Вставил в горлышко чистую тряпочку — о резиновых сосках в этом мире еще не представляли, как только она пропиталась молоком, подставил к губам дочки. Смотрел, как та сосала, причмокивая, пока не насытилась и снова не уснула. Все еще поражался тому, что это маленькое чудо — частица моей плоти, не свыкся с мыслью — я отец и глава своего небольшого семейства. Пока мы не вместе из-за моей службы новобранцем, но через год, когда закончится ее срок, многое может и должно поменяться. Сделаю все возможное, но будет у нас свой дом, куда я смогу по вечерам возвращаться, как наши офицеры и семейные сержанты, а не жить все время в казарме. В таких думах ухаживал за роженицей и дитем оставшуюся часть дня и ночь, а ранним утром, поцеловав их обоих, отправился в полк.

Следующую увольнительную, правда, только до вечернего отбоя, получил через неделю, в ближайший выходной день. Иветта уже встала с постели, сама ухаживала за дочерью, кормила ее грудью. По ее просьбе повез малышку вместе с крестными — Кеном и Лаурой, в храм Спасителя на крещение. Приехали загодя, пока ждали в притворе, разглядывал красочные иконы на стенах и фрески на сводах о жизни и мученичестве Спасителя, в чем то подобного нашему Иисусу Христу. В Леване в церковь я попал впервые, да и в Нейтаре побывал всего пару раз, когда сопровождал купца. Так что смотрел на все представшее передо мной благолепие с понятным любопытством.

Не сказать, что особо впечатлился их красотой — Рублевские работы, даже в репродукциях, представлялись интереснее, но от всей обстановки храма как-то брало за душу, внушало невольное почитание. Строгий взгляд Спасителя, казалось, пронизывал меня насквозь, до самый потайных уголков, а от высокого свода под витражным куполом лился свет, который можно было назвать божественным — на душе от него становилось светлее.

Настоятель храма принял нас как только закончилась обедня. Провел церемонию, не затягивая, после чтения благословенной молитвы нарек новорожденную Марией. Самого бросило в дрожь, когда священник опустил раздетую кроху в купель с прохладной водой. Хорошо еще, что держал в ней недолго, передал крестной. Та обтерла мягким полотенцем и перепеленала, а потом вручила мне ревущую дочь. Прижал к груди, покачивая, вскоре она затихла и заснула. После, уже дома, все вместе отметили за праздничным столом крестины дочери. Я не засиживался за столом, наскоро попробовал приготовленные блюда, а потом бежал в полк, чтобы успеть до вечернего построения.

К концу второго месяца наших тренировок капрал доложил командиру взвода, что начальную выучку я прошел, мечом худо-бедно научился пользоваться. С того дня проходил воинскую науку вместе со своим десятком в составе взвода и роты. На первом занятии сержант Фредер устроил мне экзамен, решил сам проверить мою готовность к работе со всеми. Как только встали в позицию друг напротив друга с учебными мечами и щитами, крикнул: — Атакую, — а потом буквально набросился на меня. Одна его атака сменялась следующей, бил одиночными ударами и связками, имитировал рубящий в голову и тут же переводил в укол бедра или плеча. Принимал их на меч и щит, отбивал или уклонялся, так продержался пару минут, потом все же пропустил пару сильных ударов в грудь и живот.

Сержант остановил учебный бой, подвел итог: — Неплохо для начала, — после поставил в паре против одного из старослужащих с напутствием: — Погоняй новичка, Рени.

Провел схватки со всем десятком — с кем-то продержался до конца, от кого-то получил поражающий укол или рубящий удар, а у двоих сам выиграл бой. Раззадоренные бойцы было пошли на второй круг, пытаясь все же поймать меня на какой-то хитрый прием, но их осадил десятник — надо отрабатывать дальше, в общем строю. Учился с ними держать линию, прикрывать шитом соседа слева и отбивать атаки на соседа справа, согласованно идти вперед или отступать. Не сразу получилось — то вырывался, то отставал, разрушая общий строй. Несколько раз получал нахлобучку от сержанта, он в наказании от слов скоро перешел к болезненным ударам мечом по плечу, оно даже заняло. Но к концу дня как-то смог приноровиться и держать линию, меньше стал мешать соседям.

