Кристина М. Кэрри

Вернуться до рассвета

"Я вампир, выходящий в парижскую ночь..."

К. М. Кэрри

Он стоял у самой стены здания, подняв лицо в ветреную ночь, хлеставшую по щекам крошечными, но пронзительно холодными каплями влаги. Капли ложились на лицо, застывая на ресницах и длинных прямых прядях волос мерцающими миниатюрными бриллиантами. В свете фонаря его бледное лицо казалось украшенным бесчисленными драгоценными камнями.

Он смотрел на слегка колеблющийся под порывами шквального ветра фонарь и в его глазах с расширенными не-по-человечьи зрачками отражались два качающихся огня. Ветер качал и небольшую сережку, вставленную в мочку левого уха - серебряное колечко с подвешенным маленьким распятием. Дань своему своеобразному чувству юмора. Но все прочее в его фигуре оставалось недвижимым.

Его звали Аллен. Он был одет в черный плащ современного и элегантного покроя. Плащ был распахнут, несмотря на отвратительную погоду середины зимы, под ним был строгий темно-синий ти-шот и узкие черные джинсы. Воротник плаща был поднят так, что закрывал щеки. Темные волосы с каштановым отливом модно пострижены под длинное элегантное "карэ". Из кармана торчала часть оправы очков - тонкое золото проволоки, тонкое стекло.

По виду он более всего походил на преуспевающего программиста. Которым, собственно и был. Еще Аллен был вампиром. Но это не было профессией. Это было его образом жизни.

Сейчас он стоял, замерев, наслаждаясь погодой. Более всего в жизни он любил дождь, а из всех видов дождя - вот такой вот, ледяной, мелкий, моросящий. Но он еще и принюхивался. И прислушивался. Его чувства были обострены и во много раз превосходили человеческие. Вдалеке слышались шаги. Ритм их был неровным: человек спотыкался, ноги его заплетались, он несколько раз поскальзывался, ронял нечто стеклянное - скорее всего, бутылку, подумал Аллен. Человек был пьян. И он шел именно сюда, туда, где между двух складских помещений, почти невидимый в тени, стоял вампир.

Аллен едва-едва насторожился. Это была подходящая добыча. Он выходил раз, очень редко два в месяц, находил какого-нибудь забулдыгу или перепившую проститутку, убивал их, выпивая кровь, и затаивался еще на месяц. Вернее сказать, возвращался к своему привычному образу жизни: день и ночь в своем жилище на барже, надежно изолированном от дневного света. В жилище, в котором была широкая кровать, стеллаж с книгами и одеждой, музыкальный центр экстра-класса и баснословно дорогой компьютер, оснащенный всеми ультрасовременными изобретениями. За этим компьютером он и проводил большую часть своей жизни.

Иногда он выходил и посещал бары и ночные клубы. Иногда это были гей-клубы. Ему было все равно, общаться с мужчиной или женщиной, ибо ни те, ни другие, не представляли для него никакого интереса. Но женщины иногда бывали слишком наблюдательны и проницательны. А потому опасны. Он не любил убивать, кроме как для еды. Он считал себя хищником. А хищник убивает, только когда голоден или в опасности.

Аллен увидел свою жертву. Изрядно подвыпивший рабочий, в грязном комбинезоне, надетом на грубой вязки коричневый свитер. В одной руке он нес бутылку, другой поминутно хватался за ограду набережной, чтобы не поскользнуться. Лицо его было измятым, как ношеный носок.. да и запах исходил примерно такой же, как мог ощутить Аллен своим обостренным обонянием.

Аллен быстро, но неслышно для человеческого уха, пошел следом за рабочим. На нем были дорогие замшевые мокасины, которые промокали в такую погоду, но это была единственная обувь, совмещавшая в себе возможность ходить тихо и не привлекать внимания необычным видом.

Подойдя к рабочему сзади, он быстро положил обе ладони ему на шею сзади. По его пальцам пробежал парализующий импульс тока, заставляющий все нервы, проходящие через шею, утратить чувствительность на довольно долгое время. Жертва начала бессильно валиться вниз, словно куль с мукой, но Аллен вовремя подхватил его и прислонил к ограждению набережной. Пьяница был жив, в его глазах читалось легкое недоумение. Он был слишком пьян, чтобы испугаться. Это тоже нравилось Аллену - он не любил мучить свои жертвы.

