Тогда они притащили из избы длинную скамью, как-то переложили на нее Роози и привязали вожжами, чтобы больная не соскользнула, когда ее будут нести.
Батрак глядел в сторону и морщился, когда Эва и Иоханнес вдвоем суетились вокруг Роози, — помочь он не соизволил. Едва телега освободилась от груза, как мужик стал разворачивать лошадь, чтобы выехать на своей скрипучей повозке за ворота. Иоханнесу пришлось побежать за батраком — он хотел расспросить его, что стряслось.
Скоро вся деревня знала о том, что приключилось с Роози. Батрак оказался не так уж скуп на разговор, как можно было подумать вначале, когда он стоял на дворе Виллаку.
У Роози появилась скверная привычка забираться с хозяином на сеновал. Оба словно с ума сошли. Плотские страсти помрачили им рассудок. Стоило хозяйке накинуть на калитку обруч с наружной стороны, как Роози и хозяин спешили воспользоваться этим. Однако на хуторе нашлись преданные глаза, хотя бы те же девчонки, сводные сестры самого хозяина Юстина и Леэни, — и вскоре хозяйка узнала, какие мерзопакостные дела творятся на хуторе. И тогда она стала подстерегать случай, чтобы поймать виновных с поличным. Как-то раз она сделала вид, будто ушла из дома, на самом же деле, улучив момент, полезла по лестнице наверх и накрыла зарывшихся в сено Роози и хозяина. Вне себя от гнева хозяйка скинула Роози с сеновала. Волею судьбы девушка упала на камень — единственный на всем хуторском дворе.
Иоханнес привез из поселка лекаря. Но тот ничем не смог помочь, он лишь унял боль в спине. Встать на ноги Роози уже никогда не сможет.
Впоследствии Эва не раз кляла себя за несообразительность. Скрип телеги заблаговременно извещал ее о несчастье, почему она не сумела понять этого! Бесчувственная и глупая, ругала себя Эва. Она должна была сама, пусть хоть глубокой ночью, бежать через Долину духов в соседнюю деревню и забрать оттуда Роози домой, даже если б пришлось тянуть эту похотливую девчонку на привязи. Только б не случилось этой страшной беды.
Эва считала, что люди измельчали и стали более поверхностными. Утеряна мудрость прародительниц. Эва не слыхала, чтоб в былые времена случались такие жуткие истории, люди умели внимать предчувствиям.
Уже пять лет каждое утро Роози приходилось поднимать с кровати, сажать на стул и подносить ей ковш с водой, чтобы она ополоснула лицо и руки. Если б Роози могла хоть чуть-чуть наклоняться, чтобы вода не стекала ей с груди вниз. Без конца надо было менять ей перепачканные рубахи. Да и множество других трудностей незаметно прокралось на Виллаку в то утро, когда Роози, точно привязанную к скамье для порки, внесли в дом.
Ведь Роози была еще молодой женщиной, лишь на несколько лет старше Эвы. Какие муки должна была претерпевать ее бедная душа — вечно приходилось зависеть от кого-то, ни жизни, ни радости. Слава богу, что хоть руки у нее двигались. Роози только и делала, что шевелила спицами. Длинные зимние вечера уходили у Эвы только на то, чтобы прясть и сучить для Роози шерсть. Одна беда — из-под пальцев Роози с каждым годом выходили все более странные носки. Поначалу Роози вязала вполне пригодные носки, затем ей это надоело. Она сказала, что мысли у нее длиннее, чем носки.
Мысли у Роози становились все длиннее и длиннее, и вместо обычных носков она стала вязать теперь такие чулки, в которых мог полностью уместиться черенок от вил. Ступни — большущие, впору здоровенному мужику, а сами чулки узенькие-преузенькие, разве что тщедушному ребенку сгодятся. Скоро целый мешок из-под картофеля был полон негодных чулок, связанных Роози, семье же зимой нечего было надеть на ноги. Тогда Эва выуживала со дна мешка чулки, связанные в минувшем году, распускала нитки и вязала заново. Это приходилось делать тайком, чтобы Роози, случаем, не увидела, как уничтожается ее работа. Она так любила похвалиться перед деревенскими бабами — дескать, без нее все виллакуские ходили бы босые, зимой за порог было бы не выйти. Ну как лишишь человека его единственной радости? Эва даже Яве не признавалась, что все Роозины вязания шли прахом.
Желания Роози становились все более странными. Она говорила, — дескать, не в старое время живем, чтобы носить мрачные серые цвета. Эве пришлось продать черных овец, а летом выбеливать шерсть на солнце, чтобы выкрасить ее потом в ярко-красный. Лавочник из поселка то и дело заказывал в городе красную краску, поскольку виллакуские покупали ее пачками.
Когда Роози в свое время с помощью доктора оправилась настолько, что могла сидеть на стуле, Иоханнес и Эва почувствовали было облегчение. Человек словно вернулся к жизни. Они стали придвигать больную вместе со стулом к окну — всегда кто-то проходил или ехал по полю, было на что посмотреть. Иоханнес, который днем заходил в избу лишь пообедать, помогал перенести Роози к столу. Ничего, как-нибудь справимся, утешала себя Эва. Время шло, и сидение на одном месте стало надоедать Роози. Деревенские ребятишки, которые иной раз собирались под окном и, переминаясь с ноги на ногу, не в силах побороть любопытство, смотрели на бледное лицо больной, тоже досаждали Роози. Дети показывали на больную пальцем, шептали что-то друг другу на ухо, кто-то смеялся, и Роози воспринимала это как издевательство. Однажды Роози вышла из себя, стала громко плакать и приказала Эве тотчас же перенести ее за шкаф. У Эвы чуть руки не отвалились, когда ей наконец удалось оторвать стул вместе с больной от пола.
Шатаясь под тяжестью ноши, она все же добралась до угла, где в зашкафной темноте Роози рассчитывала обрести покой.
Вскоре Роози удалось преодолеть плохое настроение, и Эве снова пришлось таскать стул с больной с места на место. Теперь Роози захотелось быть у плиты, у нее появилась страсть к стряпанию, рука сама собой тянулась вперед, чтобы пододвинуть сковородку или приподнять крышку котла. Однако никакой пользы в этом деле от псе не было, и Роози не оставалось ничего иного, как наблюдать за действиями Эвы. Взгляд больной был прикован к рукам Эвы, и Эва думала, как, вероятно, трудно было в старину работать в имении под надзором погонялы. Пальцы Эвы под взглядом Роози становились деревянными, ложки и кружки норовили выскользнуть из рук и упасть. Неловкость Эвы забавляла Роози. У тебя руки словно из теста слеплены, без костей, смеялась она.
Иногда Иоханнес помогал вынести Роози утром во двор. Свежий воздух полезен каждому больному. От человека, если он не видит солнца, начинает нести затхлостью.
Не дай бог, если в этот день начинал накрапывать дождь.
Утрамбованный кусочек земли возле крыльца тотчас же становился скользким, как в гололедицу. Ступеньки, но которым Эва обычно с такой легкостью взбегала испускалась, теперь вырастали в стену, через которую было почти невозможно перенести Роози так, чтобы ее неподвижные ноги не зацепились за край ступеньки. Каменные плиты в сенях со временем осели, завалились, и Эва, стонущая под тяжестью ноши, вынуждена была очень медленно, по пядям, продвигаться вперед, чтобы не упасть.
Роози стала до того зябкой, что случись ей чуть-чуть промокнуть под теплым летним дождиком, как она начинала дрожать, как в лихорадке, зуб на зуб не попадал, сразу же приказывала затопить плиту. Эве приходилось придвигать стул к самому очагу. Однажды раскаленный уголек упал Роози на ногу и прожег чулок. Роози пронзительно взвизгнула. После Эва смазала обожженное место свиным жиром, однако оно все же вздулось, стало гноиться и никак не хотело заживать. Ява не раз приходила на Виллаку, чтобы приложить к ноге Роози травы и сделать перевязку.
Поднимать Роози становилось для Эвы с каждым разом все непосильней. Больная отнюдь не была перышком — дунь, и поднимется в воздух. Роози вместе со стулом весила больше, чем мешок соли. Чем чаще Эва перетаскивала Роози из одного угла в другой, тем тяжелее, казалось, ома становилась. Порой у Эвы появлялось ощущение, будто руки у нее вытянулись и пальцы висят где-то на уровне икр.
Тем не менее Эва без конца поднимала и поднимала ее. У обремененного работой Иоханнеса редко выдавалась свободная минута, чтобы помочь жене. Однажды Эва набралась храбрости и спросила мужа — нельзя ли, чтобы о Роози заботилась девушка-служанка, а сама Эва будет ухаживать за скотиной и помогать в поле. Иоханнес оперся ладонями о стол, вздохнул и долго молчал, теребя узловатые пальцы. В этот вечер Эва так и не услышала решения мужа. На следующее утро Иоханнес коротко сообщил, что Роози, как хозяйскую дочь, не подобает оставлять на попечение чужого человека.