На ротных учениях в поле — взвод против взвода, "отличился" — не удержался, без команды выскочил из строя, вьюном проскочил через образовавшуюся щель в строю условного противника и прорвался к его флагу. Учебный бой шел по принципу — стенка на стенку, победителем считался тот, кто, подавив сопротивление соперника, захватит его флаг. Он только начался, стороны еще выстраивались, а тут я своим проходом практически завершил его. Какое-то время вся рота стояла в оцепенении — как два противостоящих взвода, так и третий, стоявший в стороне в ожидании предстоящий схватки с победителем. А потом пошел шум — бойцы нашего взвода кричали: — Хайя! Победа! — со стороны же противника: — Не считается! Не по правилу!

Командиры взводов подбежали к ротному, перебивая друг друга, принялись высказывать тому свои мнения об итоге скоротечного боя. Капитан долго не раздумывал, принял нашу сторону. Дал команду лейтенантам построить бойцов, а потом объявил: — Победил второй взвод! Вам всем наука — как можно неожиданным маневром обмануть противника и выиграть бой.

А после вызвал меня: — Рядовой Иванов!

Вышел из строя на шаг, как требовалось по уставу, гаркнул: — Здесь, господин капитан!

— За проявленную смекалку и ловкость даю вам отпуск на три дня, начиная с завтрашнего. У вас же семья здесь, Иванов?

— Так точно, господин капитан!

— Вот и побудете с родными, пусть порадуются за такого удальца. Все, вернитесь в строй.

Выкрикнув положенное: — Служу королю и отечеству! — развернулся и встал со своим десятком.

В последующих схватках мне досталось больше других — каждый из противников норовил достать дерзкого новичка, удары сыпались на меня со всех сторон. Выручил десяток, плотно закрыл от наскоков соперника, но и на мою долю пришлось изрядно — все тело потом болело от чувствительных ударов. Вечером, после возвращения в казарму, отпросился у своего лейтенанта уйти в отпуск сейчас, без утреннего построения. Летел домой как на крыльях, не чуя ног, когда на повороте нечаянно сбил с ног даму. Уже наклонился к ней, чтобы помочь встать, и опешил — услышал на чистом русском: — Тьфу ты, носится, как угорелый!

Интерлюдия

Лида Скобликова, в отличие от знаменитой тезки, никогда спортом не занималась. Родилась в обычной рабочей семье — отец ее работал крановщиком на стройке, мать поваром в одной из пензенских столовых. Кроме Лиды в семье росли еще двое детей — братишка и сестренка, она самая старшая. Училась хорошо, в аттестате по большинству предметов поставили четверки, по литературе пятерку, но по математике и физике тройки — точные науки ей давалась с трудом. Поступила после школы в местный университет на историко-филологический факультет, правда, со второй попытки — в первый год не хватило баллов. Отучилась все пять лет средне, не хуже других, сессии сдавала без хвостов на тройки и четверки. После получения диплома не пошла работать в школу по направлению — ехать в глубинку не захотела, а вакансии в городе заняли более успешные сокурсники.

К своим двадцати пяти годам устроилась в жизни скромно. Работала в одной из местных фирм менеджером, занималась продажами косметики и прочей парфюмерии. Замуж не вышла, хотя непродолжительные связи с молодыми людьми у нее случались. Не сказала бы о себе, что дурнушка, да и характером стервозным не отличалась, но почему-то ни с кем долгие отношения не сложились. Может быть, из-за того, что казалась другим не очень общительной или слишком серьезной, таила свои переживания и мысли при себе. Она в какой-мере уже смирилась с тем, что так и останется одна. Но в самой глубине души все еще мечтала, как в детстве, что когда-нибудь к ней придет принц, пусть и не на белом коне или вообще без него, главное — чтобы сердцу был мил. И будет у них не хуже, чем у других, заживут в мире и любви в окружении детей.