***

- Брат Иван после смерти отца нам его во всём заменил, - продолжал свой рассказ граф. - Всё хозяйство на нём держалось, а когда и матушка наша скончалась, младший брат Владимир у него в доме воспитывался. Мы Ивану почёт оказывали истинно как отцу своему: в присутствии его стояли и называли его "папенька-сударь". Без разрешения Ивана никакое предприятие не осуществляли - вот отчего в тот памятный день к нему за благословением поехали.

Поцеловали ему руку, по обычаю, и обо всём, что задумали, доложили. Он не сразу ответил, насупился и молча сидел, а после встал, обнял нас поочередно и сказал:

- С Богом! Россия этого хочет, а за неё и головы сложить не жалко. Дерзайте!

Владимир, который тоже здесь присутствовал, взмолился:

- Папенька-сударь, разрешите и мне с ними! Сколько можно в недорослях ходить - ей-богу, не подведу!

Иван, однако, ему отказал:

- Куда тебе, тихоне, в такое дело лезть! Обижаться нечего, у каждого своя стезя: ты к наукам влечение имеешь, и там имя Орловых, даст Господь, не менее братьев прославишь. Не торопись, - будешь и ты в почёте.

Так и не пустил его; Владимир потом признавался, что всю жизнь об этом сожалел.

...Расставшись с Григорием и Фёдором, я поехал домой, чтобы с рассветом в Петергоф за Екатериной Алексеевной отправиться: надо было туда успеть до приезда императора.

В июне ночи короткие, я даже не ложился. Утром простился с Ерофеичем:

- Ну, сегодня или грудь в крестах, или голова в кустах! Не поминай лихом, если что...

- Дай Бог, обойдётся, Алексей Григорьевич! - перекрестил он меня. - Главное, на полдороге не останавливайся, иди до конца, а смелости тебе не занимать...

Взял я экипаж у своего приятеля Бибикова, приехал в Петергоф; ищу Екатерину Алексеевну, а её нет нигде! Охрана меня пропустила, а слуги спят ещё, спросить некого. Наконец, насилу отыскал её в отдалённом углу сада, в павильоне Монплезир.

Стучусь тихонько в окошко, оно открывается, а в нём какая-то старая немецкая фрау в ночной рубашке и чепце. Спросонья она бог весть что себе вообразила, шепчет:

- О, майн гот, почему вы лазить моё окно, разве мы есть знакомы? Вы очень спешить: извольте делать по этикет.

- Императрица где? - спрашиваю её. - Мне императрица нужна.

- О, императрикс! Вы к ней ходить? - говорит она с большим разочарованием. - Она вам позволила?

Ну, как тут объясниться! - по счастью, на шум вышел Василий Шкурин, камердинер императрицы, которому мы ребёнка её от Григория на воспитание отдали.

- Алексей Григорьевич, это вы? Что случилось? - с тревогой на меня смотрит.

- Подымайте императрицу, - отвечаю я. - Гвардия восстала, в Петербург надо прямо сейчас ехать. Сегодня всё решится.

- Погодите, я вам дверь открою, - говорит, а у самого руки трясутся.

- Не нужно, я через окно влезу. Только не шумите, нам надо тайно действовать, - объясняю я ему.

- Но это не есть прилично! - возмущается фрау. - Чужой мужчина лезет в дом, где есть неодетые женщины!

- Оставьте! - прерывает её Шкурин. - Теперь не до приличий...

Идём мы со Шкуриным в спальню императрицы, заходим - Екатерина Алексеевна мирно спит. Я её за плечо потряс:

- Ваше величество, вставайте, нельзя терять ни одной минуты.

Она вмиг ото сна пробудилась:

- Что такое, Алексей Григорьевич? С какой вестью вы ко мне пожаловали?

- Гвардия выступила, ваше величество, только вас ждут, - говорю. - Одевайтесь скорее, и поехали!

Она в лице переменилась: так долго этого ждала, а тут и хочется, и колется; да и нешуточное это дело - со смертью в салочки играть.

- Истинно ли всё таким образом обстоит? - спрашивает. - Не выйдет ли по пословице "поспешишь, людей насмешишь?"

