Я вроде и не жаловалась, только горевала, боялась, пыталась дознаться до причин случившегося с Жанной и Дашей. Но хуже все равно стало. В конце декабря умер папа. Если в этой ситуации вообще можно говорить о благодарности, то я благодарна Всевышнему, что отец ушел легко. Просто не проснулся утром.

Хотя и тут есть сомнения. Как знать, может быть, кто-то навестил его в предрассветной мгле. Возможно, он открыл глаза, пробудившись среди ночи, и увидел безмолвно стоящую рядом с кроватью молодую женщину, которая держала на руках маленькую девочку. Они пришли к нему, и он попросил их остаться, но вместо этого отправился следом за ними…

В воскресенье после полудня я, как обычно проведав родителей, уехала в Казань. Думала, что мы снова увидимся на следующие выходные, но уже во вторник вернулась в Ягодное, чтобы заниматься похоронами.

В последнее время, как взялась записывать эту историю, я особенно часто вспоминаю отца. Он стоит перед моим внутренним взором, как живой, и мне чудится, что он по-прежнему там, в живописном поселке за Волгой. Не в могиле, а в доме, который построил для мамы и нас с Жанной. Колдует в своей мастерской, белит яблони, подстригает газон. Сидит с книгой или газетой на диване в гостиной, возится с Дашей, помогает маме готовить ужин…

Счастье, что я держу в памяти его лицо и голос, походку и жесты, а значит, это правда – он все еще жив.

У меня папины густые, жесткие волосы с рыжеватым отливом – я всегда коротко стригла их, светло-ореховые глаза, пшеничные брови и ресницы, которые я в юности упорно красила в черный цвет. Он подарил мне веснушки и немного неуклюжую, как мама говорила, жеребячью худобу. Когда мне особенно плохо, я разговариваю с ним – бывает, что и вслух. Я знаю, что он слышит меня, хотя никогда не отвечает.

Теперь, когда говорить мне больше не с кем, только с ними, ушедшими, отец – мой лучший собеседник. Я брожу по своей пустой квартире, в которую больше не пускаю гостей, и с отчаянной настойчивостью спрашиваю отца: как бы ты поступил на моем месте? Одобрил бы то, что я собираюсь сделать? Но чаще задаюсь вопросом: нет ли другого выхода? Может, оттуда, где он сейчас пребывает, виднее?..

Лет пять назад отец решил купить участок на местном кладбище. Мама была против. «Зачем напоминать смерти о себе? – сердилась она. – Так и накликать можно. Помрем – похоронят, найдется местечко, никто еще поверх земли не оставался, всех закапывали».

Кто знает, может, она и оказалась права. Но отец рассуждал иначе. Говорил, что в скорбный час хотя бы об этом беспокоиться не нужно будет. Лучше все заранее предусмотреть и обо всем позаботиться.

Папа много лет работал строителем. Как для живых дома возводил, так, видимо, и мертвым хотел обеспечить пристанище.

Участок выбрал красивый, возле двух молодых рябин. Они пламенеют ягодами, точно льют по умершим алые бусины слез.

Папа и в самом страшном сне не мог увидеть, что первыми обитателями этого уголка станут его дочь и внучка. Он сколотил скамеечку и столик, и они с матерью часами просиживали у дорогих могил.

А теперь вот и для него самого приготовили последнее прибежище.

Мама после смерти отца вела себя собранно и мужественно. Я ожидала, что она будет не в силах подняться с кровати и мне придется взять на себя организацию похорон и поминок. Однако я оказалась лишь на подхвате: мама была полна решимости сделать для своего Володи все, что нужно, сама.

Отношения родителей всегда казались мне идеальными. Мама с папой никогда не ругались и не выясняли отношений – по крайней мере, при нас. Если матери случалось поднимать тему развода, говоря, разумеется, о ком-то другом, она всегда при этом крестилась, как при упоминании о нечистой силе, и добавляла: «Упаси Бог!» Развод с отцом пугал маму и одновременно находился за гранью ее понимания. Думаю, папа испытывал по данному поводу схожие чувства.

Я никогда не представляла родителей в отрыве друг от друга. Даже подумать страшно, какой одинокой мама чувствовала себя без отца.

