В пансионе шпику ответили: фрау Елизарова больше не проживает. Куда уехала?..
- Кажется, в Потсдам...
Едва ли. Там, возле резиденции кайзера, явная и тайная полиция за всеми смотрит в оба глаза. Туда Елизарова не рискнет сунуться. Если сказала так, то для отвода глаз, а уехала в другое место. Куда? Не к братцу ли в Лондон? А может, и сам Ульянов, по новой кличке Ленин, проживает где-нибудь в другом месте? В Париже, Вене или Брюсселе...
Шпик доложил Гартингу, который жил в Берлине под фамилией Гекельмана, тот кроме Петербурга написал в Париж, Рачковскому, главе всей царской агентуры в Европе: дескать, посматривайте повнимательнее - у вас там может появиться Ленин! Туда же может приехать его старшая сестра Анна, по мужу Елизарова...
А что, если она еще не уехала? Притаилась где-нибудь в Берлине...
Шпики побывали во всех пансионах - следа не обнаружили. Дежурили на вокзалах - тоже напрасно...
2
Анна Ильинична с каждым днем тревожилась все больше и больше: почему от Володи нет писем? Если у него занят каждый час, то могла бы написать Надя...
Что-то случилось с ними. Здоровы ли? Целы ли? Не могли же они заболеть одновременно...
Есть ли от них письма в Самаре? Написать туда?.. Нет, маму волновать нельзя...
Написала Аксельроду в Цюрих: что там известно о докторе Йорданове и его жене Марице? Со дня на день ждала ответа - не дождалась.
На почтамте второй раз приметила: сидит за столиком субъект с закрученными усиками, делает вид, что пишет телеграмму, а сам украдкой бросает в ее сторону цепкие взгляды. На нем котелок, синий пиджак в мелкую полоску...
Когда вышла, увидела его через улицу: идет в ту же сторону, куда и она; чтобы не вызывать подозрения, задерживается у витрин, но на какие-то считанные секунды, - явно опасается потерять ее из виду.
Надо уезжать. И чем скорее, тем лучше.
Билет купила до Лейпцига. Из вагона, откинув вуальку на шляпу и стараясь казаться спокойной, посматривала на перрон - субъект в котелке и синем пиджаке не появился. Но он мог переодеться. Все равно узнала бы по закрученным усикам. В вагон не вошел. А если успел передать ее другому? Этому? Или вон тому?
"Нет... Что-то нервы стали пошаливать", - сказала себе и близоруко уткнулась в книгу Гейне на его родном языке.
В Лейпциге вокзал громадина. Говорят, самый большой в Европе. Больше трех десятков тупиковых линий, на доброй половине их стоят поезда. Пассажиров - как муравьев возле муравейников. Одни - поток за потоком спешат к выходу, другие торопятся к вагонам. Тут затеряться не трудно.
Анна Ильинична, опустив вуальку, направилась в зал с высоким, как в соборе, сводом. Никого из тех, кто ехал с ней в вагоне, поблизости уже не было, все ушли на привокзальную площадь. Можно быть спокойной, "хвоста" нет.
Купив билет до Дрездена, вышла посмотреть город. Пересекла трамвайные пути, повернула налево и остановилась перед озерком с крошечными островками, поросшими осокой. На них белели домики для птичьих гнезд. Завидев ее, к берегу подплывала пара лебедей. Как жаль, что нет с собой ни крошки хлеба, нечем покормить...
Взглянув на часы, быстро вернулась на вокзал. Купила на дорогу пузатую бутылочку пива, хлеба и сосисок. Отыскав нужный поезд, вошла в вагон...
3
Александра Михайловна Калмыкова (Тетка) второе лето жила за границей.
...В марте 1901 года все подписавшие протест против избиения демонстрантов у Казанского собора были высланы из Петербурга в провинциальные города под гласный надзор полиции, а ей, вдове сенатора, было разрешено трехлетнюю ссылку отбыть за границей. Она упросила шефа жандармов дать ей на сборы в дорогу три дня, наскоро продала книжный склад с годовым оборотом в сто тысяч рублей, перевела деньги в один из иностранных банков и в сопровождении участкового пристава отправилась на вокзал...
В Германии она так же, как в Питере, поддерживала связь с Владимиром Ильичем и Надеждой Константиновной, близко знакомой ей еще по вечерне-воскресной школе для рабочих. Жила Тетка то в Берлине, то в Саксонии, лучшем уголке этой страны.
Вот к ней-то теперь и спешила Анна Ильинична.
Калмыкова не может не знать, где Ульяновы и что с ними...
- Аннушка! Как я рада! - Тетка, раскинув руки для объятия, шла навстречу гостье. - Здравствуй, милая! Давненько мы с тобой не виделись. Поцеловав, присмотрелась к лицу. - А ты все такая же...
- Ой, не говори, Александра Михайловна! У меня столько...
- Знаю, знаю все твои волнения. Ты здесь прячешься, как заяц по кустам, муж в ссылке. И о матери, я понимаю, сердце болит.
Усадив гостью в кресло, сама села в другое, лицом к ней, и не умолкала ни на минуту:
- Умница ты, моя хорошая! Спасибо, что приехала навестить меня, старуху.
- Ну что ты, Александра Михайловна! Какая же ты старуха?! Ты же совсем, совсем...
- Не говори, милочка. Не утешай. Я здраво смотрю на жизнь. Шестой десяток давненько разменяла! Конечно, уже не вдовушка, а старая вдова.
- Да ты выглядишь на десяток лет моложе.
- Хватит, Аннушка, об этом. Рассказывай, что получала от брата, от Наденьки.
- Ни единого словечка... Я извелась без писем. И если мама в Самаре ничего не получает... А у нее сердце...
- Не волнуйся, миленькая. Живы-здоровы. Я вчера получила письмо. Они по-прежнему в заботах и хлопотах. А вот то, что тебе нет писем, это, поверь мне, не случайно. Перехватывают шпики.
- Я тоже подозревала. И таскались они за мной в Берлине. Едва ускользнула.
- Хорошо сделала, что ко мне приехала. Здесь спокойнее. А Владимир Ильич должен был сообщить тебе лондонский адрес...
- Лондонский? Вот как!.. А я собиралась в Мюнхен...
- Могла попасть в ловушку... А у меня здесь поживешь в безопасности. Отдохнешь. Посмотришь Дрезден - эту Северную Флоренцию. Ее нельзя не знать.
Александра Михайловна сварила кофе, за столом не спеша рассказала дрезденские новости, потом достала из-за зеркала свежий, но уже изрядно помятый при хранении номер "Искры".
- Уже лондонский! - обрадовалась Анна Ильинична. - Та же бумага, те же три колонки... И шрифт почти такой же. Молодец Володя!
К номеру был приложен листок с карикатурой: харьковский губернатор князь Оболенский, тучный сановник при орденах и ленте через плечо, душит на земле изголодавшегося мужика. На глазах у царя, довольного расправой! И Анна Ильинична быстро, перескакивая глазами со строчки на строчку, с абзаца на абзац, стала читать заметки о деревенских волнениях: "Еще с осени крестьяне стали чувствовать острую нужду в хлебе, составляли общественные приговоры о надвигающемся голоде, подавали по начальству... Ни один приговор не получил дальнейшего движения... Волнение охватило восемнадцать волостей... Помещики бежали в Харьков. Крестьяне ни одного не тронули. Только избили земского начальника... Скот и хлеб стали делить..."
