Жара… У снастей сидеть на солнцепеке – добровольная пытка. Пруд, словно стекло, – ни морщинки от ветра, да хоть небольшого ветерка… Искупаешься и кажется, что заново начинаешь жить: посвежела голова, спала с нее вязкая хмарь, легче двигаться и вроде самое время вернуться к удочкам. Но проходит полчаса или даже меньше, и опять наваливается душная одурь, когда хочется послать все… и уехать домой.

Карп тоже не клюет, хотя, казалось бы, рыба теплолюбивая. Но, видимо, и ему перебор с теплом. Рано утром было по-другому: едва забрезжила заря, поплавки начали то укладываться набок, то бойко убегать к травке и нырять с разбега в теплую воду. Брали карпики до полукилограмма, изредка и покрупнее. Причем с утра охотнее хватали червей и брали у берега, на длину даже короткого четырехметрового удилища. С восходом солнца поклевки стали чаще уже на шестиметровые снасти и «резинки», заведенные за сорок-пятьдесят метров от берега. Карп интересовался теперь больше перловкой, зеленым консервированным горошком и кукурузой. С жарой рыба перестала брать совсем. И мы заскучали, мучаясь от зноя.

– Есть предложение, – вяло басит Николай.

– Ну, – отзываюсь неопределенно и столь же вяло.

– В третьей деревушке отсюда есть прудик карасевый. Рыба не крупная, но хоть что-то до вечера половить, а то в этом болоте и лягушки повымерли. Да и голо здесь, ни кустика. Спрятаться негде от солнца. А там деревья по берегам старые. Если клевать не будет, так хоть подремать в тени на ветерке.

– Идет… Ты как, Ванюшка? – обращаюсь к сыну. Но он, оказывается, спит на рыбацком стульчике прямо перед удочками. Сматываем снасти, укладываем все в багажник, а сзади вдруг – плюх!.. Оглядываемся, а это Ванька во сне упал в воду. Так с размаху, в брызгах, и распластался в теплой прудовой ряске. Я – бегом к сыну. Вытащил рыбачка, а его трясет от испуга сонного неожиданного да от перепада температуры. Вода хоть и теплая, но воздух по сравнению с ней просто раскаленный.

– Ничего-ничего, – успокаиваю сына, трясущегося и испуганного. – Сейчас переоденешься. Вон футболку надень сухую и шорты. Ванька конечно не выспался. Подняли его часа в два утра и сразу – в машину.

Прудик тянулся вдоль всей деревни. По всей видимости, был он запруженной речкой или ручьем. Нас поразило обилие и густота карасевых стай. Они хорошо просматривались с обрывистого берега в неглубокой воде, пронизанной солнцем. Берег был укрыт ветвистыми деревьями. Устроившись уютно в тени, мы уже предвкушали отчаянный клев пусть и карасиков-недомерков, но наши поплавки лишь покачивались от прыжков нахальной верховки, кишащей поверху. Но едва солнце повернуло на вечер и скрылось за деревьями противоположного берега, поплавок сынишки лег набок, потом накренился и уверенно пошел под воду.

– Подсекай, Ванюшка! – толкаю сына. Тот спохватывается и поддергивает кверху удилище. Есть! На леске трепыхается золотой, медный ли карасик с ладонь. Ладно бы – с мою, но рыбка не больше ладони Ивана. Но тот рад.

Вскоре заклевало и у нас. Попадались и серебряные карасики. Они были крупнее и брали более уверенно.

Есть какая-то особая прелесть в ловле карася, пусть и некрупного. Он, карась, какой-то плотный, словно деревенский мужичок, крепкий в теле, крупночешуистый, и если даже размером с ладонь, то желанен более, чем сорога тех же кондиций, поскольку широк почти в свою длину. И поклевка карасевая схожа с лещевой, и оттого, наверное, заставляет учащенно биться сердце. Вот поплавок-гусиное перо ложится на зеркальную воду, трясется, пуская круги; вершинка приподнимается, а затем поплавок опять нерешительно укладывается набок, и, наконец, словно отбросив сомнения, приподнимается и косо уходит под воду. Подсечка!.. На леске – упругая тяжесть, а затем в ладони сильно изворачивается крепкая красивая рыбка цвета потемневшего от времени золота.

На закате возвращаемся к карпам. Прикармливаем место крутой пшенкой с добавками покупной фирменной прикормки.

Пришел теплый летний вечер. Солнце налилось тяжелой алостью цвета незрелой вишни и растворилось в теплом мареве. Растаяли облака, только на горизонте кучились и ворчали пухлые тучи. В них проблескивали молнии.

