Почему-то не смущала сумбурность сделки, как не смущало и отсутствие фото, имени разыскиваемого и даже договорённости об оплате. Найти так найти. Ах, какая приятная особа, эта девушка! Ради новой встречи стоит попыхтеть и перелопатить все архивы города. Наведаться к Блохе, пусть матрицу с портрета снимет для начала.
Глава 3
Гуль. Мареевка
Город встретил холодным гостеприимством пустых окон и вынесенных дверей. Пришлось пройти несколько кварталов, чтобы оказаться, наверное, на единственной приличной и более-менее уцелевшей улице. Но и она особой оживлённостью похвастать не могла: на паре крылец под поскрипывающими на ветре вывесками расположились в тени козырьков хозяева лавок; потёртые двери столовой были открыты нараспашку и подпёрты отполированным ладонями до маслянистого блеска поленом. На узком крыльце клевал носом сильно заросший мужичок в облезлой каракулевой шапке, разило от него на несколько аршин сивухой и густым дымом камень-травы.
Чтобы особо не мозолить глаза, гуль зашёл в пустующую столовку и сел в углу.
Создатель Всемилостивый, святой Атом и ржавая батарейка! Быть ограбленным спасёнными пленниками... Остаться без снаряжения, с парой крышек, что завалялись в кармане, да стареньким стилетом в сапоге. И то хорошо, что побрезговали одежду отжать. Тогда бы увидели под рукавом браслет, попытались бы снять, а то и вовсе руку отрубили.
Эх, ладно. Как говорится, всяко бывает. Главное — жив. А вещи приходят и уходят.
— Эй ты, — крикнула из раздаточного окна хозяйка, — покупать будешь что? Если просто от солнца спрятаться — две крышки, и сиди хоть до посинения, только спать на столе или под столом не вздумай.
— Самогон возьму.
— Десятка. Пятнадцать, если нет своего меха. Ну, чего расселся? Я тебе не подавальщица.
И правда, для официантки хозяйка была слишком почтенного возраста. Гуль бы даже не особо удивился, если бы они оказались ровесниками. Тем не менее, на дряблых щеках старухи краснели два ярких круга румян, а отвисающая нижняя губа была выкрашена какой-то дикой фиолетовой помадой. Несколько раз перебрав на ладони деньги, она сунула гулю в руки бурдюк, но прежде чем отпустить, окинула высокомерным взглядом и недовольно проворчала:
— В полдень приходят за молоком ошейники, так что лучше тебе тут не засиживаться.
— У вас ферма?
— Работники не нужны! Топал бы ты лучше отсюда подобру-поздорову.
— Карга... — уже выйдя на улицу, фыркнул гуль.
Красный зенит давил, хотелось тени.
— Ещё какая! Добрых людей под нещадное солнце гонит! — подхватил пьяница, до этого дремавший. Со второй попытки встал на ноги, — честь имею, Севастьян Дождик, поэт. А вас...
Гуль пожал руку, но не спешил представляться. Огляделся по сторонам:
— Вы тут живёте?
— Нет, нет! Я — гражданин мира! В данный момент остановился здесь, но вскоре вновь двинусь в путь, чтобы нести радость просвещения людям! Как долгожданная влага облегчает землю, так же и моё творчество смягчает души людей, — прикипев взглядом к бурдюку, пьяница облизался и пригладил бороду, — да-а-а... в сей жестокий век люди забывают о прекрасном. Несомненно, возвращение плодородных земель, охота и выпас браминов — дела первостепенной важности. Но не стоит забывать и об искусстве. Оно отличает нас от дикарей и животных.
Заметив, что гуль собирается уходить, Севастьян пошёл в наглое наступление:
— Дражайший, не дадите глоток воды бедному страждущему? А я поделюсь своим творчеством.
— Но это не вода, это цуйка.
— Не страшно, не страшно, — замахал тот руками, — давайте найдём место в тени. Пройдёмте немного дальше по улице, как видите, здесь множество заброшенных домов.
Гуль немного помедлил и степенно кивнув, будто у него на уме изначально было не то же самое.
Солнце уже прошло зенит и медленно двигалось к горизонту, тени начали удлиняться. Главная дорога, как ни странно, шла почти по окраине, наверняка её выбрали потому, что она была достаточно широка и строения в этой части города сохранились лучше, чем в фактическом центре.
