Подошел сзади, и я зажмурилась, чувствуя омерзительный запах и в то же время самый сумасшедше-вкусный из всех, что я ощущала когда-либо. И за это ненавистный еще больше.

– Доброе утро, солнечная девочка.

– Чтоб ты сдох. Трижды и четырежды, и еще сто раз.

Тронул мой затылок все такими же горячими пальцами, а я дернулась как от удара.

– Тццц, как некультурно и невежливо. А знаешь, – губы зашелестели у самой кожи, а пальцы поглаживали чуть ниже кромки волос, – страх невероятно сближает. Намного быстрее, чем влечение или любовь. Стирает все границы и рамки приличия в одно мгновение. Страх превращает человека в животное за доли секунды, пробуждая самые древние первобытные инстинкты. Вряд ли ты бы была так невежлива с чужим человеком, правда, малышка?

Словно прочел мои мысли. Он прав. Я ненавидела его уже целую вечность, а не несколько часов. Я родилась с этой ненавистью к таким вот подонкам.

– Посмотри на меня. Я хочу увидеть твои глаза.

– Я не твоя вещь, я человек. И я требую отпустить меня домой. Тебя за это посадят, сумасшедший ублюдок!

– Оооо, мы даже на ты. Видишь, какой прогресс всего за несколько часов.

Убрал руку, и я с облегчением вздохнула, но совершенно напрасно, потому что через мгновение пальцы впились мне в затылок, и он развернул меня к себе насильно и впечатал в дверь. Волосы упали на лицо, а сукин сын аккуратно убрал их назад до последней волосинки.

– А теперь слушай меня внимательно, Надяяя, и запоминай. Потому что я больше не повторю. Здесь все происходит только так, как я сказал, и с момента, как ты переступила порог моего дома – ты моя вещь. Более того, я за тебя заплатил. То есть я тебя купил. Как в магазине. А ты поставила подпись на чеке.

Говорит резко, грубо, но не кричит. И от этого сила его голоса не становится менее мощной, а наоборот, он вгоняет каждое слово под кожу и наслаждается той болью, что они причиняют. И в то же время его пальцы ласкают мою скулу. От мочки уха к подбородку и по шее, заставляя мелко подрагивать.

– Смотри на меня, когда я с тобой разговариваю. Это правило номер один.

И от этого властного тона я не посмела не поднять на него взгляд. Это вышло само собой. И встретившись с тигриным взглядом, тихо выдохнула. Невыносимые глаза. Тут же впиваются в мой взгляд и намертво. Лишь на секунду оторваться, чтобы осмотреть ненавистно-красивое лицо вблизи. Свежий, словно спал всю ночь, волосы влажные после душа и пахнут шампунем. Возле глаз все те же озорные морщинки, которые кажутся чудовищными в облике этого монстра, потому что заставляют на секунду забывать, какая жуткая тварь стоит перед тобой.

– Умница, – погладил подбородок большим пальцем, – правило номер два – ты делаешь то, что я говорю, и за это получаешь от меня бонусные баллы.

– Мы что, на распродаже? – огрызнулась я, а его чувственные слегка влажные губы растянулись в невероятно ослепительной улыбке.

– Хуже, малышка. Распродажа закончилась. Товар у хозяина, и он раздумывает воспользоваться ли им, не бракованный ли он.

– Может, стоит его вернуть обратно, – шепотом, не в силах оторвать взгляд от белоснежных ровных зубов.

И вдруг рука сильно сжалась на моем горле, перекрывая кислород.

– Нееет, это слишком просто. Ведь его можно ломать… Отрывать по куску и любоваться, как он распадается на части в моих руках.

От неожиданности я распахнула глаза и втянула воздух, а он удерживал за шею и водил по-прежнему большим пальцем по моему подбородку.

– А третье правило, – посмотрел на мои губы и облизал свои, а потом засмеялся, – его нет. Просто три звучит интереснее.

Разжал пальцы, и я закашлялась, а он с невозмутимым видом рассматривал мое лицо и приглаживал мои волосы за ухо. Потом повертел перед моим носом сотовым телефоном.

– Вот это – бонус… малышка. Правда, ты его хочешь? Позвонить… маме, кажется?

Я инстинктивно хотела схватить аппарат, но ублюдок убрал руку дальше.

– Его надо заслужить.

Как же я его ненавидела в этот момент, до слез, до дрожи в коленях и сведенных скул.

