- Да ты не расхворалась ли?.. Лицо горит.

- Это, Ваня, от...

- Знаю - от утюга.

- Нет, не догадался. От думки одной... - Прасковья Никитична юркнула в комнату. - Иди ужинать. Самовар-то я три раза подогревала, а вот картошка остыла. И хлеба у нас...

- Завтра, Пана, купим. Я - с получкой.

- Нашел Грача?! Ну и слава богу.

После перехода на нелегальное положение Бабушкин, как профессиональный революционер, стал получать из партийной кассы тридцать рублей в месяц. И не просто, а по указанию редакции "Искры". Правда, в партийной кассе не всегда оказывались деньги, но он не в обиде - нелегко даются эти деньги: их собирают по двугривенному да по четвертаку. За газету, за нелегальные книжки. Пожертвований мало. Жене сказал, что партийные финансисты еще не успели развернуться. Вот и приходится иногда ждать получки по два месяца. А тут еще на беду связь с Грачом прервалась. Волновались за него, думали самое худшее: не провалился ли? Шпиков-то в Москве как клопов в ночлежке!

- Он, Пана, переменил адрес для явки, - рассказывал Иван Васильевич, подсаживаясь к столу, накрытому ветхой клеенкой. - Не ровен час, и тебе пригодится. Старо-Екатерининская больница. Знаешь, там, на Мещанской?

- Знаю. Я могу, как раньше, в бельевой корзине... Будто бы стираю на больницу.

- Ты у меня находчивая! Спрашивать там надо фельдшерицу Рукину. Ей сказать: "Я от Зои". А уж она откроет, где искать самого Грача. Квартиры-то постоянной у него нет: то в одном месте ночку скоротает, то в другом.

- Еще хуже нашего! - качнула головой Прасковья Никитична. - Воистину перелетная птица! А на птиц, говорят, силки ставят. Как тогда?

- Не горюй. Не охай. У партии теперь силы с каждым днем прибавляется. Ежели ищейки умудрятся схватить одного, на то место сразу двое да трое новеньких! Одно худо - охранники в обман пустились, стараются заводских околпачить... Налей-ка мне погорячее.

Прасковья Никитична налила кипятку, лишь слегка закрасила каплей заварки и рядом с чашкой положила кусочек сахара.

- Последний?! Нет, уж этот - тебе. - Иван Васильевич отодвинул сахар. - А я, знаешь, сегодня куда проник? В самое сердце обманщиков и негодяев! - Глаза Бабушкина блеснули азартом, словно у охотника, отыскавшего медвежью берлогу. - Шепнул мне один знакомый паренек, что в чайной общества трезвости возле завода братьев Бромлей будет собрание этого распроклятого зубатовского общества вспомоществования. Ну, пошли мы туда.

- Ты вот так прямо в чем был?! - всплеснула руками Прасковья Никитична. - Отчаянная головушка! Картузишко бы переменил, что ли. У них же, сам говорил, полицией хоть пруд пруди.

- Ничего, Пана. Они же стараются в эти свои ловушки завлекать, с других заводов сзывают. В лицо людей не успели заприметить. И нам, думаю, нетрудно будет затеряться в народе. Так оно и вышло. Гляжу: мастеровщины полным-полно. В дальнем уголке отыскалось местечко за столом. Чаек попиваем, слушаем. Впереди встал на табуретку курносый человечек, головенка круглая, как арбуз. По всему видно - мастеровой. Повертел он в руках мятую кепчонку, перекрестился истово. "Начнем, - говорит, благословясь". А мне мой товарищ шепотком: "Это Слепов". У меня даже смех чуть-чуть не вырвался: дал же, думаю, бог фамилию паршивой собаке! Такую и сочинитель не вдруг придумает! И начал этот Слепов плести околесицу: у нас, говорит, - у рабочих стало быть, - тепереча надежные заступники. Ежели што - есть кому пожалобиться. К нам, говорит, сегодня соизволил прийти сам Сергей Васильевич. И не с пустыми, говорит, руками - с подарочками. Вот, думаю, загогулина! Главный сыщик с подарками! Примется одурачивать. Ну, поднялся он на табуретку. Бравый, донельзя обходительный. Одним словом, первейший друг рабочих! Принес целую пачку свежего номера "Искры".

- Да ты что говоришь?! Может, ты обмишурился? Ведь за "Искру"-то они, сам знаешь, в Сибирь ссылают. Наверно, поддельную притащил?

- Я и сам сначала так же думал. Не может охранник раздавать рабочим гранаты. А он раздал. И попросил отнести на заводы да на фабрики. Гляжу: наша "Искра", вроде без подделки.

Бабушкин достал газету из внутреннего кармана пиджака, ладонью разгладил на столе.

- А я-то ее в корзине под бельем... Даже от неграмотных дворников тайком... - Прасковья Никитична крутнула головой. - Тут, Ваня, какой-то подвох.

- Смотри сама. - Иван Васильевич пододвинул газету жене. - Конечно, у Зубатова была своя задумка. Он ходил этаким фертом между столов и пальцем тыкал в статью "Буржуазная наука перед московскими рабочими". Вот ее начало. Знакомьтесь, говорит, в добрый час и мотайте себе на ус. Вам, дескать, господа мастеровые, теперь не нужны уличные демонстрации. Разрешены, говорит, вот такие собрания обществ вспомоществования. Люди науки выступают перед вами с лекциями. Даже, говорит, сама "Искра" вынуждена признать это доброе наше начинание. Отбросил злую иронию газеты и вот как повернул, подлец! За такие собрания и рабочие общества, говорит, надо царя-батюшку возблагодарить. Приедет он, помазанник божий, в златоглавую Москву - поднесите ему от мастеровых хлеб-соль.

- Кукиш с маслом!

- Вот-вот. Я так же думаю. А они, эти холуи Слеповы, провалиться бы им в тартарары... - Иван Васильевич стукнул кулаком по столу. - Они могут... Без стыда, без совести...

- Ну, а что же мастеровые-то?

- Промолчали. Только кто-то один спросил: правда ли, что царь собирается съездить к французскому президенту? В гости его туда позвали или заделье какое-нибудь нашлось? Зубатов ответил: "У царя-батюшки на каждую минуту дело. Будет он в Париже вести разговор о золотом займе на развитие промышленности. В ваших же, господа мастеровые, интересах". Вот он какой, Зубатов! Прямо соловьем разливался. Хитрюга!

Прасковья Никитична, осторожно перекидывая тонкие полупрозрачные листы газеты, водила пальцем по заголовкам. Вдруг она оторвала глаза от страницы и обрадованно тронула руку мужа:

- Твоя статейка! "В царстве Морозовых". Вот! Только не проставлено, что писал Богдан.

- И хорошо, что не проставлено. А под второй моей, - посмотри вон там, - подпись: "Ореховозуевцы".