* * *

Мы пролежали лицом вниз до самого вечера. Это невыносимо! Зелье оказалось ненадежным, его хватило только на пару часов. Все тело ломит, но это только вначале, потом - хуже. Потом суставы начинают болеть. Даже не болеть - они становятся источниками боли, которая разливается по всему телу. А уж потом приходит онемение. Все, боль уходит, а вместе с ней и все остальные ощущения. Тело чужое, не твое, вытесанное из камня. Только голова твоя, каким-то неизвестным художником-абстракционистом прилаженная к мраморной скульптуре. Когда начались сгущаться сумерки, нам надели повязки на глаза и, наконец, сняли пленку с запястий и лодыжек. Встать я, конечно, не смог. Меня подняли и повели куда-то, подвесив рюкзак на плечо. Я заметил, что он порядочно полегчал. Постепенно кровь возобновляла свой ток, чуть покалывало в мышцах. Это хорошо. Наверное, на руках и ногах у меня черные линии где была намотана пленка. Сволочи! Это же издевательство над людьми! Я уже не говорю о нарушениях прав, в подобной обстановке это просто смешно. Но чисто по-человечески... Нас несли довольно долго, после чего посадили на землю и удалились. Деревянными пальцами я кое-как стянул повязку с головы Мак-Кинли была далеко, примерно как вчера вечером. Наши рюкзаки лежали тут же, на земле. Андрею было совсем плохо - кисти его были белыми, как мел, а под ногтями разлилась голубизна. Это очень плохо, нужно в что бы то ни стало привести его в чувство, вернуть жизнь в конечности пока не поздно. Я встал на четвереньки, подполз к Андрею, снял с него повязку - по крайней мере, лицо у него было нормального цвета и принялся растирать руки. Растирал долго, пока вены не вздулись и по коже не пошла розовая краска. Ноги себе он уже растирал сам. И только сейчас... только сейчас я испугался. Понял, что нас запросто могли убить. Это понимание всегда приходит позже - прыгни на стальные прутья, пробеги сквозь огонь, не задумываясь, а потом похолодей от ужаса. И первым моим желанием было все бросить и бежать. Желание было сильно, очень сильно, так что ноги уже сами напряглись. Но я схватился руками за траву, удерживая неспокойное тело. Андрей поднял на меня удивленные глаза. - Что ты делаешь? - спросил он, глядя, как я цепляюсь за землю. - Я хочу убежать... И если отпущу траву - побегу, куда глаза глядят. Только к утру я почувствовал себя нормально - развеялась немота, я смог ходить, не хромая. Возвращаться глупо, если не убили в первый раз - убьют сейчас. Лучше всего сейчас для нас уйти отсюда как можно быстрее. Вещи наши не украли, полегчавший рюкзак был всего лишь плодом моего воображения. Все на месте, значит, они, в принципе, настроены не агрессивно, а мы просто попались под руку. Но что же такое там?.. В небо потянулась струйка дыма, как от костра. Создатель, кем бы он ни был, придумал любопытство для того, чтобы людям легче было впутываться в неприятности. Хотя, и наделил им каждого по разному. Наверное, чашка, из которой любопытство вливали в меня, перевернулась, выплеснув все. Я взял рюкзак и пошел обратно, нацарапав короткую записку: "Возвращайся домой, за мной не иди. Если я вернусь, то устрою такую гулянку, какой не видел ни ты, ни твой отец с дедом!"

