И открыла, наконец, глаза.

Рядом с ней, под струями горячей воды, стояла высокая темноволосая женщина с уставшим лицом и испуганно-удивлёнными серыми глазами. Кажется, незнакомка была не готова к тому, что её заметят.

– Вы кто?! – зашипела Лерка, хватаясь одновременно за скользкий кафель и полупрозрачную занавеску с наивными дельфинчиками.

Женщина шумно выдохнула и выпрыгнула из ванной, в одно мгновение оказавшись за дверью.

– Стой! – снова заорала Лерка. – Я сейчас полицию вызову!

Она, в самом деле, решила, что нужно звать на помощь: мало ли кто проник в квартиру вместе с этой ненормальной? Куда охрана смотрит?!

Лерка сиганула к двери, захлопнула её за незнакомкой, дрожащими пальцами передёрнув задвижку. И только тут поняла, что оказалась в западне: телефона с собой нет, позвонить и позвать на помощь не сможет, предупредить маму – тоже, защититься здесь нечем, разве что пенкой для умывания. Да и щеколда эта – так, мелкое недоразумение для злоумышленников, а не преграда, дверь легко вынести. Лерка, быстро натягивая махровый халат, прислушалась.

В квартире стояла мёртвая тишина. Ни шороха. Ни скрипа. Ни шёпота.

Всё внутри похолодело: получается, там, в коридоре, тоже прислушиваются.

Лерка отпрянула вглубь ванной, в то же мгновение заметив, что ручка легонько дёрнулась… и дверь отворилась.

В нос ударил резкий запах гари.

Нет, не такой, когда убегает молоко из кастрюли или подгорает гороховый суп. Это была едкая, привязчивая вонь смеси обугленного дерева, пластика. Это был запах большого горя.

Лерка, плотнее кутаясь в халат, осторожно ступила босыми ногами на покрытые рыхлым пеплом головешки. Вокруг всё: стены, потолок, пол, – оказались чёрными от копоти, проёмы прогорели. Повиснув на покосившихся петлях обугленными струпьями, на них скрипели покорёженные картонки дверей.

– Эй! – её жалобный голос пропал в топкой тишине, в которой было слышно, как поднимаются в воздух и снова медленно оседают белёсые хлопья. – Кто здесь?

Она сделала ещё несколько осторожных шагов.

Это был не её дом. Она ещё ничего не могла понять, но могла бы поклясться, что это не её дом, не её квартира.

Она стояла посреди жуткого пепелища. Страшным скелетом поверженного великана торчали дымящиеся ещё брёвна, фрагменты перекрытий с выгрызенными огнём кусками. Под ногами хрустели обломки старой черепичной крыши, куски обугленной штукатурки, в углу, на выгоревших дотла досках, лежали почерневшие от сажи кастрюли. Удивительно чистый посреди этого ужаса белый плюшевый мишка скорбно смотрел на неё с облупившегося подоконника. Лерка только сейчас увидела, сколько игрушек вокруг: покоробившиеся от жара пластиковые погремушки, куски яркого тряпья, кукольные глаза-пуговки.

Лерка сделала ещё несколько шагов в сторону, чтобы посмотреть, на каком этаже она находится.

Ну, точно, это не её дом: они с мамой купили квартиру на пятом этаже, а это убогое жилище явно находилось на первом. Вон и забор видно покосившийся, и… Лерка замерла. Да, их с мамой квартира расположилась на пятом этаже, но вид из их окна до мелочей совпадал с тем, что она видела в эту секунду: серое трехэтажное здание с малиновой вывеской магазина женской одежды «Colliostro» на первом этаже, чуть левее, через перекресток, кафе. С той только разницей, что час назад, когда она заходила в подъезд, был январский вечер, а сейчас над знакомыми крышами утопающего в зелени переулка занималась летняя заря.

Девушка почувствовала движение за спиной и резко обернулась: перед ней снова оказалась та самая темноволосая женщина. Только сейчас она была собрана и даже решительна.

– Где я? – прошептала Лерка.

– Мой дом, – донеслось. Незнакомка находилась рядом, буквально в метре от неё, говорила чётко, но слышно было так, словно звонила она по разбитой рации с северного полюса. Словно догадавшись, что не услышана, та повторила чуть громче: – Мой дом.

– Не понимаю, – развела руками Лера. – Как «ваш дом»?

