Ладони Кейта образовали нечто вроде купола над храмом неверия.

Ты продолжаешь говорить, что Лавкрафт знал, — пробормотал он. — Подразумевается, что он был знаком с какими-то запретными фольклорными источниками и проводил годы, изучая этот предмет.

Верно, — сказал Уэверли.

Но это же абсурд! Факты жизни Лавкрафта полностью задокументированы.

Далеко не все.

А что же тогда биографии, которые я прочитал, и мемуары Дерлета и других?

Де Камп лично не знал Лавкрафта. Лонг встречался с ним в Нью-Йорке при других обстоятельствах, но он увидел лишь те стороны личности, которые сам Лавкрафт обнажил перед ним. Коновер видел его всего дважды, а Дерлет и вовсе ни разу не видел его. То же касается большинства корреспондентов ГФЛ, а также современных исследователей. Они основываются на слухах и на письмах, которые он писал. Слухи — вещь неточная и непрочная. Что же касается писем, что может быть лучше для человека, желающего скрыть свою реальную персону, как не спрятать ее за стенами слов? — Уэверли говорил тихо. — Говорю тебе: этот человек был близок к чему-то и в контакте с чем-то.

Кейт нахмурился.

Но с чего все это началось?

Мы знаем, что ГФЛ восхищался старой Новой Англией и ее историческими местами. Он проводил много времени в городах с антикварами и местными историками-краеведами. Возможно, они посвятили его во что-то. Он стал посещать лесную глушь, заброшенные маленькие деревушки с их опустевшими, полуразрушенными домами, о которых он так часто писал в своих рассказах. Но ведь он не был просто любителем ландшафтов. По всей видимости, он искал что-то. Нечто, найденное им на старом чердаке или в разбитом подвале, — это старый дневник, рукопись или даже книга.

Ты думаешь, «Некрономикон» действительно существует?

Ну, со всей уверенностью я этого утверждать не могу, — Уэверли покачал головой. —  Но в Новой Англии взаправду существовали ведьмы с их культами, и они пользовались книгами по так называемой черной магии. Если Лавкрафт обнаружил одну из них, может быть, это подтолкнуло его к серьезным размышлениям о старинных легендах и о том, какая правда за ними скрывается.

Кейт налил себе еще бренди. — И когда, ты думаешь, все это случилось?

— Должно быть, это началось около 1926-го года, после того как распался его брак, и он покинул Нью-Йорк, чтобы снова жить в Провиденсе с двумя своими старыми тетушками. Они многого не знали, да и знать не желали, — Уэверли прочистил горло, поскольку голос его стал хриплым. — Все это чушь про ГФЛ, что он был сомнамбулом и ночами бродил по улицам. Неужто ты и вправду веришь, что он бесцельно блуждал вокруг и около, или же у него были какие-то цели? Я думаю, что, вероятно, были. И конечно, во время этих прогулок он встретил Аптона — того самого Ричарда Аптона Пикмана из его рассказа.

Кейт жестом прервал его.

Мы все-таки не знаем, был ли на самом деле такой человек. Только потому что ты поднял клочок бумаги…

Уэверли издал короткий смешок, но черты его лица оставались неподвижными.

Из-за этого клочка бумаги я был серьезно занят все эти три дня, обзванивая людей с Востока. Позволь рассказать тебе, что я выяснил. В первую очередь, действительно был художник по имени Ричард Аптон. Он родился в Бостоне в 1884 году. Умер там же в 1926-м.

Я полагаю, ты собираешься рассказать мне, что он исчез из подвала старого таинственного дома глубокой ночью?

Ничего подобного. Судя по газетным отчетам, десятого декабря он вернулся из путешествия, напомню тебе — в Провиденс, и обнаружил, что его студия разгромлена, и собрание его собственных картин украдено. В тот же вечер, после того, как он сообщил в полицию о краже, он застрелился.

А мотив?

Он не оставил никакой записки. Картины так и не нашлись, и если даже полиция что-то узнала, то эти сведения не были обнародованы, — Уэверли вытянулся вперед. — Но я обнаружил нечто, о чем они не знали. Неделей раньше, перед тем как Аптон совершил свою поездку в Провиденс, он упаковал одну из картин, сложил в ящики книги и письма и отправил их в складскую компанию Норт-Энда. Все это имущество лежало там неучтенным, — возможно, забытым, — все эти годы до той поры, пока Сантьяго ни купил его на аукционе.