Он приник к шее рабочего, нащупав тонкими чуткими пальцами сонную артерию. Его зубы, конкретнее, клыки, были полыми, как у змеи. Но, в отличие от змеиных, он не только выпрыскивал, но мог и всасывать любую жидкость. А точнее, кровь. Прежде, чем начать пить кровь, он впрыснул в сосуд добычи определенное вещество, препятствующее свертыванию крови. В такие минуты он видел себя огромным москитом, летучей мышью, и это смешило его.

Он пил, приникнув к сосуду. Со стороны это могло бы выглядеть поцелуем - ни одной капли не проливалось мимо. Его грудная клетка двигалась размеренно и часто, словно он совершал глубокие вдохи и выдохи. На самом деле, из зубных каналов кровь по сложной системе сосудов поступала в резервуары, расположенные в грудной клетке позади легких. Движения мускулатуры грудной клетки и диафрагмы позволяли высасывать из жертвы до трех четвертей крови - всю кровь, помимо той, что находилась в кровяных депо и не содержалась в сосудах, и некоторую часть лимфы.

Когда он оторвался от шеи жертвы, тот уже был мертв. Аллен считал это легкой смертью - мозг, лишенный кислорода, просто отключался. На месте укуса не было ни одной капли крови - лишь только две синеватые точки на неестественно белой коже. Аллен тяжело поднялся - после "еды" он всегда чувствовал себя усталым и тяжелым, еще бы, ведь к его семидесяти пяти килограммам прибавлялось еще не менее пяти, выпитых у жертвы. Он с трудом перекинул тело покойного рабочего через ограду набережной, проследил, как оно с тяжелым плеском ушло вниз, в глубину грязной, покрытой пленкой мазута и засоренной всевозможными отходами воды.

Он пошел по улице, с трудом поддерживая осанку. Он чувствовал себя примерно так, как чувствует человек, возвращающийся с пышного обеда в кругу друзей: в груди была тяжесть, переходящая пределы приятной. При каждом шаге в боку покалывало и ломило. Аллен дошел до своей баржи, неловко спустился по трапу, вошел внутрь. Оставил мокрый плащ на вешалке при входе, небрежно сбросил на ходу промокшие мокасины. Зашел внутрь помещения, уже неровно двигаясь, и пошатываясь, как человек, получивший изрядную дозу снотворного. На автомате включил систему контроля герметичности и сигнализацию. Она разбудила бы его, если бы в специально защищенное помещение стал бы проникать дневной свет.

Он еще успел стянуть с себя одежду, бросить ее на пол и обнаженным упасть поверх разобранной постели, застланной бельем в неброских тонах. Он будет спать так двое или трое суток, пока не переварит всю пищу. Сначала сон его будет тяжелым и мрачным, и он будет не в силах пошевелиться, и половина кошмаров будет навеяна леденящим холодом, который будет тревожить его обнаженное тело, крестообразно распростертое на кровати, лицом вниз, в одеяло. Но через много часов сон сменится более легким, он пошевелится, находя во сне на ощупь край одеяла и толстого пушистого пледа из овечьей шотландской шерсти, завернется в него и уснет еще на много часов. Но теперь лицо его, с тонкими аристократичными чертами, отмеченное печатью аскетизма и надменности, будет по-детски расслабленным и счастливым.

Там, во сне, он живет жизнью, которой никогда не живет наяву.. а может быть, той, которой жил несколько сотен лет назад. Там горят яркие свечи в тяжелых канделябрах, кружатся в сложных фигурах танца дамы в высоких напудренных париках, нарумяненные юноши в пышных кружевных воротниках декламируют друг другу сочиненные оды во славу своих дам, скачут богато украшенные экипажи, в которых запряжены лошади, чья сбруя стоит дороже дома крестьянина. Там он кружится в танцах до самого утра, а поздним днем просыпается в своей постели, и дворецкий приносит ему письма в надушенных конвертах, приглашения и визитки. Там он почти что счастлив.