– Он точно тебе понравился, – ущипнул меня Николя. – Ох, влюбишься.

– Не болтай глупости. – Я почувствовала, как под платком заалели уши.

Соседка Клавдия Петровна напоследок расплакалась. Она держала на руках Тихона и наблюдала за нашим отъездом, сидя на перевернутом ведре.

– Единственные приличные люди покидают мерзкий дворик уголовников, – сокрушалась она, прижимая к себе котенка.

На прощание мы подарили ей книжку стихов Серебряного века.

Машина выехала из переулка и направилась в Промышленный район: там, в полуподвальном помещении, нам сдали комнатку. Это была не жилая площадь, а служебное помещение для лифтера.

– Где мы будем руки мыть и купаться? – беспокоилась я.

– Есть раковина… – неуверенно ответила мама.

Она сама видела комнатку только один раз, когда договаривалась с посредником.

Женя, у него на груди висел крестик на золотой цепочке, включил радио, но вместо тюремного шансона, который обычно предпочитают водители, передавали новости.

Обсуждали недавнюю спецоперацию: русские военные вычислили местонахождение Аслана Масхадова, второго президента непризнанной республики Ичкерия. Комментатор бубнил про тело убитого, раздетое и выставленное напоказ, а я подумала о нескончаемой подлости: мусульманина нельзя раздевать. Ислам – религия, сохранившая древние обычаи относительно живых и мертвых. Современные люди нередко забывают христианские заповеди, отступают от законов Торы. Мусульмане ревностней относятся к своему учению. Но убитый не может встать и ответить врагам, чем и воспользовались спецслужбы.

Аслан Масхадов был своеобразным президентом, вводил у нас между войнами шариат – строгий свод правил. Кругом орудовали распоясавшиеся банды, добивая и грабя последнее русскоязычное население. Но я никому не желаю безвременной смерти и безымянной могилы.

Женя ничего не сказал, но веселую музыку не включил, а мама помолилась за всех погибших на чеченских войнах, а затем погладила кошек, сидящих в сумке у нее под ногами.

Вечером при свете лампочки, свисающей на проводе вдоль стены, мы разбирали вещи, а кошки, решив, что эта комнатка – большая коробка, скребли обои на стенах, оставляя коготками продолговатые рыхлые узоры.

Мама свалилась от усталости и заснула, как только из-под баулов и мешков выглянула железная сетка кровати.

Готовить было негде, кухня отсутствовала, плитка с двумя конфорками пылилась в углу. На ней можно было разогревать готовую пищу. Вместо вытяжки – окошко под потолком.

Стараясь не разбудить мать, до утра я писала статью о своей подруге детства Аленке и ее матери Валентине, объявленных в Грозном «врагами народа» с целью ограбить и убить их после Первой войны.

Как только текст был готов, я поехала в газету «Ставропольский этап». Редакция находилась в двухэтажном здании на улице Спартака.

Главный редактор по фамилии Луковица помнил меня, зимой в поисках работы я была у него, и принял хорошо. Однако с порога заявил, что гонорары у них – «кошкины слезы», а в штат никого не берут.

– В Ставропольском университете есть факультет журналистики. Каждый год выпускаются тридцать-сорок профессиональных журналистов, добрая половина которых идет торговать носками, нижним бельем, телефонами и цветами. Рабочих мест нет, – пояснил Луковица.

Текст о «врагах народа» главный редактор взял и попросил написать очерк о потерянном поколении рожденных в 90-е годы.

В «Ставропольском этапе» работали нерасторопные и вальяжные сотрудники – такие же, как советская эпоха. Заместитель редактора Бизе, тощая и нервная женщина чуть за сорок, к которой меня отправил Луковица, не хотела разговаривать, отворачивалась, а затем сообщила, что прочитала мои январские статьи о наркомании, разосланные по редакциям.

– Нечего показывать свою работоспособность! Подумаешь, пишет она статьи огромные! – Губы-ниточки презрительно кривились на отекшем лице Бизе. – Ты в дурном свете выставляешь ставропольскую молодежь! А еще русских военных в Чечне! Даром тебе это не пройдет!

– Значит, не сработаемся? – спросила я.