– Итак, условия получения бонуса. Ты переоденешься в ту одежду, что я дал. При мне. Ты со мной поешь. И ты возьмешь у меня в рот. Твои губы созданы для того, чтобы ублажать меня.

Я задохнулась, а он вернулся за стол. Положил сотовый на прозрачную столешницу и с отвратительной улыбочкой подтолкнул его в мою сторону.

– И я забыл сказать… ты ведь все равно это сделаешь. Но уже по-плохому. У тебя есть выбор, малышка. Я его даю далеко не всем. Считай, что и это твой бонус.

Откинулся на спинку кресла и поднес чашку к губам.

– Я жду… Пока не остыл мой кофе.

– Я не хочу никому звонить.

Наверное, если бы я его ударила, он бы удивился меньше, чем в эту секунду. Чашка застыла у его рта. Да, ублюдок. Не будет, как ты задумал! Языки пламени в его глазах кажутся живыми. Шевелятся и извиваются, то ли отражая пламя камина, то ли это игра моего воображения.

– Я хочу другой бонус.

Рука с дорогими часами и жгутами вен на запястье медленно опустилась, и он поставил чашку на стол. Не задает вопросов, просто выжидающе смотрит. Как же тяжело выносить его взгляд. Он действует на нервы своей пронзительностью. Кажется, меня прибили гвоздями и препарируют, при этом с особой тщательностью наматывая нервы на скальпель.

– В моей сумочке лежит конверт с вашими деньгами.

Тигриные глаза сузились, и пальцы один раз постучали по столешнице, сверкая перстнем с черным камнем на безымянном, закрывающим почти всю фалангу. Я вспомнила, как эта рука перехватила мою, заставив сомкнуться на его члене, и вся кровь бросилась мне в лицо. Да, мы стали друг другу ближе за эти часы намного больше, чем я с тем же Стасом за пару лет.

– Там же, в карманчике, есть номер расчетного счета фонда. Пусть ваши люди положат деньги на него, на имя Самойлова Дмитрия.

В комнате повисла тишина, она заняла ровно несколько секунд. Огинский взял в руки газету и швырнул ее на диван, отодвигая пепельницу, снова посмотрел на меня. Нет, я больше не искала в нем жалости и сострадания. Их там точно нет.

– Мой кофе почти остыл.

Это означало «да»? Я вообще не понимала этого человека. Не понимала, зачем ему это все? Если он ожидал шлюху, то какого черта, поняв, что я не собираюсь выполнять его прихоти и ублажать его – не заменить меня на другую? Но больше всего меня заботило, чтоб мама получила обещанные ей деньги. И ради этого…, наверное, ради этого я была готова на все. Или почти на все. Ведь он отпустит меня, когда все закончится? Я искренне на это надеялась. Я все еще была наивной девочкой.

Сняла через голову шерстяное голубое платье, оставшись в трусиках и лифчике, и потянулась за пакетом, стоящим на кресле, как вдруг услышала его голос. Чуть хрипловатый, как будто севший.

– Не одевайся. Иди к окну.

Взгляд Огинского заполыхал, как там, в том домике, и меня обожгло волной ярости с примесью какого-то трепета, как будто внутри метались бабочки со стеклянными крыльями и при каждом взмахе резали мне плоть. Во мне все противилось подчинению. Мне хотелось сделать назло. Не пойти, разбить окно, расцарапать лицо мерзавца. Но вместо этого я пошла к окну, как он сказал. Словно покорная кукла.

– Положи руки на стекло и раздвинь ноги.

В металлических нотках его голоса было что-то едкое. Что-то, заставляющее делать так, как он сказал. Встал из-за стола, а я вся внутренне подобралась. Пусть не подходит ко мне. Пусть не смеет вообще ко мне подходить. Солнце выкатывалось из-за горизонта очень медленно, и багровые лучи потянулись вместе с тенями по снегу, словно подбираясь к подножию усадьбы. Проклятое место. Я должна была бежать отсюда без оглядки в самом начале. Огинский опять стоял позади меня, и эта близость пугала и нервировала одновременно.

– Я люблю встречать рассветы именно здесь. Ты скоро выучишь, где и в каких частях этого дома я провожу время.

Мне плевать – где ты, ублюдок, любишь встречать рассветы. Лучше бы ты их вообще больше никогда не встретил.