– Эх, сюда бы дождичка, – мечтает Николай.

– А я грозы боюсь, – словно хвастается Ванька.

До нас дошли лишь отголоски дальней грозы. По теплой воде прошелестела легкая морось, вздохнул ветерок в осоке и все стихло. Но и этого освежающего дуновения было достаточно. Поплавки оживились: кто-то все время трогал насадку, словно никак не решаясь проглотить. Наконец рыбьи сомнения развеялись, и последовали первые уверенные поклевки. В садке забились два карпа: один – сына и второй поменьше – мой. Рыба пока была не тяжелее трехсот граммов. Но Николай выводил что-то уже покрупнее.

– Давай-давай, губастый! Иди сюда, – ворчал «борода». Наконец он подхватил подсачеком карпа на кило…

Стали попадаться довольно крупные рыбины и у нас. Среди обычных карпов изредка встречались «полуголые» зеркальные. Словно в насмешку, на их боках было прилеплено по несколько чешуинок.

Темнело быстро. Вроде бы пора и нам отужинать да спать ложиться, но рыба все клевала, словно отъедалась за весь день одуряющей жары и полного отсутствия аппетита.

– Ваня, иди в палатку. Ложись спать, а то опять не выспишься и носом в воду нырнешь, – вроде бы ворчу. Но у сына краснеют глаза и наливаются влагой.

– Я рыбачить хочу! – блеет он ягненком с клокочущими в горле слезами. И я отстаю от него. Дома отоспится.

Ловить приходилось почти на ощупь, поскольку тяжелые грозовые тучи на горизонте там и устроились на ночлег, закрывая отблески вечерней зари. Вспоминаю, что где-то у меня завалялись в коробке так и не проверенные и не примененные до сих пор светящиеся поплавки, купленные на всякий случай. Вот он, случай, и представился… Покопавшись с фонариком в коробке, нахожу поплавки. Спешно переоборудуем снасти и забрасываем в прикормленные места. Теперь поплавки не надо было перехватывать на лету при подсечке или замене насадки почти на ощупь, ловя леску, словно сумашедший виртуальных мух. Хоть и не очень ярко, но видна была оснастка, да и на воде что-то проглядывалось, а то до этого поклевки ощущались почти интуитивно или когда уже гнуло удилище.

Рыба ночью брала крупнее, и поклевки были более уверенные. У Николая едва не «убежало» удилище из рогулек. Успев поймать его, Николай с трудом вывел карпа килограмма на три.

За ловлей, в азарте, и не слышу, что сын чего-то приговаривает, чуть не причитает:

– Папа-папа, не могу удержать! Тянет сильно!..

Выхватываю удочку у сынишки и тут же следует яростная потяжка. Удилище крепкое, карбон ли, уголь, но крепкое и, казалось, до этого надежное, переламывается в двух местах. Хватаюсь за леску, но она режет пальцы до крови. Следует еще один рывок и… дзинь!..

Минут десять сидим с сыном и, молча, смотрим на темную воду, в которой отражаются звезды и узкий полумесяц, выползший из туч. Молчит и Николай.

Ловим с Николаем до самого утра. Ванька едва дотянул до полуночи и заснул, упав на траву боком. Я унес его в палатку и положил в спальный мешок, не застегивая молнии. И так тепло…

Под самое утро, когда на росистые поля и травы лег туман, за нашими удочками произошло какое-то движение. Словно массивное тело прошло под самой поверхностью и оставило после себя кипящую воронку в окаймлении маленьких бурунчиков и водоворотиков. Это повторилось несколько раз, и мы с Николаем заворожено смотрим на воду, протирая слипающиеся сонные глаза. Это «нечто» вдруг поднялось на поверхность. И мне показалось, что я вижу древнего пучеглазого «завра», жившего миллионы лет назад и сохранившегося чудом в этом теплом лягушачьем оазисе… Подобные мысли приходят обычно на тяжелую без сна голову, как сейчас… И непонятно, наяву всё это происходит или снится ? Карп, гигинтский карп пялился на нас своими выпученными глазищами-буркалами и, казалось, сейчас хрипло прорычит: «Сожрать вас, что ли, чайники?!». Из его толстогубого рта торчали обрывки лесок, среди которых, вероятно, была и от Ванькиной удочки… Карп вздохнул, пустил пузыри и безмолвно погрузился в воду. Николай сидел столбом, а я все глядел на воду и щипал себя за нос… Опомнившись от изумления, мы перезабрасываем снасти.