Я взяла со столика маленькие часики, прищурилась, недоверчиво потрясла их.

— Тебе необходимо было выспаться. — Мама погладила меня по голове и ушла проверить, как там мои родственники.

Буквально через двадцать минут я спустилась вниз. На мне был купленный в «Мейсис» потешный свитер с оленем со светящимся носом, который, как я знала, наверняка понравится Тому. Мои родственники, уже полностью одетые, сидели за завтраком. Я поцеловала их всех по очереди, пожелала счастливого Рождества, включила, а потом выключила светящийся олений нос, раздала привезенные подарки, старясь не думать о мужчине, которому предназначались кашемировый джемпер и невероятно мягкая фланелевая клетчатая рубашка, валявшиеся теперь без дела на дне моего чемодана.

«Сегодня я не стану о нем думать, — твердо сказала я себе. — И не позволю унынию испортить бесценные часы, проведенные с семьей».

Родственники встретили мои подарки с энтузиазмом, особую ценность им придавало то, что они прибыли из Нью-Йорка, хотя точно такие же вещи наверняка можно было без проблем купить через интернет-магазин «Аргос».

— Прямо из Нью-Йорка! — восхищенно ахала мама при виде каждой мелочи, замолчав лишь, когда Трина выразительно закатила глаза, а Том начал ее передразнивать.

Естественно, в глазах Тома самым ценным подарком оказался самый дешевый: пластиковый снежный шар, купленный в сувенирном киоске на Таймс-сквер, который уже до конца недели наверняка упокоится с миром в нижнем ящике комода Тома.

Я в свою очередь получила:

носки от дедули (с девяностопроцентной вероятностью их купила мама);

набор мыла от папы (то же);

серебряную рамочку с уже вставленной фотографией нашей семьи (мама: «Чтобы ты могла всегда и везде брать ее с собой», папа: «А на хрена ей это нужно? Она уехала в свой чертов Нью-Йорк, чтобы быть подальше от всех нас!»);

машинку для удаления волос из ноздрей от Трины («И нечего на меня так смотреть. Ты уже приближаешься к критическому возрасту»);

рисунок рождественской елки со стишком от Тома. После допроса с пристрастием оказалось, что это не собственноручное творение Тома («Наша учительница говорит, что мы все равно не можем правильно приклеить елочные украшения, поэтому она все сделала сама, а мы просто написали свои имена»).

А еще я получила подарок от Лили, который она закинула к нам домой накануне их отъезда с миссис Трейнор на горнолыжный курорт («Лу, Лили хорошо выглядит. Хотя, судя по тому, что я слышала, она совсем загоняла миссис Трейнор»). Лили подарила мне винтажное кольцо — огромный зеленый камень в серебряной оправе, — идеально севшее на мизинец. Я послала ей похожие на наручники серебряные сережки, которые, как заверила меня продавщица из ультрамодного магазина в Сохо, были именно тем, что нужно для девочки-подростка. Особенно для тех, кто имеет определенную склонность делать пирсинг в самых неожиданных местах.

Я поблагодарила родственников и даже дождалась кивка от дедушки. В общем, я улыбалась, искренне надеясь, что произвожу впечатление человека, вполне довольного жизнью. Однако мама оказалась не так проста.

— Милая, у тебя все в порядке? Ты какая-то унылая. — Мама поливала картофель гусиным жиром, повисшим в воздухе горячим туманом. — Вот посмотри, какая хрустящая вкусная корочка получается!

— У меня все отлично.

— Может, дело все-таки в джетлаге? Ронни — он живет через три дома от нашего — сказал, что когда он вернулся из Флориды, то целых три недели натыкался на стены.

— Скорее всего, так оно и есть.

— Поверить не могу, что у меня есть дочь, страдающая от джетлага. Знаешь, в нашем клубе мне все жутко завидуют.

Я удивленно вскинула голову:

— Ты снова ходишь в клуб?

После того как Уилл решился на эвтаназию, члены клуба, в котором родители состояли много лет, дружно подвергли их остракизму, возложив на меня субститутивную ответственность[10] за то, что ему удалось реализовать свой план. И из-за этого я тоже чувствовала себя виноватой.

