Они оба посмотрели на трость. Буквы уже стерлись от времени и прикосновений рук Захарии, так как были вырезаны в древесине как раз на тех местах, которых тот касался во время сражения.

Таким образом, в некотором смысле они всегда сражались вместе.

Буквы были: У и Э.

"Нет", – ответил Брат Захария. – Только у меня. Я вырезал их на трости в свою первую ночь в Городе Костей.

Эти инициалы раньше были вашими? – спросил мальчик тихо и слегка застенчиво.– Когда вы еще были Сумеречным охотником, как я?

Брат Захария все еще считал себя Сумеречным охотником, но Джонатан явно не хотел его оскорбить.

"Нет", – ответил Джем, так как он всегда был Джеймсом Карстаирсом, когда говорил о том, что любил. – Они не мои. Моего парабатая. У и Э означают Уильям Эрондейл. Уилл.

Мальчик казался одновременно пораженным и недоверчивым. В нем была какая-то настороженность, будто он сомневался в словах Захарии еще до того, как тот их произнесет.

Мой отец считает - считал — иметь парабатая - величайшая слабость. – Джонатан произнес слово "слабость" с ужасом. Захария задумался, что именно мог посчитать слабостью человек, который муштровал мальчика. Он решил не оскорблять память погибшего отца сироты, поэтому подбирал слова очень тщательно. Этот мальчик казался таким одиноким! Он вспомнил, какой драгоценной может стать эта новая связь, особенно, когда больше ничего другого не осталось.

Она может служить последним мостиком, соединяющим с утраченной жизнью. Он помнил, как сам отправился за море, потеряв семью, не зная тогда, что обретет лучшего друга.

"Полагаю, что они могут быть и слабостью", – наконец последовал ответ. – Зависит от того, кто твой парабатай. Я вырезал инициалы своего, потому что всегда сражался лучше плечом к плечу с ним.

Джонатан Вейланд, ребенок, который сражался, словно ангел-воитель, выглядел заинтригованным.

Мне кажется, отец жалел, что у него был парабатай, – поделился он. – А я теперь должен жить с человеком, который заставлял отца жалеть об этом. Я не хочу быть слабаком и не хочу сожалеть ни о чем. Я хочу быть лучшим.

"Если ты притворяешься, что ничего не чувствуешь, притворство может стать правдой," — сказал Джем. — "Было бы очень жаль, если так случилось и с тобой."

Когда-то его парабатай тоже пытался отгородиться от эмоций, не считая чувств к Джему. И это почти уничтожило его. А Джем каждый день притворялся, что что-то ощущает, что проявляет заботу и пытается исправить сломанное, что помнит почти забытые имена и голоса, и надеялся, что все это станет правдой.

Мальчик нахмурился.

— Почему было бы очень жаль?

"Мы бьемся отчаяннее, когда на кону стоит то, что мы ценим больше собственных жизней", — ответил Джем. — "Парабатай - это сразу и лезвие, и щит. Вы подходите друг другу не потому, что одинаковые, а потому, что ваши различия объединяются в нечто целое, формируя лучшего воина для служения высшей цели. Я всегда верил, что вместе мы были не просто сильнее, но и гораздо более эффективными, чем любой из нас мог бы быть поодиночке."

Улыбка медленно прорезалась на лице мальчика, будто солнце неожиданно взошло на горизонте.

— Мне бы хотелось так, — протянул Джонатан Вейланд, и быстро добавил, — чтобы стать великим воином.

Он внезапно поспешил изобразить высокомерие, как будто он или Джем могли интерпретировать его слова как желание принадлежать кому-то. Этот мальчик был помешан на схватках вместо поисков новой семьи. Лайтвуды, ожесточившиеся против вампиров, вместо того, чтобы проявить хоть толику доверия, вампир, держащий друзей на расстоянии - каждый из них нес свои раны, но Брат Захария не мог не гневаться на них за эту привилегию - возможность испытывать боль. Все эти люди пытаются избавиться от чувств, пытаются заморозить в грудных клетках сердца до тех пор, пока холод не покроет их трещинами и не разобьет. В то время как Джем готов был обменять все свое холодное будущее хоть на один день с теплым сердцем, чтобы испытать любовь, как прежде. Но Джонатан был всего лишь ребенком, который по-прежнему пытался добиться одобрения своего сдержанного отца, даже тогда, когда смерть сделала эту задачу невозможной. Джем должен был быть добрее к мальчику. Он подумал о скорости ребенка, о его бесстрашном ударе незнакомым оружием, и этой ночи, когда вокруг лилась кровь и царила неразбериха.

