О чем же он мечтал, за какое дело взялся, что он замыслил?

Об этом читатель скоро узнает.

Как-то, стоя на верхней галерее базилики Эмилия, Спартак был погружен в глубокое раздумье; он не слышал того, что говорилось вокруг, и ни разу не повернул головы в ту сторону, где громко болтали между собой Гай Тауривий, Эмилий Варин и Апулей Тудертин, не слышал их крикливых голосов и грубых острот.

– Очень хорошо, отлично! – говорил Гай Тауривий, продолжая разговор с товарищами.– Ах, этот милейший Сулла!.. Он решил, что можно разрушить памятники славы Мария? Ах! Ах! Счастливый диктатор думал, что достаточно свалить статую, воздвигнутую в честь Мария на Пинцийском холме, и арку в Капитолии, воздвигнутую в честь победы над тевтонами и кимврами,– и память о Марии исчезнет! Да, да, он считал, что этого достаточно, чтобы стереть всякий след, всякое воспоминание о бессмертных подвигах уроженца Арпина. Несчастный безумец!.. Из-за его свирепости и страшного могущества в наших городах, пожалуй, не осталось бы жителей и вся Италия превратилась бы в груду развалин. Но, как бы то ни было, Югурту победил не он, а Марий! И не кто иной, как Марий, одержал победу при Аквах Секстиевых и Верцеллах!

– Бедный глупец! – визгливо кричал Эмилий Варин.– А вот консул Лепид украшает базилику чудесными щитами, на которых увековечены победы Мария над кимврами!

– Я и говорил, что этот Лепид будет бельмом на глазу у счастливого диктатора!

– Брось ты!.. Лепид ничтожество! – сказал тоном глубочайшего презрения клиент Красса, толстенький человечек с брюшком.– Какую неприятность может он доставить Сулле? Не больше, чем мошка слону!

– Да ты не знаешь разве, что Лепид не только консул, но и богач! Он богаче твоего патрона Марка Красса!

– Что он богат, это я знаю, но что он богаче Красса, этому я не верю.

– А портики в доме Лепида ты видел? Самые красивые, самые великолепные портики не только на Палатине, но и во всем Риме!

– Ну и что ж из того, что у него дом самый красивый в Риме?

– Да ведь это единственный дом, в котором портики построены из нумидийского мрамора!

– Ну и что ж? Этим, что ли, он устрашит Суллу?

– Это доказывает, что он могуществен; он силен тем, что народ любит его.

– Его любят римские плебеи. А разве мало они упрекают его за бессмысленную роскошь и безудержное мотовство?

– Не плебеи, а завистливые патриции, которым не под силу с ним тягаться.

– Запомните мои слова,– прервал их Варин,– в этом году случится что-нибудь необыкновенное.

– Почему же?

– Потому, что в Аримине произошло чудо.

– А что там случилось?

– На вилле Валерия петух заговорил человеческим голосом.

– Ну, если это правда, то действительно такое диво предвещает удивительные события!

– Если это правда? Да в Риме все только об этом и говорят. Рассказывали об этом чуде сам Валерий и его семья, вернувшаяся из Аримина, да и слуги их тоже подтверждают.

– Действительно, необыкновенное чудо,– бормотал Апулей Тудертин; человек религиозный, полный предрассудков, он был глубоко потрясен и искал тайного смысла в явлении, которое, как он твердо верил, представляло собою предупреждение богов.

– Коллегия авгуров уже собиралась для разгадки тайны, скрытой в таком странном явлении,– произнес своим скрипучим голосом Эмилий Варин, а затем, подмигнув атлету, добавил: – Я хоть и не авгур, а мне все ясно.

– О! – воскликнул с удивлением Апулей.

– Чему тут удивляться?

– О-о! – на этот раз насмешливо воскликнул клиент Марка Красса.– А ну-ка, объясни нам, раз ты лучше, чем авгуры, понимаешь скрытый смысл этого чуда!

– Это предупреждение богини Весты, оскорбленной поведением одной из своих весталок.

– Ах, ах!.. Теперь я понял! А ведь правда… недурно придумано… иначе и быть не может! – смеясь, сказал Гай Тауривий.

– Ваше счастье, что вы понимаете друг друга с полуслова, а я, признаюсь, недогадлив и ничего не понял.

– Что ты притворяешься? Как это ты не понимаешь?

