— А это не может подождать до завтра?

— Нет. Это довольно срочно. Я хотела видеть отца Бийара, чтобы ему исповедаться.

— У вас так много грехов?

— Нет-нет, только один, — краснея, ответила девушка.

Ее смущение охватило и меня, блаженное и почти что нестерпимое смущение.

XXIII

Я всегда старался быть мужественным и суровым, а тут превратился в слабовольного человека… Шли недели, а я бездействовал, сгорая от сладострастия. И чем больше проходило времени, тем больше я осознавал свою бесхарактерность, вспоминая о своем учителе. Месье Вайан никогда бы не пошел на поводу своего сладострастия, возбуждения, упорства и прочей чепухи, в которой я находил удовольствие. Я вспоминал его девиз: распутник просчитывает, целится и убивает. И дело сделано. Я же пребывал в экстазе и по сто раз попадал в ту же ловушку… Распутник действует, он не мечтает о наслаждении, о любви, о нежности, он соблазняет и требует грехопадения. Как же я был далек от этой схемы! Месье Вайан от души посмеялся бы надо мной, видя мое оцепенение.

Я провел много дней в подвешенном состоянии, думая об исповеди юной девушки. Ничего не предпринимая, я мечтал, фантазировал, без конца представляя себе картину, как палец скользит и проникает в щелочку, где все ароматы Аравии сливаются в симфонию едкого меда и принесенных волной водорослей. Если меня спросят, при чем здесь Аравия среди этих гор, похожих на взбитые сливки, то я скажу, что еще более далекий, пустынный аромат подспудно будит мою фантазию, как шум хребтов Юры, сотрясаемых синеватым вечерним ветром, наводит на мысль о ветре в дюнах под свинцовым небом пророка. Таковы были мечты сумасшедшего, в которых не было ни любви к Богу или какому-либо земному властелину, ни осознания того, что он смешон, которое сразило бы его на месте, если бы он только открыл глаза.

Спустя двадцать лет мощная аура месье Вайана ничуть не ослабла. Равно как и аббата Нуарэ и память о его доброте. И еще меньше — господа Бога, хотя со временем у меня составилось о Нем более расплывчатое представление, которое позволяло мне лениться, ловчить и копаться в моих любимых запахах, не прячась от Него. Более того, я знал, что Он одобряет мое гурманство, мое любопытство, поскольку допускает, чтобы меня вела градация испарений и я учился их распознавать, от смрада греха до прозрачности правоверных. Интересно, чем пахло от Жюльенны Биллями и какой запах она действительно источала? До сих пор у меня почти не было случая узнать это, лишь иногда, в нескольких шагах от нее, я улавливал кое-какие флюиды, исходившие от нее при стремительном появлении в мясной лавке. В вечер с отложенной исповедью, после появления девушки в комнате, где я работал, я уловил более серьезную, боюсь сказать, более преступную нотку или тембр в том, что витало в воздухе вместо обычного запаха Жюльенны. Затхлый запах односпальной кровати? Запах пота, смешавшийся с удивительным запахом морских водорослей? Или же я вбил себе это в голову, и ее запах был просто запахом девчонки после активного дня, так что повода, чтобы влюбиться, не было, просто передо мной была юная особа, которая спешила исповедаться, чтобы исполнить свой долг до завтрашней мессы, а все остальное просто фантазии.

Возможно, в очевидном запахе я искал секреты ее кожи и тела, думая, что различаю их в воздухе, когда Жюльенна Виллями проходит мимо, и старался заглушить в себе запах крови и мяса, присутствующий во всякой мясной лавке и пропитавший мясников и членов их семей? Как если бы я испытывал сильное отвращение к запаху крови скота, чтобы согласиться узнать его в испарениях Жюльенны. Или же боялся другой крови, эстафету которой они принимают, истинной, единственной, крови убийства, жертвоприношения, из которой Бог Авраама и Голгофы не делает тайны.

XXIV

Мария Елена Руиз — особа, которая исчезла из моего рассказа, где она занимала большое место; юная гостья Мейонна́ с раздвинутыми ногами, благоухающая, ванильная. Как только ее родители и брат вернулись в Испанию, она уехала из Грима в Лион и очень рано вышла замуж, а затем, расставшись с мужем, вновь вышла замуж в Париже, но после каждого развода возвращалась в город, где ей принадлежал модный бутик. Этот бутик пользовался дурной репутацией. Поговаривали, что это дом свиданий. Было проведено несколько расследований и обысков… Я избегал Марии Елены, опасаясь не сплетен, а слишком сильного волнения, которое испытывал при встрече с ней; кроме того, я боялся, что она случайно напомнит мне о клевете, которую возвели на чету Вайан после смерти Жанны Жоанно́.

