- Вот об этом я как раз и хотел с вами поговорить, - подхватил Горький. - Есть надежная связь - голубиная почта! Издревле и многократно проверенная! Завести бы вам голубятню. Хо-ро-шее дело!
Глаше нравилось его ярко выраженное волжанское оканье. "Слова-то какие у него! Говорит - будто их на полочке расставляет!"
Молодой комитетчик чуть заметно пожал плечами: "Голуби?! Что-то непродуманное... Хотя и предлагает Горький".
А он не отрывал глаз от Наташи:
- Если надумают ваши товарищи в редакции, я мог бы из Нижнего доставить преотличных голубей! Никакая граница не задержит. Никто не остановит. Через всю Европу стрелами пролетят!
- Спасибо, Алексей Максимович... Но у "Искры" есть еще одна большая и неотложная нужда.
- Понимаю. - Горький погладил усы. - И обещаю содействовать. Только нужно, чтобы ко мне являлся ваш надежный человек. А то, знаете, приходят разные самозванцы, просят вроде бы на революцию, а гарантий нет.
- У нас будут гарантии. И будет надежный человек.
- Добро. Добро. Я могу и от себя... И есть тут состоятельные люди, с которых для "Искры" можно и не грешно взять. Ну, а уж вы, - с ободряющей улыбкой кивнул в сторону комитетчика, - и со Старухой поделитесь. Она небось тоже нуждается в деньгах.
- Поделимся, - заверила Наташа.
Молодой комитетчик понял, что он будет стеснять всех троих во время практического разговора, и стал прощаться, напомнив, что расходиться полагается поодиночке. Горький сказал ему:
- Не оставляйте, братцы мои, Москву без пламенной газеты. Присылайте человека - наши поделятся.
Он говорил с такой уверенностью потому, что не так давно сам раздобыл для Нижегородского комитета несколько ящиков шрифта. Через какую-нибудь неделю подпольная Акулина начнет печатать большие листовки и, быть может, перепечатает наиважнейшие номера "Искры".
Когда остались втроем, Горький достал бумажник и извлек оттуда все, что было там.
- Тут что-то около четырехсот рублей. Вы уж извините. Это на первое время. Вообще же я могу тысяч пять в год. От себя. И от других добудем. Сдерем с богатых! Право!
Уговорились - паролем к нему будет: "Я от вересаевской Наташи", а его псевдоним для "Искры" - Буква. Приходить к нему будет Зайчик. А на всякий недобрый случай Зайчик оставит наследника или наследницу.
- В Москве встречаться нам с вами, Зайчик, лучше всего в Художественном. В артистической ложе. Можно через две-три недельки, когда я снова появлюсь здесь. У меня тут, знаете, идут репетиции.
- Я читала анонс - "На дне". Вот бы посмотреть!
- Обещаю контрамарку. И вам, Наташа.
- Для нас рискованно. Хотя я не удержалась и уже смотрела ваших "Мещан". Впечатление огромнейшее! Спасибо за машиниста Нила!
- И у меня в Художественном брат, - сказала Глаша. - В школе у них учится. Всегда поможет пройти.
- Добро. Добро, коль есть там свой человек. Обо мне через него можно всегда узнать у актрисы Андреевой. У Марии Федоровны.
Прощаясь, левую руку подал Зайчику, правую - Наташе и, глядя в глаза то одной, то другой, сказал полушепотом:
- Владимиру Ильичу, главному редактору, нижайший поклон!
- Вы знаете, что в "Искре" главный он? - удивилась Вера Васильевна.
- Кто же еще, кроме Ленина? Нет другого вождя у российского пролетариата. Я лишь недавно прочел его "Развитие капитализма в России".
- У нас написано! - встрепенулась Глаша. - В Сибири. Во время ссылки.
- Это для меня новость! - сказал Горький с некоторым удивлением. - И там наш Волгарь не терял времени. Великолепная, знаете, книга! Гениальный труд! Сама правда русской жизни! - И про себя закончил: "Повидаться бы с ним. Поговорить по-свойски..."
2
Глаша вышла последней. Она была в черной ротонде с узеньким колонковым воротником, в серенькой шляпке, с которой ниспадала легкая, как паутинка, вуалетка.
У Страстного монастыря, где даже в вечернюю пору приостанавливались прохожие, чтобы одарить медяками топтавшихся у ворот юродивых и дряхлых побирушек, ее поджидал Теодорович. Завидев его, Глаша подбежала к нему, словно они не виделись целую вечность, на разрумянившемся от легкого морозца лице ее плескалась светлая улыбка, открытые глаза сияли.
- Заждался? Извини, пожалуйста, - шепнула ему. - С Кларой Борисовной уславливалась о следующей встрече.
- Ничего, ничего. Правда, тревожился немножко.
- Напрасно. "Хвоста" за мной нет. - Глаша глянула на высокое темно-синее небо, усыпанное звездами, сказала вслух: - Можно погулять. Если ты не занят.
- С тобой всегда рад. - Иван, слегка откинув левую полу ротонды, взял девушку крепко под руку. - Так не будет тебе холодно?
- Нет, конечно... - Глаша шевельнула правую полу, прикрывавшую больше половины груди. - Мне тепло. А вот тебе... пора бы сменить этот легкий плащ.
- Привык к нему. А сегодня на душе жарко...
Они перешли Тверскую. Возле памятника Пушкину ярко горели старинные фонари, и звезды погасли, да и небо как бы опустилось до крыш домов. На скамейках шушукались парочки.
На аллее фонари были редки, светились тускло, и небо снова открылось в вышине. Глаша закинула вуалетку на шляпку. Иван, наклоняя голову к уху девушки, спросил, о чем договорились они там, в зубоврачебном кабинете. У Глаши шевельнулись плечи, будто она вдруг озябла. Зачем он здесь о делах?
Иван хотел было запахнуть ее левую полу и подхватить под руку вместе с ротондой, но Глаша помотала головой.
- Так хорошо!
И вдруг вспомнила Горького с его таким приятным оканьем, принялась рассказывать быстро и горячо:
- Никогда не думала, не мечтала увидеться с таким человеком! С живым писателем! Даже сердце робело. А когда он заговорил, будто давно знакомый человек, мою робость как рукой сняло. Чудесный он, душевный! - Глаше хотелось пересказать все, что писатель говорил в этот вечер, но все его слова исчезли из памяти, и она сказала только, что Горький с ними, что он обещал поддерживать "Искру". Навстречу им одна за другой шли парочки в обнимку, и Глаша вмиг сникла. Лучше в другой раз...
Они сели на скамейку. Иван одной рукой молча обнял ее. Похоже, не находил слов.
Глаша, вскинув голову, глянула на небо. В холодной дали сияли звезды. Такие яркие и крупные, как в ее родной Сибири. Повернувшись к Ивану, спросила, есть ли у него своя звезда. Тот пожал плечами.