— Ну, эта стерва Марджори, распускавшая о нас сплетни, переехала в Сайренсестер. А потом Стюарт из гаража сказал папе, чтобы тот как-нибудь пришел сыграть в бильярд. Как само собой разумеющееся. И все вышло замечательно. — Она пожала плечами. — И вообще, это было пару лет назад. А у людей короткая память.

У людей короткая память. Уж не знаю, почему от этого утверждения у меня перехватило дыхание, но так оно и было. Пока я пыталась справиться с очередным приступом отчаяния, мама поставила противень с картофелем обратно в духовку, с шумом захлопнула дверцу плиты и, стягивая кухонные рукавицы-прихватки, повернулась ко мне:

— Ой, совсем забыла… Очень странная вещь. Звонил твой молодой человек. Хотел узнать, собираемся ли мы тебя встречать в День подарков и может ли он тебя встретить?

— Что? — Я оцепенела.

Она подняла крышку с кастрюли и, выпустив облако пара, снова накрыла кастрюлю.

— Ну, я ответила ему, что он, наверное, ошибся и ты уже здесь. Он сказал, что тогда заскочит попозже. Честно говоря, у него от этих дежурств в голове полная каша. Я слышала, по радио говорили, ночная работа очень плохо влияет на мозг. Тебе, наверное, стоит ему об этом сказать.

— Что… И когда он приедет?

Мама посмотрела на часы:

— Хм… Он, кажется, говорил, что заканчивает после полудня. Приедет сразу после работы. Проделает такой путь в Рождество! Кстати, ты уже встречалась с парнем Трины? Заметила, как она в последнее время стала одеваться? — Мама оглянулась на дверь и продолжила восторженным голосом: — Кажется, она становится нормальным человеком.

Я сидела за рождественским ланчем в состоянии полной боевой готовности. Внешне я была совершенно спокойна, но всякий раз вздрагивала, когда кто-нибудь проходил мимо нашей двери. И каждый кусочек маминой выпечки во рту превращался в порошковую массу. Каждая шутка, которую папа зачитывал, взорвав хлопушку, проходила мимо меня. Я не могла есть, не могла слушать, не могла чувствовать. Я оказалась запертой в стеклянном колпаке тревожного ожидания. Я покосилась на Трину, но она явно была занята своими мыслями, и я поняла, что сестра ждет приезда Эдди. Хотя ей-то чего волноваться?! По крайней мере, ее парень ей не изменял. По крайней мере, он хотел быть с ней.

Тем временем начался дождь, капли сердито стучали в окно, небо потемнело — под стать моему настроению. Наш маленький домик, украшенный мишурой и блестящими поздравительными открытками, съежился вокруг нас, и я вдруг почувствовала, что мне стало трудно дышать, однако выйти за пределы этих стен было почему-то очень страшно. Время от времени я ловила на себе тревожный мамин взгляд. Она явно не понимала, что со мной происходит, но не заводила ненужных разговоров, а я не поощряла ее.

Я помогала ей мыть посуду и болтала — по-моему, вполне убедительно — о прелестях доставки продуктов на дом в Нью-Йорке, и тут позвонили в дверь. У меня подкосились ноги.

Мама повернулась ко мне:

— Луиза, с тобой все нормально? Ты жутко побледнела.

— Мама, я потом расскажу.

Она окинула меня внимательным взглядом, ее лицо сразу смягчилось.

— Я буду здесь. — Мама протянула руку, чтобы заправить мне за ухо выбившую прядь. — Уж не знаю, что там у тебя стряслось, но я буду здесь.

Перед входной дверью стоял Сэм в мягком зеленовато-синем джемпере, который я раньше у него не видела. Интересно, кто ему подарил? Он сухо улыбнулся мне, но почему-то не наклонился, чтобы поцеловать или обнять, как в нашу последнюю встречу. Мы настороженно смотрели друг на друга.

— Хочешь зайти в дом? — Мой голос звучал на удивление официально.

— Спасибо.

Я провела Сэма по узкому коридору в гостиную, чтобы он мог поздороваться с моими родственниками, а оттуда — на кухню и притворила дверь. Атмосфера в кухне тотчас же наэлектризовалась, будто через нас обоих пропустили электрический ток.