Начальство снова вошло в положение, и я была рядом пару дней после похорон. Но скоро пришлось выйти на работу – номер «горел». Маму я оставить тоже не могла: жила с ней в Ягодном, приезжала туда вечером, а утром катила обратно. Она, конечно, говорила, что нечего мучиться, мотаться туда-сюда в такую даль, но я видела: она ждет меня, боится ночевать одна в опустевшем доме, который стал для нее слишком большим.

Тридцатого декабря, когда наша редакция отправилась на новогодний корпоратив, у отца был девятый день. Эта дата стала еще одним рубежом. Вся моя жизнь превратилась в сплошную череду «до» и «после». Причем «после» раз от разу становилось все хуже и горше.

До этой черты мама была погружена в себя и убита горем.

После – почти успокоилась, потому что повредилась рассудком.

Думаю, это было сродни состоянию перед экзаменом. Перед сдачей организм концентрирует все силы: обнаруживаются скрытые резервы, открывается второе дыхание. Но стоит сдать, как ты расслабляешься, накатывают слабость и усталость, можно даже заболеть.

Мама держалась до девятого дня – дальше ее не хватило.

Таких кошмарных новогодних каникул у меня не было никогда. Мы отмечали праздник вдвоем с мамой. Я старалась изо всех сил, чтобы хоть немного отвлечь ее: нарядила елку, настрогала салатов. Даже шампанское купила… Только к чему все это?

Началось все как раз в канун Нового года. Утром я готовила нам завтрак, когда мама вошла в кухню и бодрым тоном заявила:

– Слушай, Яша, по-моему, нашим уже пора вернуться.

Я выронила лопатку, которой переворачивала блины, и испачкала пол возле плиты. Уставилась на маму, не понимая, о чем это она, а мама, словно и не замечая моего потрясенного взгляда, невозмутимо продолжила, усевшись возле стола:

– Ты бы им позвонила, дочка! Новый год сегодня, а они все там. Какой юг в декабре? Море уже ледяное, ветер, Дашуля простудится.

– Мам, ты что, ничего не помнишь? – ляпнула я, не успев сообразить, что происходит.

– Все я помню, – нетерпеливо ответила мама. – Папа ждал их, ждал. Поехал забирать, а теперь и его не дозовешься. – Она нахмурилась: – Так ты позвонишь?

Я убрала сковороду с огня и села рядом с мамой. Поцеловала в мягкую, как тесто, щеку.

– Конечно, мамуль. Позавтракаем – и позвоню.

Во время завтрака она пришла в себя, и мы отправились на кладбище – ей так захотелось. А ближе к вечеру мама снова заговорила о том, что Жанне с семьей пора вернуться домой.

У нее теперь было два состояния: во время просветления она все вспоминала и принималась плакать, и тогда мои убогие потуги успокоить ее оканчивались полным провалом. Но чаще всего (а спустя недели две – постоянно) она пребывала в вымышленном мире. И тут уж орать от тоски и ужаса хотелось мне.

Все каникулы я ломала голову, что делать. Нужно будет устроить ей консультацию у психиатра – это ясно. Оставить маму одну в Ягодном в таком состоянии невозможно, об этом нечего и думать.

Я принялась убеждать ее, чтобы она пожила со мной в Казани. Возможно, это сумеречное состояние пройдет, если она сменит обстановку. Но мама ни в какую не соглашалась.

– Куда это я поеду из собственного дома? – протестовала она. И если находилась в помрачении, то непременно добавляла: – Наши вернутся – а тут никого? Отец расстроится.

Слушать, как мама говорит о них в настоящем времени, было невыносимо. Я думала, мы будем вместе ходить на могилы, вспоминать, плакать. Со временем острая боль притупится, превратится в тихую светлую грусть, и мама оправится – вот на что я надеялась. Тем более ей неизвестна истинная причина гибели Жанны и Даши. Но как идти на кладбище, как оплакивать, если муж, дочка и внучка в ее сознании живы?

Мама отказывалась ехать, а я не могла остаться, бросить работу и ухаживать за ней. Наверное, многие осудили бы меня: для любящей дочери выбор между матерью и карьерой очевиден. Но работа была моим способом выжить. Да что там, Журнал и был моя жизнь, и если у кого-то имеются другие жизненные маяки – семья, дети, то это счастливый человек. И потом, где брать деньги? Кредитная машина, ипотека, текущие расходы… Кто возьмется меня содержать?