Каково же было мое удивление, когда, выйдя из церкви, после мессы, во время которой отец Бийар сообщил о возобновлении спектакля «Элоиза и Абеляр», «блестящей пьесы нашего друга Роже́ Вайана в новой постановке приходской театральной труппы», я столкнулся с Марией Еленой, которая ждала меня в переулке около моего дома.

— Надо же, господин уполномоченный!

Она достаточно близко подошла ко мне, чтобы ее запах разом окатил меня медовым ароматом.

— Я смотрела на тебя во время мессы, — смеясь, продолжала она. — Но ты глаз не сводил с дочки мясника!

Она не изменилась, все то же благоухание и аромат, приятный запах волос, пахучий зверь, блестящий от мелких капелек пряного пота, душ ничего не смывает, ни тени, ни свежести того места, откуда он исходит, не помогает и свежий ветерок, дующий в проулке. Мария Елена стояла передо мной с раскрытым ртом и с раскрытой киской, охваченная звериным желанием. Желанием дщери Божьей.

— Ты ни разу не зашел в мой бутик!

Я не отвечал. Она не сердилась. Она ни в чем меня не упрекала. Я вдыхал ее.

— Ты ни разу мне не позвонил!

Я все молчал. Что тут скажешь? От ее запаха у меня перехватило дыхание. Мощные волны ароматов сахарного тростника, ятрышника, морского берега сливок и пастбища. Под мышками, когда я подходил ближе, чтобы слышать ее, цветы гвоздики едва перекрывали теплый пот. У шеи воздух поднимался от груди из расстегнутого лифчика, смешиваясь с запахом изо рта.

Ее запах вызвал в моей памяти видение Мейонна́, и я вспомнил об экзерсисах месье Вайана. Запах Мейонна́. Чистый и сухой запах месье Вайана. Неистовый язык его жены, кислый и скверный запах этой женщины, которая заставляла повиноваться Марию Елену и лионок, отдавая приказы по-итальянски. Должно быть, у меня был совершенно отсутствующий вид, потому что Мария Елена сказала:

— Ты грезишь. Ты все такой же. Хочешь меня понюхать, поросенок? Насытиться запахом, как и раньше?

И она расхохоталась, как дьявол. Она смеялась в облаке своего опьяняющего, горячего запаха. Что бы она мне после этого ни предложила, я знал, что у меня не будет ни сил, ни желания противиться ей.

XXV

Она завлекла меня в свой бутик. Я прекрасно осознаю смысл этого глагола.

Я сказал «завлекла», так вовлекают во грех, в смерть. Это через две улицы от моей. Витрина ломится от лосин, трусиков, бюстгальтеров, поясов для подвязок и от фотографий голых или едва одетых девочек. Магазин называется «Счастливое мгновение».

Продолжая смеяться, она открыла дверь и втолкнула меня внутрь, как будто я отказывался войти. Я не отказывался входить, но мне нужна была ловушка, запах, привкус во рту. Как прежде на чердаке. Возбужденная в сломанном кресле. Как в Мейонна́. Как здесь, в дальней комнате магазина, забитой корсетами, пластмассовыми совершенно голыми грудастыми манекенами с розовыми сосками и в трико, облегающих лобок и место между ног. На красных стенах и у входа в примерочную кабину висят небольшие картины, на которых голые женщины ласкают друг друга, одна из них сосет между ног свою служанку, млеющую на софе. На картинке белая собачка лижет девушку. Есть серия очень детальных фотографий, снятых на близком расстоянии. В воздухе пахнет амброй, это ароматизированная свеча в виде колонны с торсом девушки, которую Мария Елена зажгла, как только мы вошли; ее аромат заполнил все тесное помещение. Закрытые окна. Закрытые ставни. Рядом со шторами кресло. И в этом кресле моя голая хозяйка, еще более раздетая, чем мои визитерши; мадемуазель Мария Елена Руиз как прежде, да, как прежде раздвигает ноги, расслабляет ляжки, двумя пальцами раскрывает вагину, розовый и темный плод с блестящей щелочкой под бритым лобком.