"Я уверен, что ты станешь великим воином", — заверил его Джем.

Джонатан Вейланд наклонил лохматую голову с копной золотистых волос, чтобы скрыть легкий румянец на щеках. Одиночество мальчика слишком ярко воскресило воспоминания Джема о той ночи, когда он высек эти инициалы на трости, о той долгой и холодной ночи, когда он привыкал к новой ледяной сдержанности Безмолвного Братства в своем сознании. Он не хотел умирать, но предпочел бы смерть этой ужасной отрешенности от любви и тепла. Лишь бы он мог умереть в объятиях Тессы и держа Уилла за руку. Но у него украли эту возможность. Казалось невозможным остаться подобием человеческого существа среди костей и бесконечной тьмы. Когда инопланетная какофония Безмолвных Братьев угрожала поглотить все, чем он был, Джем крепко держался за свою жизнь. Не было никого сильнее этого, и только один он был таким сильным. Имя его парабатая было криком в бездну, криком, который всегда получал ответ. Даже в Безмолвном городе, даже с тихим воем, настаивающим на том, что жизнь Джема больше не его собственная, а общая жизнь. Больше не мои мысли, а наши мысли. Больше не моя воля, а наша воля. Он бы не согласился на такое расставание. Мой Уилл. Эти слова означали что-то другое для Джема, чем для кого-либо другого могло значить: мое неповиновение против посягательства темноты. Мое восстание. Моё, навсегда.

Джонатан потыкал носком ботинка в палубу, бросив на него косой взгляд, и Джем понял, что мальчик пытается рассмотреть его лицо под капюшоном. Захария натянул капюшон глубже, погружаясь в тень. Несмотря на неудачу, Джонатан Вейланд улыбнулся ему. Джем не ожидал от этого страдающего ребенка какого-либо проявления доброты, и это заставило его задуматься, что, вероятно, Джонатан Вейланд может вырасти и стать чем-то большим, чем просто великим воином. И, может быть, однажды у него появится парабатай, чтобы научить быть тем человеком, которым он хотел стать.

«Есть связи крепче любой магии», говорил себе Джем в ту ночь, держа в руке нож и делая глубокие надрезы. И он сделал зарубку: взял имя Захария, что означало «помнить». «Помни его, - наказал себе Джем. - Помни их обоих. Помни причину.

Помни единственный ответ на единственный вопрос. Не смей забывать».

Когда он поднял голову, Джонатана Вейланда уже не было рядом. Джему было жаль, что он не поблагодарил ребенка за то, что тот помог ему вспомнить.

* * *

Раньше Изабель не доводилось бывать в Нью-йоркском пассажирском речном терминале.

И место ее не впечатлило. Здание напоминало стеклянно-металлическую змею, а они, вынужденные ждать, словно сидели в ее животе. Корабли напоминали стоящие на воде склады, когда Изабель невольно сравнивала их с кораблями Идриса, похожими на пиратские.

Они проснулись в кромешной тьме, сейчас же едва светало и вдобавок было кошмарно холодно. Алек кутался от дующего со стороны воды ветра в толстовку, а Макс капризничал, недовольный ранним подъемом. Хотя оба ее брата были довольно капризными, так что Изабель не знала, чего и ожидать.

Она заметила отца, спускавшегося по трапу, и мальчика рядом с ним. Рассвет ложился на воду тонкой золотистой полоской. Ветер пускал волны с гребешками по реке, играя с золотистыми локонами мальчика. Его спина была прямой и стройной, словно рапира.

Одет он был в темную облегающую одежду, напоминающую какую-то униформу. И он был весь в крови. Потому что принимал участие в сражении. А мама с папой до сих пор не позволяли им с Алеком сразиться ни с одним крошечным демоном!