03

Я шел, и сердце прыгало в груди. Вся жизнь мелькала перед глазами - драки, ссоры, любовь, ненависть, радость, горе... Если бы записать это, получилась бы увлекательнейшая книга, настоящая эпопея о жизни одного человека во всех подробностях. Человек такого не сочинит никогда, но жизнь подсказывает нам сюжеты. Сизый дымок вился впереди, превращался в моем воображении в столб, даже не дыма, а простой мраморный столб, поставленный по чье-то прихоти. Или как памятник. Кажется, птицы умолкали при моем приближении и насекомые разлетались в стороны. Я тысячу раз сгорал от гнева на самого себя, тысячу раз мною овладевало желание вернуться и было оно ничуть не слабее жаления убежать вчера вечером. Но я шел. Может быть, Небо сохранит меня... И я увидел их - одни солдаты в форме, только двое в штатском. Один сидит связанный на земле - руки у него скручены за спиной, но ноги свободны. Наверное, это тот, которого бросили вчера рядом со мной. Невысокого роста, заурядной внешности... Его попутчик имел влияние среди военных. Во всяком случае, его они слушали, чуть ли не заглядывая в рот. Старая фабрика была окружена вниманием и почетом: вокруг нее постоянно суетились солдаты, что-то подпирая, что-то очищая от грязи и ржавчины. Кусты и деревца, которыми фабрика обросла со всех сторон, уже вырубили и теперь она стояла, освещаемая солнцем, будто памятник губительному времени - черный прогнивший остов. Почему она не падает?.. Откуда-то показался солдат с бревном, он волочил его по земле, потому что поднять не смог бы. Приподнял, желая подпереть что-то, может, одну из стен или еще... и уронил! Прямо на стену! Я ожидал, что все строение сложится и рассыпется в пыль, но... ничего этого не произошло. В адрес нерадивого работника тут же полетели нелестные выражения человека в штатском, тот, потупив глаза, поднял бревно и затащил его за огромный валун. Я сидел в кустах довольно далеко от группы военных, укрепляющих здание фабрики, и не смел даже пошевелиться - ветер дул от меня и вполне мог донести шум. Нет сомнений, меня услышат. Сидел уже около часа, если Солнце не обманывает. Человек в штатском... А ведь он не русский! Солдаты - да, русские, а он нет, у него акцент. Американец? Нет, скорее, англичанин. По происхождению англичанин, возможно, долго жил в России и выучил русский... Что-то привлекло мое внимание - там, в траве, возле фабрики горит огонек. Нет, не настоящий огонь, конечно, скорее кусок зеркала, отражающий солнечные лучи. Во всяком случае, похоже. Его заметили. Человек в штатском - солдаты называли его Дженнингс - показал на огонек пальцем, а связанный, взглянув, страшно закричал. Дженнингс и сам побледнел, а через секунду и вовсе спал с лица. Огонек будто магнит притянул мой взгляд. Что же это такое? Связанный все кричал и бился в попытках освободить руки. В такие моменты человек способен на все - даже сталь порвет, не то, что веревки или ленту. Огонек разгорался все ярче. И я услышал смех. Нет, хохот, безумный хохот, на какой способен только выживший из ума старик либо просто псих. Солдаты разом повернулись - смех доносился из-за фабрики - и вскинули автоматы. Полслова, полжеста командира - и тогда уж точно дождь пуль разнесет всю фабрику в пыль. Но приказа не было. Дженнингс дернул рукой и двое пошли в обход здания, а еще двое с другой стороны. Секунды тяжелы... и долги, растянулись... будто часы... ожидание. Вскрик! Помимо воли - вскрик неожиданности. Обе пары встретились с той стороны здания, столкнулись нос к носу. И вслед за этим последовал еще один взрыв хохота... Прямо позади меня! Спину обожгло морозом, по щекам потекли струи пота. Да, я вспотел, как свинья, хотя вся кровь отхлынула от кожи. Меня сейчас, наверное, можно принять за альбиноса... Шея, будто свинцовая, из теплого свинца, еле поворачивается. Мышцы свело сильнейшей судорогой. Страх достиг своего апогея, выше которого подняться просто не мог... нет, выше только смерть, холодная смерть. Я повернулся. И увидел его. Человек, мужчина, он сидит на корточках, опираясь руками о землю. У него седые всклокоченные волосы, неопределенного цвета глаза - как у людей-альбиносов, худое узкое лицо с большим носом римского образца и тонкими губами. И еще у него абсолютно безумный взгляд. Он улыбнулся - совершенно по-идиотски, - пригнулся к земле, глядя впереди себя. Туда, где метались в панике солдаты. Я посмотрел и ужас, овладевший мною, еще более ожесточился. Военные, люди служивые, наверняка повидавшие войну - они были готовы упасть и грызть землю, раздирать ее ногтями и зубами. Я видел это по их лицам. А Дженнингс стоял, как вкопанный, и светился смертельной белизной. Особенно это было заметно на солнце - лучи отражались от лица Дженнингса, как от листа хорошей бумаги. - Посмотри на цветок, оторви лепесток... Боже! - И любимого вспомни, и... Он прыгнул, как кузнечик, перепрыгнув меня и приземлившись так, чтобы заглянуть мне в лицо. И захохотать. От этого хохота у меня все внутри затряслось. Наверное, я бы обмочил штаны, если бы не справил нужду раньше. Черт, что же такое в этом человеке, что внушает такой ужас? Должно быть, все наложилось одно на другое - и обстановка, и события, и... он сам. Он встал на четвереньки, стал ползать кругами, бормотать что-то себе под нос. Нес он полную несуразицу - до моих ушей долетали отдельные фразы. И вдруг... он встал, выпрямился, взгляд его обрел выражение, стал осмысленным. И дебильная улыбка исчезла с лица. - Димитрий Норкаус, агент Национальной Разведки, - сказал он вполне нормальным голосом и чуть склонился, приложив руку к груди. Назовите свое имя. - Михаил Муравьев... - ответил я машинально. - Отлично. Благодарю вас, вы отвлекли их внимание на себя, он кивнул в сторону военных, - и тем самым дали мне шанс спастись. Ладно, хватит стоять столбом. Очнитесь же! Все оцепенение мигом слетело с меня, вернулась ясность мышления. Я снова мог мыслить, здраво рассуждать. - Вот так-то лучше, - он заглянул мне в глаза. - Пойдемте, посмотрим, как там наши друзья. Он усмехнулся. Черт подери, он смеется! Эти люди могли убить меня и... наверное, и его тоже. Но назвавшийся Димитрием Норкаусом направился к фабрике с такой неподдельной уверенностью, что... Мы спустились с пригорка, на котором я сидел все это время. Я не знаю, как он это сделал, но не хотел бы я быть врагом человека, с такой легкостью оперирующего чужим сознанием. Они все из людей превратились в животных, безмозглых и тупых. Они ползали по земле, они рычали друг на друга, их глаза налились кровью... Дженнингс все так же стоял, выпрямившись и глядя прямо перед собой. Глаза его были широко открыты и полны... пустоты. В них не было ничего! Я подошел, помахал перед лицом ладонью - никакой реакции. Дженнингс дьявольски бледен... - Он мертв. Норкаус стоял спиной ко мне, разглядывая здание фабрики только сейчас оно начало разваливаться: падали с остова хлопья ржавчины, сыпалась труха и гнилье. - Что? - переспросил я; казалось, эти слова произнесены кем-то сторонним и относятся не ко мне. Норкаус повернулся. - Мертв, - повторил он, - если хотите, можете убедиться. Лицо Дженнигса холодно, кожа на ощупь будто резина. Верное, мышцы свело судорогой, а потом тронуло окоченением. Он будет стоять так, пока ветер не свалит его или пока... пока разложившаяся плоть не подломится под весом туловища. А связанный, попутчик Дженнигса, лежал на траве под кустом. Его лицо посинело и набрякло: он задохнулся, воротник перетянул шею. Норкаус схватил меня за руку и потащил куда-то. - Нам пора, - говорил он...