Как многие живущие у нас немцы, русские пословицы она любила и в отличие от иных своих соотечественников применяла их как нельзя кстати.

- Помилуйте, ваше величество, здесь иная пословица подходит: "Кто смел, тот и съел", - отвечаю. - Диву даюсь, как император, до сих пор ответных мер, не считая некоторых арестов, не принял - о заговоре уже в открытую говорят. Видимо, верна и другая пословица: "Кого Бог хочет покарать, лишает разума".

- Да, да, я это слыхала, - кивает, а сама колеблется, никак решиться не может.

Тогда я последний довод в ход пустил:

- Григорий ждёт; он гвардию поднял и в Петербурге вас встретит.

- Григорий?.. - зарделась она, как маков цвет. - Что же, "смелому горох хлебать, а несмелому и щей не видать!". Выйди, Алексей Григорьевич, я сей момент готова буду...

***

Дожидаться её, однако, пришлось с полчаса, не меньше. Вышла она тщательно одетая и напудренная и совсем в другом настроении - решительная и быстрая.

- Поехали, Алексей Григорьевич, я вам полностью доверяюсь.

Сели мы в экипаж: я за кучера, императрица со Шкуриным и фрау своей кое-как сзади поместились, - и погнал я лошадей во весь опор! А они уже по дороге сюда устали, а на обратном пути совсем из сил выбились и встали. Вот незадача! - но императрица присутствия духа не теряет:

- Как там у Шекспира сказано: "Полцарства за коня!". Надеюсь, мы не разделим судьбу короля Ричарда.

И точно, удача нам улыбнулась: мимо крестьянская телега проезжала, я её остановил и без лишних слов забрал у мужика, что на ней ехал, а императрица ему сказала:

- Не тужи - ты нынче большую услугу самой царице оказал и без вознаграждения не останешься...

Подъезжаем к Петербургу, - глядь, навстречу нам коляска, а в ней Григорий с князем Барятинским.

- Всё готово! - кричит Григорий.

В коляске лишь четыре места было; тогда Барятинский вышел, оставшись на дороге с фрау, которая этому была, кажется, весьма рада, а мы в седьмом часу утра достигли, наконец, Петербурга.

Первыми нас измайловцы, бывшие однополчане Григория, встретили - их казармы как раз в предместье находились. Григорий уже успел у них побывать, так что они, построившись, при всём параде нас ждали.

Императрица с коляски сошла и говорит:

- Солдатушки! Я, ваша царица, у вас защиты прошу! Хотят извести меня мои неприятели - на жизнь мою покушаются. А ещё веру исконную русскую желают порушить и над Церковью святой надругаться!

- Матушка-царица, мы тебя в обиду не дадим! Умрём за тебя все до единого! Да здравствует матушка наша Екатерина! - закричали солдаты и бросились целовать ей ноги, руки и платье. В это время является полковой священник с крестом, и весь полк присягает Екатерине. Она садится опять в коляску, и мы едем к казармам семёновцев, а измайловцы за нами бегут.

Семёновский полк тоже нас уже дожидается: Фёдор солдат навстречу вывел. Они дружно грянули "ура!" и тут же к нам примкнули. Далее мы поехали к моим преображенцам - и там такая же история. Последними к нам артиллерия и Конная гвардия присоединились - и вот, большущей толпой все направились к Казанскому собору. Около него нас встретили многие высшие вельможи, что при Елизавете Петровне служили, а во главе их архиепископ Дмитрий и прочие священники.

Собор всех вместить не мог, вошли лишь избранные. Архиепископ Дмитрий прочёл благодарственный молебен и торжественно провозгласил Екатерину самодержавнейшей императрицей. А когда она из собора вышла, тут такое ликование началось, какого я ни до, ни после этого никогда не видел!..

Затем императрица поехала в Зимний дворец, где ей Сенат и Синод присягнули, а мы с Григорием и Фёдором, между тем, все меры предосторожности приняли: подступы к дворцу артиллерией защитили, на пути к Петербургу и в самом городе расставили сильные отряды, сообщение с Петергофом и Ораниенбаумом совершенно прекратили, а в Кронштадт послали адмирала Талызина, чтобы крепость сию к верности Екатерине привести.