Женщина стояла и молча на неё смотрела, словно ожидая следующего вопроса.

– Как я здесь оказалась? – темноволосая отрицательно покачала головой и тяжело выдохнула. Только сейчас Лерка поняла, что женщина выглядит очень усталой, измождённой. Её светлое платье, больше похожее на ночную сорочку, было испачкано в саже, худые руки подрагивали. Ей стало жаль её.

– Я Вам могу чем-то помочь? – женщина медленно кивнула. Её черты обострились, а взгляд приобрёл ясность. Девочка невольно вздрогнула, увидев неистовую ярость, даже ненависть в этом казавшемся таким милым и несчастным лице. Темноволосая протянула вперёд руку, показывая за Леркину спину:

– Найди его! – прохрипела она. Девушка оглянулась. В нескольких метрах от дымящихся развалин припарковались несколько машин. Около одной из них столпились люди, человек пять, что-то живо обсуждая. Иногда их компанию сотрясал истерический хохот. Но незнакомка показывала на одного. Здорового такого, жирного. С тяжёлым взглядом и улыбкой бульдога. Это ему заискивающе рассказывали, неистово лебезя и доказывая свою верность. А он уставился на белёсые развалины и брезгливо кривился. – Найди его…

Лера перевела взгляд на незнакомку.

– Почему? Я не хочу этого, – она понимала, что происходит что-то ужасное. Вернее, нет, «ужасное» произошло, жирный бульдог и эта несчастная, дрожащая от ненависти и бессилия женщина к нему причастны. Они оба связаны на века. Но при чём здесь она, Лера Ушакова?

Её уже никто не слышал. И не спрашивал, хочет ли она, сделает ли она то, о чём её просили. Просили? Или приказывали?

Белый пепел поплыл перед глазами, унося с собой вопросы, оставшиеся без ответа. Исчезла незнакомая женщина, толстый боров, изувеченный дом, ворох детских игрушек и скорбный белоснежный медведь. Остался лишь нестерпимый запах гари.

Ромка напрягся и застыл.

С соседней парты его сверлил взглядом Горыныч, Санька тыкал кончиком карандаша в спину.

– Ромыч, ты скоро?

Ромка молчал. Ему нужно еще мгновение, чтобы понять, рассмотреть.

Он зажмурился. Перед ним медленно проявилась полупрозрачная пленка, на которой голубоватыми светящимися чернилами мелким разборчивым почерком было написано с десяток строк.

Мысленно «сфотографировав» их, он схватил клетчатый литок и карандаш, и судорожно записал на нем решение. Автоматически, не глядя, протянул руку через проход, и черновик мгновенно исчез в липкой от нетерпения Санькиной ладони.

Ромка снова пригляделся к видимому ему одному мерцающему синевой экрану. Задание поменялось, цифры, словно кусочки пазла, переместились и снова встали на свои места. Он опять «сфотографировал» увиденное, еще раз быстро вписал решение на тетрадный листок и передал назад.

Все.

Он выдохнул и взглянул на часы. Двенадцать сорок. У него есть тридцать шесть минут, чтобы добраться до места, где его никто не увидит, никто не достанет.

Не дожидаясь вопросов, новых просьб, он схватил тощий рюкзак, сгреб в него ручки и карандаш. Захлопнув тоненькую тетрадь, торопливо положил ее на учительский стол.

– Чижов, ты все? – Инесса Викторовна лишь удивленно вскинула брови. – Олимпиада же…Неужели не хочешь проверить?

Пацаны что-то шипели ему в спину, девчонки томно вздыхали, кто с завистью, кто с упреком, но он их уже не слышал – в голове, словно часовой механизм, тикали секунды, уменьшая отведенное ему время.

Ромка выскочил за дверь, в прохладу пустынного коридора, и уже никого не стесняясь, со всей скоростью рванул к выходу из школы.

Хорошо, что каникулы еще, малышня под ногами не носится.

На ходу застёгивая оранжевую куртку, он выбежал из здания школы, еще раз взглянул на часы: двенадцать сорок пять.

– Ромка! – сзади топот и гомон голосов. – Ты куда? А праздновать!!!

Это Горыныч, Пашка и Санек, пацаны из Ромкиного класса, друзья.

«Только вас мне здесь не хватало!», – ругнулся про себя Роман. Отрицательно качнул головой: