– Девок у нас, – отвечает хмуро, нетерпеливо, – много, да только никто с сестрой твоей красотой не сравнится, аж до моего царства слава о ней дошла. Гляжу на нее – не соврали люди, преуменьшили. Будет мне женой, будут дети у нас красивые.

Вижу, серьезно он настроен, на подначки мои не ведется, на уговоры не реагирует. Еще попыталась:

– Да и как же ты, чудо-юдо, грязью ведающее, собираешься с Марьюшкой моей деток делать? Думаешь, золото ей нервы успокоит? Она же тебя только увидела и сомлела. А ежели без одежды покажешься, так и вовсе преставится.

– Ничего, – повторил этот… червяк земляной и ухмыльнулся, – у меня там сады с яблочками живительными, молодящими, глядишь, тысячу раз помрет, а на тысяча первый привыкнет. А не привыкнет – справлю ей гроб резной, хрустальный, будет лежать там, а я ходить на нее любоваться.

Я как представила бедную Марьюшку в гробу хрустальном, под небом подземным, так жалко ее стало!

– Нет, – говорю зло, – не отдам я ее тебе. Ты с батюшкой договаривался, да меня не спросил, а я сестра ей родная, заботливая. Стеной встану – не отдам!

Он раздраженно отмахнулся, и сжала меня сила неведомая, а чурбан из рук вырвался и, разбрасывая искры, обратно в костер поскакал, как жеребчик. Снова разверзлась земля, взял царь подземный Марьюшку на руки, свистнул, гикнул – и встал перед ним конь-огонь, грива алая, не зубы – клыки острые, не ржание у него – рык звериный. И Кащей, гад подземный, на коня этого прям с места и прыгнул. Унесет сейчас родную мою, где ее искать, как спасать?!!

– Постой! – закричала я в отчаянии. – Возьми меня вместо нее!

А он так высокомерно мне:

– А на что ты мне нужна, конопуха? Ты мне под мышку поместишься, я ж тебя и в постели-то не отыщу, – и со знанием дела Марью за зад ее округлый помацал.

– Ах ты ж волчий корм, – выплюнула я в сердцах, – сукин ты сын, тварь ненасытная! Руки убери, похабник, как не стыдно-то тебе!

Он ладонью двинул – и поднялся сарафан мой, в рот мне полез. Замычала я, кляп вытаскивая.

– Да и злая, – посетовал Кащей, пока я с сарафаном боролась, – и языком мелешь, не умолкая. Нет, не нужна мне такая жена.

Я ткань изо рта пока тащила, поняла, что сил у меня супротив полоза этого бессердечного нет, и решила к самому страшному женскому оружию прибегнуть – к слезам. Завыла, в три ручья залилась, за сапог его схватилась. Хороший сапог, дорогой, с заклепками серебряными.

– Возьми, – плачу как можно натуральнее, – не женой, служанкою! Я много умею, – вру и не краснею, только носом шмыгаю. – И места много не занимаю! Могу в собачьей будке спать, только отпусти сестру мою, гад ты земляной!

Он на меня даже с усталым удивлением каким-то посмотрел, сапогом двинул – я на землю села. Сам за уздцы коня тронул, тот рыкнул… И тут я вспомнила, какие нянюшка нам сказки рассказывала, и закричала:

– А давай поспорим? Неужто побоишься мне условие поставить? Не выполню – забирай сестру, а выполню – меня возьмешь! А не согласишься – на весь надземный мир ославлю, что царь подземный – трус, девчонки испугался!

Взгляд его из удивленного стал изумленным, он аж головой потряс, что не ослышался.

– Некогда мне спорить, конопуха, – усмехнулся презрительно, – царством править не ягоды собирать. Я вон и жениться-то времени никак не найду.

– И похабных частушек сочиню, – пригрозила я. И, так как терять было нечего, запела:

– Ой, да едет царь подземный, под собой коня несет, коник гривою играет, царь наш … трясет…

Пела я на диво громко и противно. В лесу зашумело, захохотало – видать, леший услыхал, понесся по своим владеньям разносить.

– У царя земель немало, – вошла я во вкус, – только нетути жены. Не ходите, девки, замуж за мужчину без кхр-кхр…

Я закашлялась – горло сдавило невидимой рукой, а со всех сторон послышался женский визгливый смех. Всадник щелкнул пальцами, и кикиморы-хохотуньи бросились врассыпную. У меня уже в глазах чернело – и тут горло отпустило.

– Времени тебе до рассвета, – сказал Кащей и глазами горящими зло сверкнул. Спешился, опустил Марьюшку около костра. – Спрячешься так, что не найду, так и быть, возьму выкуп тобой. Будешь мне псарни да конюшни чистить, навоз убирать, пятки чесать и гостей моих вином обносить. Даю тебе три раза пробовать. А найду три раза – убью! С удовольствием убью, слышишь, девка ты черноротая? Беги, пеструха! Пошло твое время!

Хлестнул он кнутом у ног моих – подпрыгнула я и побежала. Долго бежала, и мчались со мной наперегонки кикиморы – руки сучьеватые, носы крючковатые.

– Бабушки, – взмолилась я, – помогите, милые, подскажите, куда бы мне спрятаться?

– Выкуп, выкуп! – заверещали они.

Сняла я тогда платок с волос и отдала им, и они его тут же на ленты порвали. Обвязались бантиками, смешные стали, красуются – подхватили меня под локотки и понесли сквозь чащу. Долго несли, пока не поставили перед огромным дубом.

О, что это был за дуб – царь дубов! Кроной в небо упирался, корнями наверняка в царство подземное проваливался.

– Лезь наверх, – кричат кикиморы, – на самом верху соколица гнездо свила, спрячься под крыло, не найдет он тебя там!

И я полезла. Лезла, лезла, вся исцарапалась, изревелась, но долезла. Вижу – верхушка дуба надвое расходится, а в той развилке огромное гнездо стоит. А в гнезде маленькие пушистые соколушки сидят – каждый в два раза меня больше, и соколица огромная, как дом, спит, голову опустив. Я тишком да нишком в гнездо пробралась, под крыло нырнула, затаилась и стала ждать.

И вдруг страшный гул раздался. Выглянула я из-под крыла – а то подземный царь на своем коне по воздуху скачет, меж деревьев вниз смотрит. Из-под копыт коня искры огненные летят.

– Где ты, – позвал меня Полоз, – девка? Выходи. Выйдешь сама – так уж и быть, не буду тебя убивать, отпущу.

Я сижу ни жива ни мертва. Он раз мимо проскакал, второй промчался. А на третий, слышу, остановился, к дереву подошел да как ударит по нему! Зашатался дуб вековой, а Кащей снизу кричит:

– Выходи, рыжуха, я под каждый листик заглянул, сам царь зверей передо мной ответ держал, негде тебе быть, кроме как здесь!

Я затаилась – а соколица проснулась, соколушки пищат от страха. А дерево трясется – вот-вот упадет.

– Выходи! – кричит царь подземный, – а то срублю!

Я умоляюще на соколицу поглядела, а она курлыкает, мол, прости, девица, не помочь тебе – у самой детки маленькие.

Тут дерево затрещало, накренилось – я выглянула – а этот гад кафтан сбросил, в кору руками уперся и свалить пытается. И кренится дуб столетний, гнется, как прутик. Запищал жалобно один из птенцов, соколица только крылом махнула – и не успела поймать, полетел он вниз.

– Лови! – заорала я дико, с гнезда свесившись. – Лови, червяк ты бешеный!!!

Царь голову-то поднял – а на него с высоты огромной такая туша падает. Я уж обрадовалась, что раздавит, хотя соколенка жалко, конечно. Ничего, не испугался Кащей, руки поднял, птенца поймал и рядом с собой поставил. Соколенок пищит, а гад этот меня пальцем манит – мол, спускайся. А там высоко! А там страшно!

– Боюсь! – кричу. – Меня так поймаешь?

А он руки на груди сложил и насмехается.

– Лезь, – говорит, – лезь, меньше времени на два оставшихся раза будет.

Ну, я и полезла. Страшно до ужаса, а не показывать же перед врагом?

Спустилась, сарафан отряхнула, волосы пощупала – так и есть, без платка, кикиморам отданного, кудри встали торчком, шапкой жесткой вокруг головы.

– Так ты еще и рыжая, как белка? – засмеялся он и за локон меня дернул. – Думал, конопатая да белобрысая.

И закручинился тут же:

– Что ж ты не спустилась, когда звал, теперь придется слово свое исполнять, тебя по третьему разу убивать.

– А ты, – осмелела я, – не хвались, не поймав девицы. И соколенка на место закинь, он-то ни в чем перед тобой не провинился.

Царь бровью повел, рукой махнул – и полетел соколенок вверх, к матери на радость.