– Об этом вообще забудь! – Бизе даже ногой топнула. – Ты спекулируешь на ранениях! Ранили – и молчи! Могли ведь и убить! Радуйся!

– Меня водили на расстрел в четырнадцать лет. Вам меня не запугать!

– Но я не позволю публиковать твои чеченские истории в ставропольской прессе! Ясно?!

Статью о своих грозненских соседях я оставила в редакции и ушла, понимая, что надо продолжать искать вакансию продавца.

Офис сети продуктовых супермаркетов «Мухомор», куда я поехала сразу после «Ставропольского этапа», в поиске работы не помог. Идти до него от конечной остановки следовало около получаса. Офис располагался за чертой города, о чем по телефону меня не предупредили. На место одного продавца претендовало более пятидесяти соискателей, и каждому велели заполнить анкету. Я отдала свой бланк юной сотруднице в мини-юбке. Девушка бегло прочитала его и, поджав губы, заявила:

– Фи! Журналист из Чечни! Торговала на рынке! Товар у нее был! Кто поверит?! Иди отсюда, чеченка!

Меня не только не взяли на работу, но даже не поверили ни единому слову.

Или не захотели верить.

Вернувшись в съемную комнату, я застала маму в слезах. Оказалось, приходили арендодатели. Попросив мамин паспорт, они убедились, что ранее мы проживали в Грозном, и потребовали освободить помещение. Деньги, уплаченные за месяц вперед, не вернули.

– Представляешь, – маму трясло, – сказали, что у нас три дня. Если не уберемся, они вызовут милицию. Мы же сняли у них на месяц. Что делать? Это звери, а не люди!

– Самый страшный город, который я только видела.

– Много ли ты видела? – съехидничала мама.

– Мне хватило.

Усталость помножилась на безысходность, и вместо того чтобы отдохнуть, следовало ускориться и рвануть по новому кругу, но в проклятом замкнутом лабиринте сколько ни беги, оказывается, что стоишь на месте или, еще хуже, волной отбрасывает назад.

– Утром, пока тебя не было, принесли газеты. Я взяла несколько для кошек на горшок. Посмотри, – мама сунула мне под нос дешевую бесплатную газету.

В одном объявлении было написано, что женщина-инвалид ищет помощников, которые смогут ухаживать за ней, содержать дом в чистоте, готовить, и за это смогут проживать у нее – бесплатно.

– Я буду ухаживать, а ты мне помогать, – оживилась мама.

Выбора не было. Иногда жизнь не просто бросает на дно, а бьет об него, подобно подводным течениям.

Просроченный паспорт не выходил из головы, и, собрав одежду и кошек, я позвонила Александре.

– Здравствуйте, – сказала я, – мы познакомились на выставке. Помните меня?

Александра, выслушав мою просьбу, засомневалась, что сын разрешит прописать в квартире чужого человека, но пообещала перезвонить через полчаса. Звонка мы не ждали, приняв ее фразу за вежливый отказ, а когда она позвонила, оказалось – о чудо! – сын разрешил, мы пустились в пляс прямо на мешках и коробках.

Чтобы Александра и Вадим не передумали, поскольку людям свойственно менять решения, мы договорились встретиться у паспортного стола на следующий день.

Даму в шиншилловых мехах мы заметили, едва она переступила порог.

– Рада вас видеть! – издали крикнула Александра.

Оказалось, что ее сын Вадим паркует джип за углом и тоже вскоре появится.

– Я принесла домовую книгу. Пропишем тебя, а после я отправлюсь на сеанс йоги.

– То есть вы совершенно бескорыстно собираетесь меня, незнакомого человека, прописать в своем доме? – на всякий случай уточнила я.

– Конечно, милая. Мир так жесток, что хочется его разнообразить добротой и сочувствием.

Но милиционеры, выслушав Александру, моментально отвергли этот вариант.

– Вы знаете, кого прописываете?! – строго спросил человек в фуражке. – Она может оказаться террористкой!

Он указал на меня.

– Кем?! – вытаращили глаза мы.

– Берите мать за руку и уводите отсюда! – приказал милиционер присоединившемуся к нам Вадиму. – Чеченская девчонка должна принести справку № 5, что не связана с бандитскими группировками. Эту справку дает ФСБ.