– Нет, право, клянусь двенадцатью богами Согласия, не понимаю…

– Да ведь Варин намекает на роман одной из дев-весталок, Лицинии, с твоим патроном!

– Злостная клевета! – возмущенно воскликнул верный клиент.– Какая наглая ложь! Этого не только вымолвить, но и подумать нельзя!

– И я говорю то же самое,– сказал Варин с насмешливой улыбкой и издевательским тоном.

– Так-то оно так, а вот поди наберись храбрости и внуши это добрым квиритам! Они все в один голос настойчиво твердят об одном и осуждают увлечение твоего патрона прекрасной весталкой.

– А я повторяю: это сплетни!

– Я понимаю, милейший Апулей Тудертин, что ты должен так говорить. Это очень хорошо и вполне понятно. Но нас-то не надуешь, нет, клянусь жезлом Меркурия! Любви не скроешь. И если бы Красс не любил Лицинию, он не сидел бы рядом с ней на всех собраниях, не выказывал бы особой заботливости о ней, не смотрел бы на нее так нежно и… Ну, мы-то понимаем друг друга!

В эту минуту к Спартаку подошел человек среднего роста, но широкоплечий, с мощной грудью, сильными руками и ногами, с лицом, дышащим энергией, мужеством и решимостью, чернобородый, черноглазый и черноволосый. Он легонько ударил фракийца по плечу и этим вывел его из задумчивости.

– Ты так погружен в свои мысли, что никого и ничего не видишь.

– Крикс! – воскликнул Спартак и провел рукой по лбу, как будто желал отогнать осаждавшие его мысли.– Я тебя и не заметил!

– А ведь ты на меня смотрел, когда я прогуливался внизу вместе с нашим ланистой Акцианом.

– Будь он проклят! Ну как там, рассказывай скорей! – спросил Спартак.

– Я встретился с Арториксом, когда он вернулся из поездки.

– Он был в Капуе?

– Да.

– Виделся он с кем-нибудь?

– С одним германцем, неким Эномаем; его считают среди всех товарищей самым сильным как духом, так и телом.

– Хорошо, хорошо! – воскликнул Спартак; глаза его сверкали от радостного волнения.– Ну и что же?

– Эномай полон надежд и мечтает о том же, о чем и мы с тобою; он принял поэтому наш план, присягнул Арториксу и обещал распространять нашу святую и справедливую идею (прости меня, что я сказал «нашу», я должен был сказать «твою») среди наиболее смелых гладиаторов школы Лентула Батиата.

– Ах, если боги, обитающие на Олимпе, будут покровительствовать несчастным и угнетенным, я верю, что не так далек тот день, когда рабство исчезнет на земле! – тихо промолвил глубоко взволнованный Спартак.

– Но Арторикс сообщил мне,– добавил Крикс,– что Эномай хотя и смелый человек, но слишком легковерен и неосторожен.

– Это плохо, очень плохо, клянусь Геркулесом!

– Я тоже так думаю.

Оба гладиатора некоторое время молчали. Первым заговорил Крикс, он спросил Спартака:

– А Катилина?

– Я все больше и больше убеждаюсь,– ответил фракиец,– что он никогда не примкнет к нам.

– Значит, о нем идет ложная слава? И пресловутое величие души его – пустые россказни?

– Нет, душа у него великая и ум необычайный, но благодаря воспитанию и чисто латинскому образованию им владеют всяческие предрассудки. Я думаю, что ему хотелось бы воспользоваться нашими заветными мечтами, чтобы изменить существующий порядок управления, а не варварские законы, опираясь на которые Рим сделался тираном всего мира.

После минуты молчания Спартак добавил:

– Я буду у него сегодня вечером, встречусь там и с его друзьями и постараюсь договориться с ними относительно общего выступления. Однако опасаюсь, что это ни к чему не приведет.

– Катилине и его друзьям известна наша тайна?

– Если даже они и знают о ней, нам все равно не грозит опасность: они нас не предадут, если мы даже и не придем к соглашению с ними. Римляне не особенно боятся рабов; нас, гладиаторов, они не считают сколько-нибудь серьезной угрозой для себя.

– Да, это так, мы в их представлении не люди. Даже с рабами, восставшими восемнадцать лет назад в Сицилии под началом сирийца Эвна[104], они считались больше, чем с нами.