Севастьян приобнял своего нового знакомого за локоть, стараясь говорить как можно выразительнее и размахивая руками, не дождался прибытия на место и начал декламировать стихи:
— Жарко, душно, гнусно, мерзко
Ветер, пыль, песок, отрава
Шумно, мусор, прах и пепел
Камни, соль, преддверье ада
Мухи, блохи, тараканы
Птицы, крысы, чайки, вопли
Визги, крики, запах гари
Масло, жареное трижды
Люди, гомон, смех и топот
Проткнут мозг, расплавлен гвалтом
Бьёт прибоем реп с ламбадой
Сахар с распаленным жиром
Рыба, что вчера сгорела
Солнце душит плотным жаром
Нервы, стёртые до крошек
Плющит равнодушным шаром
В иглах острого зенита
Все живое вязко липнет
Сонно бьется рваной каплей
Засыхая, кровь густеет
На дыбе распята пляжа
Усыхает под давленьем
Тонет в просолёном поте.
Тонет мысль, умирает
Стих ползет речитативом
Чтобы тоже вяло сдохнуть
Запятые околели
Не успев совсем родиться
Точки ссыпались под пандус.
И слова иссякли тоже
Поросли сухой травою
Закопались в дроби камня.
Тут Эйлат конец сезона(*)
Пьяница возвёл сжатый кулак к небу и зажмурился, слегка мотая головой.
Дорога резко свернула вправо, последним на углу расположился оружейный магазин со стандартным названием «Егерь». У входа мужичок с пышными бакенами что-то выслушивал от бритоголового щупляка в зелёной кожаной броне с двумя чёрными нашивками на плече. Последний смотрел снизу вверх, одну руку держал в кармане, во второй сжимал толстый дымящийся окурок и активно жестикулировал, часто затягиваясь и пуская дым мужичку в лицо. Тот морщился, но не отходил, не возражал, лишь изредка кивал. Гулю всегда казалось немного странным, что разбойники и работорговцы враждуют меж собой, ведь обе фракции ведут себя одинаково мерзко, у них одинаково скудный словарный запас, их все одинаково ненавидят. Даже меж собой бандитские группировки чаще язык находят. Но в отличие от разбойников, ошейники могут себе позволить вот так селиться в нейтральном городе и собирать «налог» с некоторых. Гуль с сочувствием посмотрел на торговца. Возможно, однажды дружинники выбьют отсюда всю эту шваль, но пока ничего поделать нельзя.
— Что-то не очень весёлые стихи, — с лёгким сомнением заметил он и отвернулся, пока ошейник не обратил внимания на прохожих.
— Как и наша жизнь, дражайший! — Севастьян дружески сжал локоть гуля, бросил очередной жадный взгляд на бурдюк и со вздохом замолк.
Нежилой квартал отличался от торговой улицы лишь отсутствием людей, пожалуй. Дома тут такие же облезлые, с трещинами в стенах и провалами в кровле. Тут так же не было заборов, вместо стёкол в окнах куски фанеры, или просто закрытые ставни. Гуль скосился на вагончик, к верхнему углу которого много лет назад была прикреплена стандартная реклама. Теперь от неё остались ржавые проволочные кольца да куски трухлявой резины. Хорошее местечко. Было когда-то. Когда пионер находит город, такие вот объекты вскрываются в первую очередь, довоенные инструменты везде на вес золота, а производство новых почти целиком спрятано в бункерах Дружины. Ну и какие-то крохи можно найти лишь предавшись методичной прочёске домов, гаражей и подобных мастерских.
Кирпичные и каменные дома проявили наибольшее упорство. Облицовка начисто осыпалась, от крыш редко оставался хотя бы остов, стены пошли сетью трещин, и всё же эти старички держались.
— Вот этот выглядит прилично, — Дождик указал рукой на полувываливщуюся вместе с рамой стальную дверь, начисто обгоревшую под солнцем.
— Да, можно и тут.
Внутри было так же душно, но хотя бы не жарило солнце. Гуль не стал пытать пьяницу, протянул ему бурдюк, а сам стал присматривать место, куда можно бы сесть.