Как ты это проследил?

Я же сказал тебе, что у меня были определенные контакты. Бекман предложил связаться с бостонской телефонной компанией и позвонить по складам, чтобы разузнать о недавних покупках Сантьяго. Таким образом я и получил информацию.

Бекман?

Книготорговец из этого города. Я его знаю. Специализируется на первых изданиях и редких экземплярах. Он интересовался всем, что в той или иной степени связано с ГФЛ. Он думает, вполне возможно, что у Сантьяго оказались не все материалы Аптона; на складе может оставаться что-то еще, включая письма от Лавкрафта. Во всяком случае, он решил вступить в сделку со мной.

Что за сделка?

Уэверли поднялся.

Я лечу в Бостон на деньги Бекмана. То, что мне удастся купить, Бекман продаст, и мы поделимся пятьдесят на пятьдесят.

И когда ты улетаешь?

Рано утром, — Уэверли направился к входной двери. — Если ты планируешь быть дома, я тебе позвоню завтра вечером часов в восемь и расскажу обо всем, что узнал.

— Буду ждать, — сказал Кейт.

Они появились из глубокой темноты, прыгая, ползая, изгибаясь в такт еле слышному, но зловещему звучанию невидимой дудки.

Те, что подпрыгивали, были то ли людьми, то ли подобиями людей; они танцевали в ярких вспышках огней, сверкающих среди древних камней высоко на одинокой вершине холма, и Кейт услышал их низкое пронзительное пение:

— Йаа! Шуб-Ниггурат! Черный Лесной Козел с Тысячей Младых!

Затем раздался отклик — гулкое жужжание, и это был не человеческий голос, не человеческий звук и даже не подражание человеческой речи. Но были слова, которые он разобрал: «Йог-Сотот, Ктулху, Азазот», — их звучание доносилось из каких-то тенистых очертаний, которые извивались и ползли в пустынной ночи из-за пределов огненного кольца.

Никого нельзя было разглядеть явственно, чему Кейт был рад, но огни мерцали и озаряли массивные устрашающие горы. Возвышаясь и колыхаясь, горы выглядели ожившими; из них прорастали мириады липких щупалец; горы были покрыты выпученными глазами, судорожно открывающимися и закрывающимися, и сотни разинутых ртов издавали ужасающие шипящие и квакающие слова, которые невозможно произнести смертному.

Кейту казалось, что сами холмы содрогались от страха, который наводил тот гортанный отклик; затем видение исчезло, и он снова очутился в собственной комнате. Он понял, что заснул и все еще спал, а его кровать трясло, как во время землетрясения.

Теперь, когда он продолжил свой сон, колебания прекратились, но память о тварях настойчиво оставалась в сознании, как и обо всем том, на что намекал Уэверли.

Сначала пришел страх, потом — решимость.

Во сне Кейту представилось, что он дотянулся до телефонной книге на ночном столике, перелистал страницы, пока не нашел запись: Бекман, Фредерик Т., редкие книги. Ему представилось, что он набрал номер, услышал отдаленные гудки, затем на дальнем конце линии подняли трубку, и его собственный голос прошептал:

— Мистер Бекман?

Затем последовал ответ; голос был густым, глубоким, каким-то внеземным, но отчетливым. Он произнес:

— Ты глупец — Бекман мертв

После этого Кейт открыл глаза и обнаружил, что сидит на краю кровати с телефонной трубкой в руке, слушая гудки, идущие после разрыва соединения, — гудки, которые дали ему ясно понять, что он не спал.

В семь тридцать утра вынул свою газету из почтового ящика на входной двери. Ему в глаза бросилась статья на первой полосе, заключенная в рамку:

ЗЕМЛЕТРЯСЕНИЕ 3,5 БАЛЛОВ В ЛОС-АНЖЕЛЕСЕ

СООБЩАЕТСЯ О НЕБОЛЬШИХ РАЗРУШЕНИЯХ

По крайней мере, это было на самом деле. Кейт просмотрел этот рассказ — рассказ, знакомый каждому жителю Лос-Анжелеса, — ничего, кроме обычных ссылок на повреждения в Сан-Андреас и на то, что эпицентр землетрясения находился на территории Ланкастера. Сейсмологи повторяли предупреждение о том, что эти толчки могут быть лишь сигналом к более масштабному землетрясению, но эти слова тоже были вполне привычны для публикаций такого рода.