и я могла признаться в том, какую тесную связь я ощущаю с незнакомым мне в реальной жизни человеком.
Я могла сделать это. Но сказала лишь:
– Я видела объявление о ее пропаже. И захотела найти это место. Мне было… любопытно.
(Я не стала говорить, что объявление, сложенное во столько раз, во сколько только можно сложить листок бумаги, лежало у меня в рюкзаке под ногами. Я чувствовала присутствие Эбби среди деревьев, я чувствовала ее присутствие в воздухе. Чувствовала, как она дышит через обогреватель, и это дыхание проникало в меня. Она не хотела, чтобы я вводила Джеми в курс дела, а ее желания были гораздо важнее моих.)
– Значит, ты ее не знаешь, – сказал Джеми. – Значит, ты соврала.
– Она не убегала отсюда, – ответила я. – Она этого не делала. Она…
– Как ты можешь это утверждать, Лорен?
Я смотрела на свои руки. В свете приборной доски вполне можно было разглядеть линии на ладонях, только вот на них не было ничего. Мои ладони были гладкими, словно у меня не было ни прошлого, ни будущего. Какое-то мгновение я гадала, чьи же это руки лежат на руле и чье тело покинуло только что территорию лагеря для девочек «Леди-оф-Пайнз» и село в мой фургон.
– Я ни в чем не уверена, – сказала я. – Просто у меня такое чувство.
И не смогла понять выражения его лица.
Я все это выясню, подумала я, но не стала произносить вслух. Она не оставит меня в покое, если я не сделаю этого.
Он пододвинулся ко мне. Я почувствовала его пальцы у себя на подбородке, губы на своих губах и, не успев сообразить, что делаю, резко отпрянула назад, так что между нами образовалось несколько спасительных дюймов. Я вытянула вперед руку и уперлась ей ему в грудь. Так что он не смог оказаться ближе ко мне.
На его лице отразилось смущение, а потом кое-что похуже, похожее на гнев. Никогда прежде я не отталкивала его от себя; и понятия не имею, почему сделала это сейчас.
– Кто тебе звонил? – пробормотала я наугад. Когда мы были в третьем домике и он отвечал на звонок, его разговоры совершенно меня не интересовали, но теперь что-то подсказало мне, что я должна поинтересоваться ими.
– Когда? – спросил он. И замер, наклонившись к сиденью, словно его подвесили в воздухе. Моя рука по-прежнему была вытянута, ладонь, на которой не было ни единой линии, упиралась ему в грудь, будто это я удерживала его в висячем положении. И это действительно было так.
Я смотрела, как он отодвигается от моей руки и откидывается назад. Казалось, то, что было между нами, сгнило и засохло прямо на глазах, превратилось в серую пыль. Меня, по идее, должен был бы обеспокоить такой ход дела. Всего несколько дней назад я бы воспротивилась этому, отыграла назад, извинилась. Но не сейчас.
– Кто тебе звонил? – повторила я. – Там, в домике.
– Да просто менеджер с работы. Сказал, какое у меня расписание на следующей неделе. – Теперь он основательно устроился на своем сиденье и даже не смотрел на меня.
– Правда? – спросила я. – Так кто это был?
– Менеджер. С работы, – повторил он. Джеми работал официантом в мексиканском ресторане «Куса Лупита» и действительно никогда не знал своего расписания на несколько дней вперед. – На следующей неделе я работаю во вторник вечером, в среду вечером и в субботу.
– О'кей, – кивнула я. – Хорошо.
Но что-то говорило мне, что верить ему не следует. Это что-то было иррациональным, необъяснимым, и раньше я не имела о нем никакого понятия. И вот я ощущаю это что-то, и оно имеет отношение ко всем и ко всему. Даже к парню, лишившему меня девственности, с которым я собиралась жить после окончания школы – а дальше мы не загадывали. Даже к Джеми. Даже к нему.
